Дмитрий Быков - Статьи из газеты «Труд»
Хороша ли жизнь, при которой сам ты ничего толком не можешь, а все тебя при этом, мягко говоря, не любят? Достойна ли жизнь, для продления которой ты без всякого на то права пользуешься чужим ресурсом? Приятно ли бесконечно дотлевать, вертясь в кругу повторений, испытав все и панически боясь перейти на следующий виток, на котором, как знать, нас ждут радости более высокого порядка? Хорошо ли, наконец, покупать физическое бессмертие, заранее отказываясь от посмертной славы — ибо можно себе представить, какую память оставят по себе эти 120-летние властители и богачи, давно не могущие связать двух слов?
Перспектива, короче, такова, что всякий приличный землянин отвернется от нее с ужасом: жить и вечно бояться умереть, простите, так же нелепо, как совокупляться и панически бояться кончить. Однако существует особая порода людей, которые как раз неспособны вовремя уйти: сама мысль о том, чтобы в какой-то миг оставить мир или хотя бы власть, для них невыносима. Их сознание не вмещает такой возможности. Они в принципе не способны оценить красоту своевременного ухода, законченной биографии, свершившейся политической карьеры: они верят только в то, что им, коль уж они пришли, надо быть всегда. И потому они обречены на худшее, что может произойти с политиком или обывателем: они рискуют пережить свое время и не заметить этого.
Хочу ли я такого бессмертия? Не знаю. Терять жизнь в самом деле довольно страшно. Но у политиков по крайней мере есть уникальный шанс, прекрасная репетиция: уступить власть. И убедиться, что мир без нас не так уж плох, да и нам без него, возможно, еще светит кое-что интересное.
№ 172, 16 сентября 2010 года
Ненулевые
Сразу два громких скандала вокруг ТЭФИ — отказ Олега Дормана получать награду за «Подстрочник» и замалчивание имени Мананы Асламазян, награжденной премией «За личный вклад», — знаменуют новый этап в развитии общества. Ни больше ни меньше. Опыт показывает, что в начале общественных перемен телевизионщики просыпаются не первыми, а третьими.
Раньше всех реагируют сейсмически чуткие кинематографисты. В конце 50-х эти реформы оказались успешны и дали нам 30 лет расцвета, в конце 80-х погубили прокат и едва не развалили Союз, но факт остается фактом: первым просыпается кино. И только потом позволяет себе очухаться телевидение — власть ведь понимает, какая это сила, и потому прессует его жестко.
Напомню, что сначала символом перестройки стал Пятый съезд Союза кинематографистов, потом афиша «Говори!» в Театре Ермоловой и уж только потом перестроечное телевидение («Взгляд» выходил с октября 1987 года). Так вот, сегодня кинематографисты уже проснулись, сперва попытавшись прервать михалковский период в большом Союзе, а когда эта попытка была с нарушением всех моральных и материальных законов удушена, киносообщество разделилось и создало альтернативный союз, куда постепенно перетекают все наиболее одаренные люди.
И это, кстати, модель развития страны — та, оптимальная, к которой я так призываю присмотреться. Не надо бороться с властью — это опасно для страны в целом, она может попросту развалиться в результате очередной революции. Надо уйти из-под этой власти, попытавшись выстроить ей альтернативу. Уверен, что новая «перестройка» будет развиваться именно по этому сценарию. Полагаю, что теперь пришло время такого же разделения для академии ТЭФИ, ибо в одном профессиональном сообществе, как и в одной стране, мы уже не уживаемся. Слишком явный конформизм теленачальников и слишком явная их установка на оболванивание зрителя исключают всякую возможность диалога. Никакая смена власти не даст того, что даст размежевание. Нельзя спасти страну (телеакадемию, киносоюз), но можно спасти душу.
Отдельно следовало бы высказаться о случае с Михаилом Швыдким. Этот человек вызывает у меня горячую симпатию — и как экс-министр, и как теледеятель, и как театровед. Я уверен, что вина Швыдкого перед Асламазян преувеличивается, что он ничего не собирался замалчивать и в самом деле планировал отдельное награждение опальной журналистки на ТЭФИ-«Регионы».
И на демарш Дормана он отреагировал без грубостей, достойно. Но он не может не понимать, что смена стилистики и решительные действия потребуются от него все равно. Потому что ютиться в одном флаконе с этой властью больше нельзя, и это чувствует все большее количество профессионалов. Кончилась эпоха, когда высшей доблестью было выговориться в рамках возможного. Настала иная стилистика — уже не ироническая, а протестная. Десятые — во всех отношениях ненулевые.
Хорошо бы Швыдкой как председатель ТЭФИ не просто почувствовал это, но и оказался в нужное время на нужной стороне: его голос для многих важен, и крах его репутации будет не только его личной проблемой.
Время переменилось, господа. Слава богу, что на смену эпохе двоемыслия и понимающего пересмеивания пришла эпоха размежевания, а не самоцельной борьбы.
№ 182, 30 сентября 2010 года
Эх, разлётные
Американский физик Рафаэль Буссо предположил, что Вселенная погибнет через 3,7 миллиарда лет.
Путь, которым профессор университета Беркли шел к этому выводу, кажется сложным и, как бы сказать, софистским даже его коллегам. Логика у него такая: Вселенная бесконечно расширяется, но законы физики на бесконечном пространстве не работают. И значит, в какой-то момент — как раз через три с половиной миллиарда — она разлетится так далеко, что просто перестанет существовать.
Я бы, конечно, тоже признал все это софизмом, хоть я и не физик, а попросту оптимист: ну ладно, не будут существовать эти законы — будут какие-нибудь другие… Но на интуитивном уровне, на котором мы все понимаем, а сформулировать не можем, я с Буссо давно уже согласен, хотя и впервые про него слышу. Не знаю, как там в физическом смысле, а процесс расширения Вселенной все мы наблюдаем на личном примере. Общие законы уже не работают ни для кого, и именно это — причина фактической гибели России в 1917 году (потом она уже превратилась в гальванизированный труп, который нуждался во все более сильных токовых ударах, а потом просто разложился).
Слишком далеко разлетелись друг от друга все классы и социальные группы, народы, возрасты и сословия. И никакие законы социальной физики уже не могли собрать все это в одно. Разве не наблюдаем мы сегодня того же катастрофического расширения Вселенной? Разве могут договориться между собой хоть на каком-нибудь языке гуманитарии и негуманитарии? Атеисты с верующими тоже уже не способны к диалогу. Кончилось время синкретических искусств, в которых танец, литература и живопись сплавлены воедино: специализация довела до того, что не всякий математик поймет другого математика.
Теплофизик не находит общего языка с астрофизиком. Эволюционист с кулаками кидается на креациониста, хотя оба биологи и оба со степенями. В литературе же кипит такая взаимная ненависть, как будто эти люди год провели в замкнутой хижине (хотя на самом деле в глаза друг друга не видали, просто один — концептуалист, а другой — реалист, ничего личного). Специализация, впрочем, — лишь частный и не самый опасный случай. А вот как быть с международными отношениями, если проблематика иного американского фильма категорически непонятна русскому, если Америка уже живет в другом времени, а Китай — в принципиально ином пространстве, в котором времени вообще нет или оно иначе измеряется?
Вместо чаемого объединения наций мы получили такое количество уже не социальных, а чисто антропологических барьеров — мама дорогая, кто из фантастов мог предположить, что Земля, по сути, разделится на несколько почти независимых социумов, которые уже нельзя интерпретировать в классических терминах?
Это не социализм и не капитализм — это русское, нигерийское, бразильское мироустройство, «и с места они не сойдут», и взамен ожидаемой конвергенции мы все дальше расходимся по сугубо индивидуальным путям. Да и один русский почти уже не понимает другого русского, в особенности если один живет за Уралом и работает в промышленности, а другой — в Москве и затрудняется сказать, над чем работает. Может только — где. Мир разлетается.
А поскольку все социальные законы суть проекции физических, Буссо, похоже, прав. Но конца света мы, конечно, не заметим — просто потому, что к тому моменту уже окончательно разучимся понимать друг друга.
№ 187, 7 октября 2010 года
Непобедимый
Никаких полномасштабных перемен у нас не будет.
Смена власти в Москве, конечно, не приведет к смене политического курса в России, хотя удержать товарища прессу в рамках чисто московских разоблачений будет нелегко.
Однако никаких полномасштабных перемен у нас не будет — по крайней мере до тех пор, когда придется сбрасывать действительно серьезный балласт. Пока же публике кинули на съедение лишь одного из крупных функционеров «Единой России» — надо же чем-то компенсировать имиджевые потери этого лета. И, само собой, уход Лужкова заставлял надеяться не на сущностные, нет, но хотя бы на внешние перемены в Москве. Ресин — не знаю, на что надеясь, — поспешил объявить, что уберет Петра. Ему даже стали подыскивать место. И тут оказалось: все напрасно.
