Джером Джером - Леди и джентльмены
— У него есть стиль. Он пишет качественно. Организуй мне с ним встречу.
Клодд, оставшись без зонта, вознегодовал.
— Зачем мне этот зонт? Он для щеголя в пантомиме! Этот тип — законченный осел!
Томми передала незнакомцу слова обоих, когда он пришел в следующий раз. Происшествие с зонтами скорее навеяло на него грусть, чем удивило.
— Может, мистер Клодд оставит себе тот зонт взамен его собственного? — предложил он.
— Не его стиль, — объяснила Томми.
— Такая странная история, — улыбнулся незнакомец. — Последние три недели я всеми силами пытался избавиться от этого зонта. В свое время, когда я предпочитал иметь свой зонт, люди постоянно брали его по ошибке, оставляя какое-то старье. Теперь, когда я действительно хочу от него избавиться, он никому не нужен.
— А почему вы хотите от него избавиться? — спросила Томми. — По-моему, зонт хороший.
— Вы не знаете, как он меня достал. Мне приходится жить по его стандартам. Требуется немалая сила воли, чтобы войти в дешевый ресторан с таким зонтом. Когда я это все-таки делаю, официанты привлекают мое внимание к самым дорогим блюдам и рекомендуют особые марки их так называемого шампанского. Они очень удивляются, когда я заказываю только отбивную котлету и кружку пива. И мне не всегда хватает смелости разочаровать их. Если я стою с ним на автобусной остановке, к ней подлетают три или четыре кеба, и извозчики начинают ссориться из-за меня. Я не могу делать то, что хочу. Я хочу жить просто и дешево: он мне не позволяет.
Томми рассмеялась.
— Разве вы не можете его потерять?
Рассмеялся и незнакомец.
— Потерять! Вы и представить себе не можете, как люди честны. Я сам не представлял. За последние несколько недель моя оценка человечества значительно поднялась. Люди бегут за мной достаточно далеко и суют зонт мне в руки… в дождливый день, причем своего зонта у них нет. Та же история со шляпой. — Незнакомец вновь вздохнул, беря ее. — Я стараюсь оставить ее и взять чужую, более поношенную. Всякий раз меня останавливают, и происходит обратный обмен.
— Почему тогда вы не заложите его в ломбард? — спросила прагматичная Томми.
Незнакомец в восторге уставился на нее.
— Знаете, а я ведь и не думал об этом. Ну конечно! Какая дельная мысль! Премного вам благодарен.
Незнакомец отбыл, несомненно, окрыленный.
— Глупец, — пробормотала Томми. — Они не дадут ему и четверти стоимости зонта, а он скажет: «Премного вам благодарен», — и будет счастлив. — Чуть ли не весь день Томми тревожилась, думая о беспомощности незнакомца.
Его звали Ричард Дэнверс, и жил он на другой стороне Холборна, в Фитерстоун-Билдингс, но большую часть времени стал проводить в редакции еженедельника «Добрый юмор».
Питеру он нравился. «У него огромный потенциал. Его критический разбор моей статьи „Образование женщин“ демонстрирует здравый смысл и тонкое восприятие. Ученый и мыслитель».
Флиппу, посыльному, он нравился, а мнение Флиппа по большей части имело определяющее значение. «Нормальный парень, — объявил Флипп, — никакого зазнайства. А здравого смысла выше крыши, только он его не показывает».
Мисс Рэмсботэм он нравился. «Мужчины… если брать их в целом, — объясняла мисс Рэмсботэм, — делятся на две группы: мужчины, которые должны нам нравиться, но не нравятся, и мужчины, в которых нет ничего такого, что может нам понравиться, но они нам нравятся. Лично мне твой друг Дик очень даже по душе. В нем нет ничего привлекательного, кроме него самого».
Даже Томми он нравился, хотя временами она крайне строго относилась к его материалам.
— Если вы имеете в виду большую улицу, — ворчала Томми, склоняясь над гранками, — почему не пишете «большая улица»? Зачем называть ее «главной артерией»?
— Простите меня, — извинился Дэнверс. — Это не моя идея. Вы посоветовали мне просматривать более дорогие журналы.
— Я не советовала вам выискивать все их ошибки и следовать им. Вот опять. Толпа у вас всегда «многоголовая гидра», а чай — «напиток, который бодрит, но не опьяняет».
— Боюсь, я доставляю вам столько хлопот, — вздохнул начинающий журналист.
— Боюсь, доставляете, — согласилась заместитель редактора.
— Не выгоняйте меня, — взмолился начинающий журналист. — Я просто неправильно вас понял, ничего больше. В дальнейшем буду писать на английском.
— Буду этому только рада, — пробурчала заместитель редактора.
Дик Дэнверс встал.
— Мне совершенно не хочется, чтобы меня уволили из вашей газеты.
Заместитель редактора умиротворенно подумала, что выказывавших способность учиться на допущенных ошибках увольнять вовсе не обязательно.
— Я уже полагал себя никчемностью, мисс Хоуп, — признался Дик Дэнверс. — Начал отчаиваться, но, к счастью, встретил вас и вашего отца. Атмосфера здесь — и я не про естественную атмосферу Крейн-Корта — такая живительная. И люди простые и искренние. Раньше у меня были идеалы. Я пытался их подавлять. Те, кто меня окружал, смеялись над ними. Теперь я вижу, что это правильные идеалы. Вы мне поможете?
Каждая женщина — мать. Томми захотелось посадить этого большого мальчика себе на колени и поучить умуразуму для его же блага. Но он был таким высоким. Томми пришлось ограничиться протянутой рукой. Дик Дэнверс крепко ее пожал.
Только Клодду он не нравился.
— Откуда он взялся? — как-то спросил Клодд, когда они с Питером сидели в кабинете вдвоем.
— Он пришел. Как приходят все, — объяснил Питер.
— И что ты о нем знаешь?
— Ничего. А что нужно знать? У журналиста характеристику не спрашивают.
— Да, тут ты прав. А с тех пор как он здесь появился?
— Ничего предосудительного. Почему ты всех подозреваешь?
— Потому что ты пушистый барашек и нуждаешься в собаке, чтобы она приглядывала за тобой. Кто он? В день премьеры он отдает контрамарку в партер и проскальзывает на галерку. Когда ты посылаешь его на художественную выставку, он игнорирует показ для прессы и идет в первый день, когда билет стоит шиллинг. Если приходит приглашение на публичный обед, он просит пойти меня, а потом рассказать ему, что там происходило. Ты считаешь, его можно назвать честным и правдивым журналистом?
— Это необычно, действительно необычно, — пришлось признать Питеру.
— Я не доверяю этому человеку, — напирал Клодд. — Он не нашего поля ягода. Что он здесь делает?
— Я его спрошу, Клодд. Спрошу прямо.
— И поверишь тому, что он скажет?
— Нет, не поверю.
— Тогда какой смысл спрашивать?
— Так что же мне делать? — в недоумении спросил Питер.
— Избавься от него, — посоветовал Клодд.
— Избавиться от него?
— Прогони его! Не позволяй торчать в редакции днями напролет, с этими его собачьими глазами, обсуждать с ней живопись и поэзию этим его воркующим голосом. Прогони его… если уже не поздно.
— Ерунда! — Питер, однако, побледнел. — Она не такая девушка.
— Не такая девушка! — Терпение Клодда лопнуло, и он высказал все, что накопилось. — Почему у нее теперь на пальцах нет чернильных пятен? А всегда были. Почему она держит в ящике стола лимон? Когда она в последний раз стригла волосы? Я тебе скажу, если тебя это интересует. За неделю до его появления, пять месяцев тому назад. Раньше она стригла их раз в полмесяца. Говорила, что щекочут шею. Почему она накидывается на людей, если они называют ее Томми, и говорит им, что ее зовут Джейн? Раньше она прекрасно обходилась без Джейн. Может, став чуть старше, ты что-то начнешь замечать и сам?
Клодд нахлобучил шляпу на голову и сбежал по лестнице.
Питер ушел минутой позже и купил унцию нюхательного табака.
— Вздор! — сказал он себе после тринадцатой понюшки. — Не верю. Я у нее все выясню. Сам говорить ничего не буду, только выясню.
Питер стоял спиной к горящему камину. Томми сидела за столом, над гранками рассказа «Человек без прошлого».
— Мне будет его недоставать, — вздохнул Питер. — Я знаю. — Недоставать кого? — спросила Томми.
— Дэнверса, — ответил Питер. — Так случается всегда. Ты привыкаешь к человеку, а потом он уезжает… за границу, обратно в Америку, бог знает куда. И ты больше никогда его не увидишь.
Томми подняла голову. На лице отражалась тревога.
— Как лучше, «протерев» или «протерши»? — спросила Томми.
— Само собой, «протерев».
— И я так подумала. — Тревога с лица Томми ушла.
— Ты не спрашиваешь, когда он уезжает, не спрашиваешь куда, — пожаловался Питер. — Тебя это, похоже, совершенно не интересует.
— Я собиралась спросить, закончив править гранки, — объяснила Томми. — Какую он назвал причину?
Питер пересек кабинет и встал так, чтобы видеть лицо Томми, освещенное лампой.
— Тебя это не расстраивает… мысль о том, что он уезжает и ты никогда больше его не увидишь?
