Дмитрий Быков - Статьи из газеты «Труд»
Сам по себе повод анекдотичен и заставляет вспомнить о том, что Мандельштама в Воронеже никогда особенно не любили — он всегда тут был чужой, и попал сюда, в конце концов, не по доброй воле, и работы найти не мог, и местная писательская организация его травила. В том, чтобы сделать здесь улицу Мандельштама, есть, конечно, свой резон — нечто типа посмертного торжества, но есть и горькая, не вполне уместная ирония: улица Мандельштама была бы уместнее в Петербурге, где он стал поэтом, в Москве, которой посвятил гениальный цикл, а не здесь — в местах, которые он сам назвал «насильственной землей».
Разумеется, он увековечил Воронеж — не только в названиях загадочных и страшных «Воронежских тетрадей», но и в стихах, которые при всем желании не назовешь благодарными: «Пусти меня, отдай меня, Воронеж! Воронеж — вор, Воронеж — ворон, нож». Так в его жизни и оказалось, и я, честно говоря, сильно сомневаюсь, что у Воронежа — при всей любви к нему — есть такое уж значительное моральное право на улицу Мандельштама. Конечно, вина города перед поэтом отчасти искуплена Натальей Штемпель — искренней и преданной подругой Мандельштамов, местной уроженкой. Да и для увековечения Мандельштама тут сделано достаточно: но как-то мне хочется присоединиться к протестам жителей: лучшим памятником Мандельштаму будет не улица.
Давайте лучше перестанем судить за слова, раз и навсегда приняв закон о том, что печатное слово неподсудно и что шить ему экстремизм либо разжигание категорически запрещается. Давайте перестанем ссылать поэзию в маргинальные издательства, начнем наконец издавать ее приличными тиражами и умело пропагандировать — не только классическую, а и современную, живую. Давайте по возможности создадим в стране пристойную и нестыдную атмосферу — прекратим замалчивать очевидное и научимся обсуждать назревшее. Давайте хотя бы меньше врать. Давайте меньше зверствовать — и в очередях, и в блогах, и в общении властей с народом — и прекратим шельмовать невиновных и несогласных, как шельмовали когда-то Мандельштама. А улицы переименовывать — дело нехитрое. Сначала надо засыпать яму, а назвать получившуюся улицу всегда успеется.
№ 23, 10 февраля 2011 года
Не без труда
У нас остался только «Труд».
Был советский анекдот — читатель, вероятно, уже заметил мою слабость к ним. Это типа диалог у газетного киоска: «„Известия“ есть?» — «Давно не получали». — «А „Правда“?» — «Нет больше „Правды“». — «Хорошо, а „Советская Россия“?» — «„Россия“ продана». — «Что же у вас в таком случае есть?!» — «„Труд“ за три копейки». В некоторых редакциях покупатель отвечал: «Пройдемте», в других понимающе кивал.
Это только кажется шуткой. На самом деле ничего принципиально не изменилось: с правдой напряги, с известиями — тем более, ибо нынешняя российская действительность на всех уровнях еще непрозрачнее, чем в советские времена. Ну и что у нас есть? То, что остается всегда: труд. Я очень люблю это слово, занятие и понятие и поздравляю с 90-летием газету, в которой мне так приятно состоять колумнистом.
Вообще «Труд» задумывался как орган ВЦСПС, то есть профсоюзное издание, но профсоюзы в СССР играли роль декоративную, и единственным ценным результатом их существования были профсоюзные санатории, в которых вдобавок плохо кормили. Но класс трудяг со своей специальной этикой, безусловно, наличествовал, и главной проблемой нынешней России мне видится как раз отсутствие этого класса, который исчез, потому что делать ему нечего.
Профессия перестала быть важной характеристикой героя в кино и литературе. Производственный процесс никому больше не интересен, фанатичный рационализатор исчез не только из газет, но и из повседневности, и вообще, перебирая имена своих друзей, я с трудом набираю пять человек из нескольких сотен, кому их занятие доставляет хоть какую-то радость.
Прочие отбывают его без особенной охоты, спустя рукава, и происходит это потому, что работа наша бессмысленна. Нам всем старательно внушают чувство вины: мол, вы больше никому не нужны и все, что вы делаете, можно терпеть только из милости. В результате возникает ситуация, когда профессионалы скоро начнут приплачивать — только за то, чтобы им разрешили заниматься любимым делом. В современной России надо в самом деле очень любить работу, чтобы что-нибудь делать, потому что стимула работать здесь нет. Есть стимул бездельничать, презирая всех трудящихся, или воровать, а при отсутствии способности к воровству — валить; не власть валить, разумеется, а себя, отсюда.
Россия не работает, а значит, лишается профессиональной этики. У работающего человека нет сегодня ни статуса, ни почета, ни перспективы, и поговорка «дураков работа любит» никогда еще не была столь верна. Правда, есть у нас один человек, работающий как раб на галерах, но я бы не прочь, если честно, чтобы он уже отдохнул, а мы бы наконец поработали — сами на себя. Потому что иначе, если честно, и на улицу с утра выходить незачем.
Поверьте, я не пытаюсь вернуть старый лозунг «Кто не работает, тот не ест»: в советской России предпочитали поэтизировать физический, отупляющий труд, чтобы люди не задумывались много. Это была другая, не менее отвратительная крайность. Я просто за то, чтобы те, кто работает, тоже ели. За то, чтобы труд считался доблестью, а не позором. И за то, наконец, чтобы этика трудящегося человека, на чьих плечах, в конце концов, и держится мир, победила этику вора и тунеядца, от которого ничего, кроме вони, на свете не останется.
Да здравствует труд и одноименная газета. Всех с праздником. Чокнулись, выпили и пошли работать дальше.
№ 28, 17 февраля 2011 года
На Парнасе ты цыган
Чарли Чаплин, как выяснилось, цыган.
В Англии опубликованы некие сверхсекретные документы, касающиеся его родословной. Оказывается, он родился годом раньше официальной даты своего рождения и вдобавок был сыном цыганской королевы, подруги своей официальной матери-циркачки. Верить ли этому — не знаю, но знаю, что если б Чаплина не усыновила артистка дешевого лондонского мюзик-холла, он стал бы выдающимся конокрадом. Вообще такой набор талантов, как у него, пропасть не мог никак: гениальный артист, сценарист, импровизатор, танцор, композитор, неутомимый любовник, недурной финансист — он преуспел бы не в театре, так в коммерции, не в кино, так в похищении невест.
В сущности, история Чаплина показывает со всей наглядностью, чего может добиться в легальном поле человек, наделенный пресловутыми криминальными талантами: цыганам приписывают — и не без оснований — знакомство с техниками гипноза, врожденную музыкальность и неисчерпаемую сексуальность. Думаю, если бы любой из мальцов, приплясывающих у вокзалов и ресторанов и клянчащих подаяние, попал в приличную среду и реализовал свои многочисленные таланты, Россия обзавелась бы собственными Чаплиными; хотя положение наших сельских деток немногим лучше, нежели состояние бродячих, так что если бы стране в самом деле потребовалась талантливая молодежь с генетически унаследованным навыком самообеспечения и выживания, недостатка в материале бы не было. Иной вопрос — кому она здесь нужна.
Что касается самой этой сенсационной новости, лично меня она скорее радует. Я неоднократно слышал, как самые разные поклонники Чаплина (непоклонников не встречалось) причисляют его то к евреям, то к немцам, то даже к русским: фамилия-то наша — Цаплин, просто в Англии исказилась. Посмотрите на о. Всеволода Чаплина — ведь наш же, и тоже что-нибудь как отмочит — животики надорвешь. Как известно, у победы много отцов — это поражение всегда сирота; все народы мира отпихиваются от неудачников и тащат к себе гениев.
Нечто цыганское в Чаплине есть безусловно, вспомнить хоть его бродяжничество, неумение жить на одном месте, и совсем не британский любовный темперамент, не изменивший ему и в глубокой старости, и удивительную везучесть в коммерческих делах; долгий опыт хитрости, бегства, базарного ловкачества, случайной любви и беспечности — все это явно у него в крови. Я уж не говорю о том, что Чаплин, как всякий истинный цыган, терпеть не мог работу, которую не любил, а любил он хохмить, петь и плясать. По этому признаку все кубинцы тоже цыгане, да и русские вполне себе ромалэ.
Мне кажется, что цыганское происхождение Чаплина — отличный пиар для этого незаслуженно обижаемого, одаренного и загадочного племени. И может быть, хоть кто-нибудь из наших современников обратит наконец внимание на талантливого цыганенка, столь живо и убедительно вымогающего деньги на морозе у кинотеатра «Октябрь», купит ему приличную одежду и — чем черт не шутит — даст театральное образование. Беда лишь в том, что в наше время — и в нашем месте — у грамотного вора побольше шансов, чем у артиста.
