Андрей Кивинов - Русская угроза (сборник)
С плакатов я перешел на фотографии труппы. О! И еще один знакомый персонаж. Правда, в отличие от Карлсона, заметно постаревший.
Олег. Только с бородкой и залысинами, как у Ленина. Еще не народный, но уже заслуженный… Лет десять назад, когда я увидел его в каком-то милицейском сериале, не поверил своим глазам. Но титры не обманули, это был именно он.
Он все-таки вышел на сцену. По слухам, удачно кого-то подменил. Потом засветился на экране… Закончил актерские курсы… Лицемер. Кричал, что это баловство, и запал быстро пройдет. Не прошел.
Не то что у меня. Я, конечно, попробовал поступить на следующий год, но председателем приемной комиссии назначили Михайлова… По слухам, после того спектакля его вызывали в горком партии, потом в Большой дом и даже хотели привлечь. Удивительно, но он не сдал меня, а всю вину взял на себя. Мол, хотел развеселить иностранных и столичных гостей. Великие были люди! Но через три дня умер Брежнев, и органам стало не до режиссера… Надеюсь, умер не из-за происшествия в ленинградском театре. Могли ведь доложить, и не выдержало сердце у старика. От смеха. Это было бы чересчур. Вот так нажмешь не ту кнопочку и поменяешь ход истории. А то и настоящую революцию совершишь.
А я великим так и не стал.
Спектакль закончился. Детвора, словно разноцветная снежная лавина, повалила из зала.
– Понравилось? – спросил я раскрасневшегося внука, вышедшего будто из парилки.
– Так себе… Я уже мультик видел. Ты обещал купить мороженого.
– А горло?
– Прошло.
– Хорошо, пойдем…
Я купил в буфете сахарную трубочку, предупредил, чтобы Игорек ел осторожно. Он плюхнулся на скамейку, развернул мороженое и, несмотря на предупреждение, стал поглощать его большими кусками, болтая при этом ногами. Смешной пацан. Похож на бабушку, мою жену.
– Дед, хочешь? – Он протянул мне трубочку.
– Спасибо. Ешь… Мне нельзя сладкого.
Нет, все-таки я нажал правильную кнопку. Иначе бы не вернулся в жилконтору, не поступил в электротехнический техникум, не сошелся бы вновь с Ириной и ее Рикардо Фольи. И мы бы не поженились, и у нас не родилась бы дочь. А у дочери не родился бы этот смешной пацан. Не ел бы сейчас мороженое и не махал ногами. Может, махал кто-нибудь другой, но не он. Ни о чем нельзя сожалеть.
А кто знает, как бы все сложилось, поступи я в театральный. Да, электрик, конечно, не очень романтично, но чинить проводку тоже кто-то должен. И среди жильцов нашего микрорайона я очень даже популярен и востребован.
Еще раз повторюсь. Ни о чем нельзя сожалеть.
Игорек доел мороженое, мы взяли в гардеробе его куртку и вышли на улицу.
На Невском я оглянулся и подмигнул вечно молодому Аполлону, как и тридцать лет назад гнавшему свою колесницу сквозь время.
Он подмигнул мне в ответ и прокричал:
– Жми кнопку, Макс! Не ошибешься!
Русская угроза
Автор выражает признательность Александру Борисовичу Цветкову
Говорят, каждый четвертый человек на земле страдает той или иной фобией. Даже самый смелый с виду супермен кого-нибудь да побаивается. Темноты или пауков, оживших мертвецов или женитьбы. Храбрая с виду Николь Кидман, к примеру, убегает от бабочек. А мой покойный дядюшка панически боялся быков и, уходя на работу, просил тетушку посмотреть – не пасется ли, случайно, перед подъездом рогатая скотина. «Да откуда в городе быки?!» «А ты на всякий случай – посмотри. Вдруг приблудился?»
У каждой известной науке фобии, говорят, есть свое смешное название. Думаю, что моя фобия науке пока неизвестна, и имя ей не придумали.
Я боюсь канареек. Даже при одном упоминании этой вроде бы безобидной птички вздрагиваю, словно рядом с головой просвистела шальная пуля, выпущенная пьяным полицейским. Фобия эта, к счастью, не врожденная, не переданная по наследству, а приобретенная лет пятнадцать назад – в ту славную пору, когда в моду входили совместные предприятия, а многие ныне открытые города жили под грифом «секретно». Поэтому я не оставляю надежды от нее избавиться.
Но сейчас, стоя перед клеткой с упомянутой тварью, якобы привезенной с Канарских островов, я чувствую легкую слабость в ногах, учащение пульса, и рука автоматически тянется к коробочке со спасительным анаприлином, несущим бессменную вахту в кармане пиджака.
– Вы в порядке? – не без искренности в голосе интересуется продавец птичьего рынка, видимо заметив мою бледность и дрожь в пальцах.
– Да… Жарковато сегодня. Спасибо.
Конечно, до такого странного состояния довела меня не птичка. Это ведь всего лишь маленькое невинное создание, клюющее корм и радующее нас, людей, своим переливистым пением. У некоторых птицелюбов их по два десятка на пятнадцать квадратных метров жилплощади. И ничего. Никаких инфарктов, стрессов и телесных повреждений. Ну разве что уши иногда закладывает.
Я запихиваю под язык горькую таблетку, пульс успокаивается, но слабость еще есть. Прошу разрешения у продавца присесть на его складной стульчик и, увидев положительный кивок, опускаюсь в тень навеса, закрывающего клетки с пернатыми от прямых солнечных лучей. Надо немного перевести дух.
Я закрываю глаза и вместо рынка оказываюсь в относительно недалеком прошлом за рулем нового черного «Ниссана», несущегося по трассе в направлении российско-эстонской границы. Встречный ветер врывается в приоткрытое окно – словно ладошка любимой женщины гладит мое, еще свежее, не морщинистое лицо. Оркестр Поля Мориа услаждает слух через превосходную акустическую систему, а солнечный пейзаж за окном радует пока еще зоркие очи. Сзади любуются российскими видами мои финские компаньоны – Арви и Микко, солидные мужи примерно сорока лет от роду, серьезные и уважаемые в Суоми люди, чьи фамилии никогда не всплывут в СМИ из-за какого-нибудь скандала. Вся их капиталистическая жизнь пронизана богобоязненностью и законопослушанием. Как-то раз, будучи в Хельсинки, в присутствии Микко я хотел купить у уличного торговца пиратский СD. Продавец, к слову, был из Питера, своих пиратов у них не водится. Микко, увидев это, отвел меня в сторону и стал абсолютно серьезно доказывать, что делать подобного не стоит – мол, диски не лицензионные, авторы несут убытки, а государство лишается налогов. «Микко, успокойся! Никто не увидит! – улыбаясь, возразил я. – А от одного диска ни автор, ни ваше государство не обеднеет». «Какая разница?! Это незаконно!» Конечно, не все финские господа такие задвинутые, я говорю только о Микко и Арви. Предложить им дать взятку дорожному полицейскому так же бесполезно, как уговаривать лезвие гильотины падать не вниз, а вверх.
Господа уже выучили несколько русских слов, необходимых для установления контакта: «Привет», «Как дела», «Хорошо», «Спасибо» – и произносят их практически без акцента. Мало того, не собираются останавливаться на достигнутом, а живо интересуются могучим языком добрых соседей. Например, десять минут назад Арви спросил, что означает одно слово, которое он регулярно слышит в разговорах русских, но не может отыскать его в словарях. Слово, как вы догадались, и не могло попасть в нормальный словарь. А только в специальный, предназначенный для исследователей ненормативной лексики. Обычно оно хорошо сочетается с прилагательным «полный» и глаголом «пришел». Мой финский, разумеется, тоже далек от совершенства, но я не комплексую и не нервничаю.
– Видишь ли, Арви… Это слово не имеет буквального перевода. А выражает крайнюю степень человеческих эмоций. Отрицательных или положительных. В зависимости от контекста. Понимаешь?
– Нет, Алекс… Как можно и радость и горе оценивать одним словом?
– У нас можно… Представь, что ты провел ночь с прекрасной девушкой в шикарном отеле… Утром выходишь на балкон, видишь синее море, пальмы, солнышко. Блаженство. Ты потягиваешься и непроизвольно произносишь это самое слово. Но когда ты выходишь из отеля, а нерадивая горничная роняет тебе с балкона на башку цветочный горшок, ты опять-таки непроизвольно говоришь его же. Теперь понял?
– Значит, если я увижу тебя случайно на улице, я могу его сказать?
– Сказать, конечно, можешь, но тебя неправильно поймут да еще дадут пятнадцать суток, если рядом окажется милиционер.
– Но почему? Мне же приятно тебя видеть! И все в России его открыто говорят, я сам слышал! Даже в эфире!
– Друг мой, есть те, кому можно говорить, и те, кому нельзя. У нас за плечами восемь веков тоталитаризма.
При чем здесь тоталитаризм, я уточнять не стал, но Арви нашел этот аргумент убедительным и больше ко мне с расспросами не приставал. Лишь шевеление его губ подсказывало, что идет напряженный мыслительный процесс.
– А кто такой «Екарный бабай»? – вступает в разговор Микко.
– Это очень страшный человек. Тебе лучше не знать.
Общаемся мы, само собой, по-фински, благо я довольно прилично им владею. С того исторического момента, когда моя родная Эстония объявила себя независимой, я понял, что надо срочно учить какой-нибудь язык и вовсе не обязательно английский. Ибо деловые контакты придется наводить с ближайшими соседями. И как в воду глядел. Зато теперь я, простой русский парень, родившийся под Курском и проживший почти всю сознательную жизнь в эстонской Нарве, ощущал себя настоящим европейцем, для которого чужды понятия «расизм» и «ксенофобия», но близко популярное слово «толерантность». Хотя тридцать лет жизни под пятой империи дают о себе знать. Нет-нет да и промелькнет в сознании какое-нибудь словечко типа «пидоры»… Но только в сознании.
