Евгений Крыжановский - От аншлага до «Аншлага»
Через полчаса после того, как «отплясал» последний из нас, всех пригласили в аудиторию и зачитали фамилии тех, кто был допущен к сдаче экзаменов по общеобразовательным предметам. Среди них был и я. А так как провалить экзамены по школьным дисциплинам в театральном институте практически невозможно (хотя находились и такие, но для этого нужно было в слове «мама» делать пять ошибок), мы все стали поздравлять друг друга с поступлением. Это была победа!
Вот и не верь после этого в судьбу. Страшно подумать, что было бы со мной, если бы по пути на вокзал я не зашел тогда в институт попрощаться с театральной жизнью.
После сдачи каждого экзамена я слал домой телеграммы. Когда был сдан самый последний и нам официально сообщили о зачислении в институт, мы закатили на радостях такой пир, что оставшихся у меня денег едва хватило на телеграмму всего из одного слова: «Студент!»
С чего начинается театр? На этот счет есть много, в том числе и достаточно авторитетных, мнений, но для артиста он, несомненно, начинается с приказа дирекции о распределении ролей, в котором заключено все: и зрительские аплодисменты, и поездки со спектаклем за рубеж (а сейчас многие пьесы берутся именно с этим прицелом), и надежды на будущее звание. В приказе сначала перечисляются главные роли и указываются фамилии артистов-исполнителей, потом идут большие, но второстепенные роли, за ними — маленькие и эпизодические и, наконец, массовка. Когда приказ вывешивается, артист начинает искать свою фамилию с самого верха списка, потом его взгляд опускается ниже, потом еще ниже и где-то внизу, перед словом «массовка», он все-таки находит свою фамилию напротив слов «полицай в шапке». Мгновенно пьеса становится ему ненавистной, кажется скучной и бездарной. Единственное, о чем мечтает в этот момент артист, чтобы его «полицая» убивали в начале спектакля, тогда исполнитель успевал бы хоть посмотреть дома очередную серию «Санта-Барбары».
У меня когда-то тоже была такая роль, причем в самом конце спектакля. Когда я, наконец, выходил на сцену и смотрел на умирающего главного героя, то, произнося свое единственное по роли слово «доигрался!», вкладывал в него ненависть сразу ко всем: и к режиссеру, и к исполнителю главной роли, и к драматургу, написавшему такую гадость, и к артистам, свободным в этот день от выступлений.
Вообще, эпизоды и массовка для артистов, как наказание. И нередко режиссеры пользуются этим для усмирения наиболее строптивых. С моим однокурсником Николаем Леончиком, теперь артистом Театра юного зрителя, случилось такое даже тогда, когда он занимал еще и высокий пост самого председателя профкома театра. Что-то там Коля не поделил с тогдашним главным режиссером ТЮЗа г-ном Абрамовым, и mom, долго не думая, взял и назначил Николая па роль джинна в сказке «Волшебная лампа Аладдина». А роль эта, надо сказать, препоганейшая. Мало того, что приходится сидеть в фанерном кувшине, в который, перед появлением джинна на сцене, напускают выедающий глаза дым, так тебя еще потом на стальном тросе поднимают на высоту двухэтажного дома, где ты, болтаясь, как сосиска, и размахивая руками, должен сказать две фразы: «Ты звал меня, о, господин?» и «Слушаюсь, мой господин!» И так на протяжении всего спектакля раз десять.
Это было не только коварное, но и оскорбительное назначение, так как обычно такие роли дают кому-либо из молодых артистов или студентов театрального института, а Николай к тому времени проработал в ТЮЗе уже более 5 лет.
Но Коля Леончик был матерым театральным волком, пережившим около десятка главных режиссеров, и его было нелегко взять голыми руками. Николай, как профорг, позвонил в инспекцию по охране труда и «настучал» на Абрамова. После трехчасового спора об искусстве и новаторстве в нем представителей инспекции и режиссера последнему запретили (во избежание несчастных случаев) сцену «вознесения» джинна из бутылки, вернее из кувшина. Леончик на радостях проставил своей гримерке аж две бутылки портвейна, что для ТЮЗа было неслыханной щедростью.
Но и режиссер Абрамов был не лыком шит, он ведь тоже прошел жесточайшую школу борьбы за выживание в нескольких театрах бывшего СССР. Через два дня в театре был вывешен приказ о назначении артиста Леончика на роль слуги падишаха. А эта роль была, пожалуй, даже еще более противной, чем роль джинна. Дело в том, что все падишахи жутко любят, чтобы их постоянно обмахивали опахалом слуги, да не простые, а обязательно негры в одних набедренных повязках. А для того, чтобы сделать негра из обычного советского артиста, применяется простой и эффективный метод: дают бедняге банку морилки и заставляют вымазаться ею в прямом смысле с головы до пят. Но это еще полбеды, а ведь после спектакля-то нужно все смыть. А у нас, сами знаете, то душевая не работает, то нет горячей воды. И даже если все есть и работает, пока отмоешься и высохнешь, все твои коллеги уже давно будут дома.
Короче, Абрамов знал, что делал. Но и Леончик сдаваться не собирался. Он натерся какой-то гадостью типа смеси репея с куриным пометом и, когда кожа покраснела и местами вспухла, быстренько направился в кожно-венерологический диспансер, сообщив там, что это у него от морилки. Уходил из диспансера Николай победителем, неся в кармане справку о том, что ему запрещено не только мазаться морилкой, но даже пользоваться гримом.
Но радоваться было рано. Через несколько дней Абрамов нанес очередной удар…
Тем, кому интересно узнать, чем и когда все закончилось, напомню: Театр — вечен. А утверждение Станиславского о том, что нет маленьких ролей, а есть только маленькие артисты, справедливо, по-моему, разве что для лилипутов…
Театральный институт
И вот 1 сентября 1973 года я начал учебу в БТХИ, на курсе Веры Павловны Редлих, ученицы К. С. Станиславского. Нашему курсу повезло с преподавателями — это были талантливые, преданные беззаветно своему делу артисты-педагоги. И не их вина в том, что если на первом курсе почти все мы приходили на занятия с горящими глазами, то к концу учебы огня у многиx значительно поубавилось. Из 25 моих однокурсников дипломы получили только 12. Считается, что, если из выпускников курса хоть один станет настоящим знаменитым Актером, — это хороший курс, если два — просто замечательный, а если три или больше, то это — суперкурс, но такие бывают только теоретически, в жизни их никто не видел. Раньше я этому утверждению не придавал значения, считал, что оно не соответствует действительности — ведь всех же нас выпустят артистами. Но сейчас, по прошествии более 30 лет, пытаясь вспомнить своих однокурсников и проследить их дальнейшую судьбу, вижу, что лишь немногие из них работают в театрах, да и то просто тянут лямку, зарабатывая на жизнь и не снискав ни славы, ни любви зрителей. А ведь многие, особенно девочки, окончили институт с красными дипломами.
Театр — жестокая штука, здесь очень сильна конкуренция, выживает только сильнейший, остальные попросту становятся артистами эпизодов и массовки. Да, можно поступить в театральный институт и даже в театр по блату, но как заставить потом зрителей ходить и смотреть бесталанные выступления?
Учась в БГТХИ, я жил в общежитии, что при многих минусах, по сравнению с условиями минчан, живших у себя дома, имело и достаточно плюсов. Главный из них — возможность свести до минимума время на посторонние дела и не отрываться от учебы и репетиций чуть ли не весь день. Правда, был период, когда нас с Колькой Леончиком из общежития выселили по причине простой и даже банальной. Хотя в армии мы до этого не служили и имели к ней отношение чисто условное (лишь в силу своего пола), мы как-то решили отметить 23 февраля в нашей комнате на «всю катушку». Надо же было такому случиться, что назавтра после праздника в общежитии была проверка сансостояния комнат (в комиссии работали опытные люди, которые знали, когда проверять). Комиссия, придя в нашу комнату и увидев в ней живописную картину «после вчерашнего», естественно, потребовала немедленного выселения нас из общежития. Леончик переехал к родственникам, а я, по причине отсутствия таковых в Минске, поселился прямо в нашей аудитории, тем самым еще больше приблизившись к учебному процессу. Днем, конечно, я не мог пользоваться своим новым «жильем», так как там шли занятия, зато вечером, когда кончались лекции и репетиции, наступало мое время. Расстелив театральную шинель на столах, я устраивался на ночлег. Друзья помогли мне раздобыть запасной ключ, поэтому я мог пользоваться своей «квартирой» в любое удобное для меня ночное время. Если будете проходить мимо здания театрально-художественного института (теперь Академии искусств), обратите внимание на балкон над входом — это был мой балкон. Я там отдыхал перед сном, дышал свежим воздухом, смотрел на звезды и ел бутерброды, которые мне Леончик забрасывал прямо на балкон, когда его вечером не пропускал в здание вахтер.
