Джером Джером - Леди и джентльмены
— Я их понимаю, — заверил его Питер Хоуп. — Что ты о них знаешь? Ты не отец.
— Ты сделал все, что мог, — признал Уильям Клодд тем покровительственным тоном, который крайне раздражал Питера, — но ты мечтатель, ты не знаешь мира, в котором живешь. Близится время, когда девушке приходит пора подумать о муже.
— Ей не будет необходимости думать о муже еще много лет, — возразил Питер Хоуп. — И даже если такое время придет, как ей поможет бренчание на пианино?
— Я думаю… я думаю, — подал голос доктор Смит, доселе молчавший, — наш молодой друг Клодд праф. Ты по-прежнему наполофину уферен, что она — мальчик. Полофину того, чему ты ее научил, должен знать мальчик.
— Ты стрижешь ей волосы, — добавил Клодд.
— Я не стригу! — рявкнул Питер.
— Ты разрешаешь ей стричь волосы… а это одно и то же. В восемнадцать она знает больше о великих греках и римлянах, чем о собственных платьях.
— Молодая дефушка, кто она? — И доктор сам ответил на свой вопрос: — Цфеток, украшающий нам сад жизни, ручеек, журчащий рядом с пыльной дорогой, феселый огонь, пылающий…
— Она не может быть всем этим, — осадил его Питер, не любивший вычурности стиля. — Ограничься одним сравнением.
— Тебе пора прислушаться к голосу здравого смысла, — указал Уильям Клодд. — Ты хочешь… мы все хотим, чтобы девушка достигла успеха в жизни.
— Я хочу… — Питер Хоуп порылся среди бумаг на столе. Не нашел. Выдвинул средний ящик. — Я бы хотел… Иногда мне хочется, чтобы она не была такой умной.
Старый доктор покопался среди пачек старых бумаг в углу. Клодд нашел искомое на каминной полке, в полой подставке большого бронзового подсвечника, и протянул Питеру.
У Питера был только один грех — он все в большем количестве потреблял нюхательный табак, что вредило его здоровью, и он сам это признавал. Томми, сочувственно относясь ко многим мужским слабостям, в этом вопросе повела себя предельно жестко.
— Ты рассыпаешь табак на рубашку и пиджак, — говорила Томми. — Я хочу, чтобы ты выглядел аккуратным. Кроме того, это вредная привычка. Я требую, папа, чтобы ты от нее отказался.
— Я должен, — соглашался Питер. — Она меня погубит. Но не сразу — для меня это будет слишком сильный удар. Постепенно, Томми, постепенно.
Они нашли компромисс. Томми прятала табакерку. Она находилась в кабинете и в пределах досягаемости, но другой информации о ее местонахождении Питер не получал. И, когда самоконтроль уже не помогал, попытался ее найти. Иногда удача благоволила к Питеру, и он находил табакерку в начале рабочего дня и потом упрекал себя за устроенную нюхательную оргию. Но гораздо чаще Томми удавалось запрятать табакерку так, что Питер оставлял поиски из-за недостатка времени. Томми всегда знала, что табакерку ему найти не удалось, по смирению, с каким он приветствовал ее по возвращении. И тогда, ближе к вечеру, Питер, подняв голову, видел перед собой раскрытую табакерку, а над ней пару осуждающих черных глаз, суровость которых компенсировалась полными, алыми губами, пытавшимися не разойтись в улыбке. И Питер, зная, что разрешена будет только одна понюшка, тянулся к табакерке.
— Я хочу, чтобы она стала здравомыслящей, умной женщиной, — табакерка в руке заметно прибавила ему уверенности, — способной заработать на жизнь и оставаться независимой. Не быть беспомощной куклой, плачущей в ожидании какого-нибудь мужчины, который придет и позаботится о ней.
— Женщина должна стремиться к тому, чтобы о ней заботились, — возразил Клодд.
— Некоторые женщины — да, — признал Питер, — но Томми, и ты это прекрасно знаешь, никогда не станет ординарной женщиной. У нее есть голова на плечах. Она сможет пройти по жизни, выбирая свой путь.
— Это зависит не от ума, — покачал головой Клодд. — У нее нет локтей.
— Локтей?
— Они недостаточно острые. Последний автобус домой в дождливую ночь скажет тебе, способна ли женщина выбирать себе путь в этом мире. Томми из тех, кто останется на тротуаре.
— Она из тех, кто сделает себе имя и сможет позволить кеб, — возразил Питер. — Не дави на меня! — И он указательным и большим пальцами подхватил щепотку придающего уверенность снадобья.
— В этом вопросе буду, — ответил ему Клодд. — У бедной девочки нет матери.
К счастью, в этот момент дверь открылась, чтобы впустить в кабинет предмет дискуссии.
— Выцарапала у старика Блэчли рекламное объявление на «Цветок маргаритки», — объявила Томми, триумфально потрясая в воздухе листком бумаги.
— Нет! — воскликнул Питер. — Как тебе это удалось?
— Попросила его, — ответила Томми.
— Очень странно, — пожал плечами Питер. — Я сам на прошлой неделе просил об этом старого идиота. Он отказал наотрез.
Клодд осуждающе фыркнул.
— Ты знаешь, я не одобряю такое. Негоже молодой девушке…
— Все нормально, — заверила его Томми. — Он лысый.
— Нет никакой разницы, — высказал Клодд свое мнение.
— Есть, — не согласилась с ним Томми. — Лысые мне нравятся.
Томми легонько сжала голову Питера и поцеловала его в маковку, заметив при этом просыпавшиеся табачные крошки.
— Только щепотку, дорогая, — залебезил Питер. — Только одну щепотку.
Томми взяла табакерку со стола.
— На этот раз я покажу тебе, куда ее прячу. — Она убрала табакерку в карман. У Питера вытянулось лицо.
— Что ты об этом думаешь? — Клодд повел ее в угол. — Хорошая идея, правда?
— А где пианино? — спросила Томми.
Клодд, торжествующе улыбаясь, повернулся к остальным.
— Ерунда, — буркнул Питер.
— Совсем не ерунда! — негодующе воскликнул Клодд. — Она подумала, что это книжный шкаф… любой бы подумал. Ты можешь сидеть за пианино и упражняться целый час, — объяснил Клодд Томми. — А когда услышишь, как кто-то поднимается по лестнице, вернуться за стол.
— Как она сможет услышать, если будет… — Тут Питера осенило. — Тебе не кажется, Клодд, что нам стоит купить муляж пианино? Ты понимаешь, о чем я? Снаружи — обычное пианино, только слышать его нельзя…
Клодд покачал головой:
— Плохая идея. Мы не сможем определить, как она играет.
— Совершенно верно. Но с другой стороны, Клодд, ты не думаешь, что качество собственной игры на пианино может отвратить начинающего от инструмента?
По мнению Клодда, качество игры со временем не могло не повышаться.
Томми, сев за инструмент, доказала, что пока о повышении качества говорить рановато.
— Ладно, я в типографию. — Клодд взял шляпу. — В три часа у меня совещание с Гриндли-младшим. А ты упражняйся. Используй каждые свободные полчаса, и результат обязательно будет. — Поддержав Томми словом, Клодд ретировался.
— Ему легко, — пробормотал Питер. — Всегда у него совещание, как только Томми садится за пианино.
Томми вкладывала в игру всю душу. Прохожие останавливались, с тревогой смотрели на окна второго этажа, который занимала редакция еженедельника «Добрый юмор», и прибавляли шагу.
— У нее такая тфердая рука! — прокричал доктор в ухо Питеру. — Уфидимся фечером. Хочу тебе кое-что сказать.
Толстяк-доктор взял шляпу и отбыл. Томми, тут же прекратив играть, подошла и села на подлокотник стула Питера.
— Ты не в духе? — спросила Томми.
— Не то чтобы я против шума, — ответил Питер. — Я готов терпеть, если от него есть хоть какая-то польза.
— Умение играть на пианино поможет мне найти мужа, папа. Мне представляется это странным, но так говорит Билли, а Билли знает все.
— Не могу тебя понять — здравомыслящая девушка, а слушаешь такую чушь, — покачал головой Питер. — Меня это тревожит.
— Папа, ты о чем думаешь? — спросила Томми. — Разве Билли не старается? Он мог бы работать на Флит-стрит в полудюжине других газет и зарабатывать пятьсот фунтов рекламным агентом… ты знаешь, это ему по силам. Но он туда не идет. Работает у нас. И если мое треньканье на этой жестяной коробке, которую ему всучили как пианино, греет его душу, разве здравый смысл и деловой расчет, не упоминая уже о благодарности, не убеждают меня пойти ему навстречу? Папа, у меня для тебя сюрприз. Послушай!
И Томми, спрыгнув с подлокотника стула Питера, вернулась к пианино.
— Что это было? — спросила Томми, закончив. — Ты узнал?
— Я думаю, звучало, как… «Дом, милый дом»[19], правильно?
Томми захлопала в ладоши.
— Да, именно так! В конце концов тебе понравится, папа. Мы еще создадим мюзикл «Дома».
— Томми, как ты думаешь, я правильно тебя воспитывал?
— Нет, папа, неправильно. Ты давал мне слишком много свободы. Ты же знаешь поговорку: «У хороших матерей вырастают плохие дочери». Клодд прав, ты избаловал меня, папа. Помнишь, как я впервые пришла к тебе семь лет тому назад, маленьким оборванцем, не знающим, девочка я или мальчик? Хочешь, скажу, что я подумала в тот самый момент, когда впервые увидела тебя? «Вот сидит старый дурак! Все у меня будет хорошо, если я смогу здесь остаться!» Когда живешь на улице, где тебя постоянно шпыняют, очень быстро учишься распознавать человека по лицу.
