Роальд Даль - Мой дядюшка Освальд
– В чем дело? – спросил я.
– Поезжай, – попросила она, – и оставь меня в покое. Мы вернулись в отель, не разговаривая, и разошлись по своим номерам. Я произвел немедленное микроскопическое исследование. Сперматозоиды были живыми, но их количество в поле зрения было низким, очень низким. Я с трудом сделал десять соломинок, однако, это был десяток нормальных соломинок, примерно на двадцать миллионов сперматозоидов каждая. Бог мой, подумал я, какую же уйму денег это будет стоить в будущем. Они станут такими же редкими, как первое издание Шекспира.
Через полчаса появилась Ясмин, неся с собой маленький сверток в оберточной бумаге. Я налил ей бокал шампанского и положил перед ней ломтик гусиного паштета на тостике. Она взяла только шампанское и продолжала молчать.
– Господи, Ясмин, – сказал я, – что с тобой происходит? Она осушила бокал одним глотком и протянула мне, чтобы я снова налил.
– Я в нокауте. Это первый мужчина, который полностью меня покорил.
– Ах, вот как! Кажется, я начинаю понимать, что ты имеешь в виду.
– Это чудо! Этот человек – он гений!
– Конечно, гений, поэтому мы его и выбрали.
– Да, но он волшебный гений, он так прекрасен, Освальд! И такой милый, такой любезный, такой ласковый. Я никогда не встречала никого подобного.
– Похоже, что он тебя действительно покорил.
– Ренуар, – продолжала она. – Он гигант. Его творения останутся в веках.
– Как и его сперма.
– Помолчи и послушай меня, – сказала она. – Вот что я пытаюсь тебе сказать. В этой игре одни люди – фигляры, а другие – нет. Они – настоящие. Альфонс – фигляр и короли – фигляры, есть несколько других фигляров в нашем списке.
– Кто?
– Ну, Генри Форд, например. Я думаю, что этот, как зовут этого венского мужика, Фрейд – фигляр. И этот, который беспроволочный, Маркони – он тоже фигляр.
– И что же?
– Я нисколько не возражаю, – сказала Ясмин, – против булавочных шуточек с фиглярами. Я не имею ничего против того, чтобы иногда обойтись с ними грубовато, если вынуждают обстоятельства, но будь я проклята, если начну вкалывать булавки в таких людей, как Ренуар или Конрад, или Стравинский. Во всяком случае, после того, что я сегодня увидела.
– Но позволь спросить, он-то с тобой хорошо провел время?
– Изумительно, – сказала она, – он изумительно провел со мной время.
– Тогда расскажи мне, что случилось.
– Нет, – ответила Ясмин. – Я ничего не имею против того, чтобы рассказывать тебе про фигляров, но настоящие – это не для разглашения.
– И он дал тебе картину? – спросил я, показывая на загадочный пакет.
На маленьком холсте без рамки была изображена юная розовощекая девушка с длинными золотыми волосами и голубыми глазами. Чудная маленькая картина, волшебная вещь, от которой нельзя было оторваться. Теплое сияние исходило он нее и наполняло всю комнату.
– Я у него не просила, – сказала Ясмин. – Он заставил меня взять. Правда, она прекрасна?
… Если у вас сложилось впечатление, что мы с Ясмин делали визиты почти ежедневно, то вы ошибаетесь. Мы действовали медленно и продуманно. Я заранее узнавал все о привычках нужного лица, его рабочих часах, семье, прислуге, если она есть, и тщательно и рассчитано выбирали время. Несмотря на это, Ясмин иногда приходилось ждать в машине, пока жена или служанка не отправятся за покупками.
Следующим номером мы выбрали Марселя Пруста. Ему было сорок восемь лет. Недавно изданная книга "Под сенью девушек в цвету", встреченная публикой с восторженным энтузиазмом, принесла ему Гонкуровскую премию.
Однако я был слегка неспокоен относительно мсье Пруста. Мое расследование показало, что он был весьма странным индивидуумом. Он был богат и независим, он был снобом и антисемитом, он был тщеславен, он был ипохондриком и страдал от астмы. Он спал до четырех часов дня и бодрствовал всю ночь. С верной служанкой по имени Селеста, его верной цепной собакой, он жил теперь в доме 8-бис по улице Лоран Пише.
Я узнал, что мсье Пруст, лишенный каких бы то ни было этических принципов, был способен использовать уговоры и деньги, добиваясь хвалебных отзывов в прессе о своих книгах. И в довершение всего – он был полностью гомосексуален. Ни одна женщина, за исключением преданной Селесты, не допускалась в его спальню.
– Стоп, – сказала мне Ясмин, когда я ей все это рассказал, – будь я проклята, если отправлюсь к педерасту.
– Он называет это "инвертированный". Это очень прустианское слово. Посмотри в словаре «инвертировать» и ты найдешь определение: "переворачивать вверх ногами".
– Не будет он меня переворачивать, благодарю покорно, – сказала Ясмин. – Что ты от меня хочешь? Чтобы я оделась мальчиком из хора?
– Мы дадим ему двойную дозу жука, – объяснил я. – И это очень важно, Ясмин. Наша коллекция будет неполной без пятидесяти соломинок от Пруста.
– Ну, если так, то остается только один способ, – сказала она.
– Какой?
– Ты сам это сделаешь.
Я был так ошарашен, что даже подпрыгнул.
– Полегче, знаешь ли, – попросил я.
– Он хочет мужчину, – объяснила она.
– Ну что ж, ты – мужчина, ты идеально подходишь: молод, красив, похотлив.
– Будь я проклят, – воскликнул я, – если позволю этому маленькому педику близко ко мне подойти! Должен тебе сообщить, что даже после клизмы меня трясет целую неделю.
– Ты трус, Освальд.
Это был тупик. Я впал в уныние. Ясмин встала и наполнила свой стакан. Я сделал то же самое. Мы сидели и молча пили. Вечер только начинался.
– Я кое-что придумала, – сказала, наконец, Ясмин, – но не знаю, сработает ли. – Мне нужно переодеться мужчиной… красивым молодым человеком.
– Ты дашь ему жука?
– Двойную дозу, – сказала она. – Я хочу, чтобы он совершенно лишился рассудка. И не задавай слишком много вопросов, Освальд. Предоставь дело мне. Я рассматриваю господина Пруста как увлекательнейшую задачу. Он игрок высшего класса, но я постараюсь его переиграть.
Следующие несколько дней мы провели, превращая Ясмин в юношу. Удивительно, что может сделать хороший парик! С того момента, как парик был надет, а макияж смыт, Ясмин стала лицом мужского пола. Мы выбрали для нее светло-серые брюки, голубую рубашку с шелковым бантом. Ее благородную грудь мы лишили округлых очертаний, забинтовав широким креповым бандажом. Я научил Ясмин разговаривать мягким шепотом, скрывающим истинный тембр ее голоса.
– Ни один гомосексуал против тебя не устоит, – сказал я. Она улыбнулась.
– Подожди-ка, – остановил я ее. – Чего-то не хватает. Твои брюки выглядят как-то пусто. Это тебя сразу выдает.
На столике стояла ваза с фруктами, угощение от администрации отеля. Я выбрал маленький банан, Ясмин спустила брюки, и с помощью липкого пластыря мы примотали банан к внутренней стороне ее ляжки. Когда она снова натянула брюки, эффект был поразительным – многообещающая и дразнящая выпуклость как раз там, где надо.
На улице Лоран Пише я остановил машину метрах в двадцати от номера восемь. Ясмин вышла из машины.
– Банан немного мешает, – пожаловалась она.
– Теперь ты понимаешь, каково мужчинам, – сказал я.
Она повернулась и направилась к дому, засунув руки в карманы брюк.
В Париже стоял теплый пасмурный августовский вечер, брезентовая крыша моего синего «ситроена-торпедо» была откинута, сиденье было комфортабельным, но я был слишком возбужден, чтобы сосредоточиться на книге. Я полагал, что визит будет коротким, очень бурным и, вероятно, весьма болезненным для великого писателя. Через тридцать три минуты после того, как Ясмин вошла в дом, я увидел, что открывается большая черная парадная дверь, и она выходит.
Разумеется, она была с добычей. Я погнал машину в отель и сделал шестьдесят первосортных соломинок. Каждая соломинка, по моим подсчетам под микроскопом, содержала не меньше, семидесяти пяти миллионов сперматозоидов. Я знаю, что это были сверхмощные соломинки, потому что в тот самый момент, когда я пишу эти строки девятнадцать лет спустя после описываемых событий, то со всей определенностью могу утверждать, что по Франции бегают четырнадцать детей, отцом которых является Марсель Пруст, и только один я знаю, кто они такие, это тайна, моя и их матерей. Гордо глядя на своего прустовского отпрыска, каждая из них, наверное, говорит себе, что произвела на свет великого писателя. И, конечно, ошибается. Все они ошибаются, ибо ни разу не случилось, чтобы великие писатели породили великих писателей. Иногда они порождают второстепенных писателей, но дальше этого дело не идет. Похоже на то, что великие писатели чаще всего произрастают на каменистой бесплодной почве. Все они – сыновья рудокопов, мясников или обедневших учителей. Однако эта простая истина никогда не помешает снобствующим дамам желать ребенка от блестящего мсье Пруста или необыкновенного мистера Джеймса Джойса. Во всяком случае, мое дело не в том, чтобы плодить гениев, а в том, чтобы делать деньги.
