Виктор Тихомиров - ЧАПАЕВ — ЧАПАЕВ
— К Стелле Исааковне надо идти, вот что, — важно произнесла та, унося трусы в свою комнату, — больше некуда.
Зина, как на привязи, поплелась за ней на ватных ногах. У себя соседка уложила пыльный предмет в картонную коробку из-под ботинок «Скороход» и перевязала шнурком.
15
В это же самое время, на другом конце страны, неподалеку от Полюса, Поликарп Шторм в очередной раз не справился с управлением своего легкого самолета, конструкции почти тезки, из-за внезапно налетевшего ветра. Ураганный ветер, как бандит из-за угла, налетел и вмиг опрокинул аппарат. Самолет швырнуло в сторону от курса, а затем он навернулся в огромный сугроб и тем спасся от худшей участи.
Летчик, хоть и подвернул несколько шею, и, кажется, ногу сломал, не только смог освободиться от ремней, но и вылез из-под самолета, прорыв в довольно рыхлом снегу тоннель обломком приборной доски. Глянув напоследок на большую красную звезду, расположенную вверх ногами, он медленно пополз в направлении, диктуемом стрелкой компаса, к своим.
Вслед ему выглядывал из-за льдины белый медведь и думал, что вот, мол, железная птица упала и родила птенца, и тот, так вот поползает еще и тоже станет железным, чтоб летать.
16
Зина и соседка Клецкина сидели в очереди у кабинета своей старинной подруги и психотерапевта Стеллы Исааковны Кальменс, внушавшей им страх и трепет причудливостью и силой неженского ума. В последний раз та поразила их оригинальным суждением, что, мол, пока она лично не переспит с мужчиной, то не может даже понять — умен ли он?
Подруга была занята пациенткой, заканчивала прием. Пациентка завистливо поглядывала на эффектный бюст Стеллы Исааковны, рассеянно слушая наставление.
— А чтоб муж вернулся, — втолковывала психотерапевт, — надо его первым делом отпустить совсем и искренно, от души простить.
— Как же это, — протестующе привстала с табурета женщина, — он ведь обрадуется и все?
— Не все. Я так понимаю, что свои методы вы уже исчерпали и пришли ко мне, специалисту?
— Ну да, — залепетала пациентка жалобно, — кажется все уж пробовала.
— Может, хотите еще раз поступить по-своему, по второму кругу? — перебила ее Стелла, — оплатите консультацию, да и ступайте…, — угрожающе отодвинула от себя бумаги врач.
— Нет-нет, я знаю что хуже будет! — испугалась пациентка, — Я уж и так напортила, давайте по-вашему.
— Хорошо, — смилостивилась Стелла Исааковна, — вот вам тетрадь и на каждой строчке, — тут она извлекла коричневую клеенчатую тетрадь, открыла и ткнула ногтем в верхний ряд клеточек, — напишите разборчиво: «Я прощаю тебя, Федя и отпускаю навсегда, с легким сердцем». Затем еще раз и еще. Так и пишите, пока всю тетрадь не испишете. А как места не останется, придете, я скажу, что дальше делать. Ступайте, на сегодня все, — твердо объявила она, нажимая на специальную кнопку, отчего в коридоре вспыхнула надпись «Войдите».
Тут же в дверь ворвались обе соседки, с обувной коробкой наперевес, едва не опрокинув понуро выходящую женщину.
— Стелла, глянь что тут, — протянула врачу коробку соседка, не выпуская изо рта беломорину.
— Ты бы хоть у меня не дымила, — поморщилась Стелла Исааковна, пристально рассматривая извлеченные трусы, растягивая их на пальцах и пробуя прочность шва.
— Ну, что я могу сказать, — многозначительно произнесла она наконец, — Это вашего мужчину блядь какая-то взяла и пристрочила. Дело известное.
— Ну, что я говорила!? — воскликнула соседка, энергично гася окурок в прозрачном блюдце на столе, — именно!
— А что делать-то теперь мне? — воскликнула жалобно Зина, сделав такое же точно лицо, как предыдущая пациентка, и закрывая одновременно платком нос, в ожидание протечки.
— Надо звонить в Москву! — отрубила Стелла Исааковна под согласные кивки курящей подруги.
Тем временем, в коридоре у круглого столика, заваленного популярными медицинскими брошюрами, под светящимся лакированным ящиком с устрашающими картинками, сидела предыдущая пациентка и, не тратя времени, заполняла коричневую тетрадь. Перо ее самопишущей ручки щелкало, брызгалось чернилами и прорывало бумагу. Из под него выходило:
«Ненавижу тебя, Федька, гада, сволоча и кобеля проклятого! Ножом отрежу тебе все твои яйца, и стерву эту, змею подколодную в ступе истолку, гадюку! Покажитесь мне только на глаза! Гад ты, кобелина проклятый! Гад! Гад! Гад!..»
Тут из кабинета выскочили обе взволнованные соседки и стремительно двинулись к выходу. За ними тянулся шлейф нечленораздельных звуков и обрывочных слов: «-…а ты как думала?! …жизнь зависит! Буквально все поставлено на карту!» и прочее. И в приоткрытую дверь, вдогонку неслось: «-Шлите почтой! Не тяните резину!».
Раненное сердце первой потерпевшей пациентки так и рванулось вслед за подругами, тонко почувствовав, что их и может еще тысячи таких же, объединяет одно общее горе.
…
Когда врач-психотерапевт Стелла Исааковна Кальменс рубанула, что, мол, надо звонить в Москву, она конечно имела в виду свою хорошую знакомую Ольгу Толстецкую, у которой был непререкаемый авторитет, экстрасенса и даже мага по особо сложным случаям супружеской неверности. Ольга никогда не ошибалась в суждениях и поступках, имела за плечами несколько браков, один удачнее другого, так что даже все бывшие мужья ее, заодно с настоящим, «действующим», как она выражалась, усаживались шеренгой за столом, когда случались семейные праздники и смотрели ей всегда преданно в рот, чтоб не пропустить ни единого слова. Нечего и говорить, что каждый из них всегда готов был выполнить любое ее поручение. По отношению друг к другу они старательно сохраняли аристократическую предупредительность. Одна была странность, вернее, особенность — все они были из военных.
Именно ей следовало отослать застроченные трусы, поскольку одного диагноза было мало. Ольга ведь прорицала как будущее, так и прошлое. И даже самой Стелле она как-то заявила в бане, когда кончала тереть ей мочалкой обширную спину, что та не первую жизнь живет, но теперь — в другом теле. Предыдущий же раз, она, мол, была революционеркой и погибла в водах.
— Может быть я была женщиной-комиссаром на флоте? — заинтересовалась Стелла, намедни слушавшая радиопостановку «Оптимистической трагедии».
— Да нет, не на флоте, — задумчиво возразила Ольга, созерцая стекающую между лопаток подруги мыльную пену, — это была река…
…
К кому ж и было идти, как не к ней, когда требовалось срочно решать, что делать?
— Какой разговор, Стела! — перекрикивала шум в телефонной трубке женщина-экстрасенс, — присылайте мне эту вещь немедленно, я все сделаю, что смогу.
Так и поступили дружные соседки, движимые бескорыстным чувством справедливости, потому что уверены были — именно на ней держится мир. А если дать мужикам волю, то вскоре вместо справедливости, наступит такой хаос и беззаконие, в которых одним лишь блядям и будет вольготная жизнь. А порядочным женщинам останется только сидеть на бобах.
Подруги добавили в упомянутую обувную коробку с трусами две плитки шоколада, с картиной Шишкина на обертке и отнесли посылку в почтовое отделение. Там коробка, в ловких руках служащих, обернулась холстом, украсилась надписью: «Москва и т.д.» и начала свое путешествие, движимая резиновой конвеерной лентой. Вскоре она скрылась с глаз.
17
В это самое время, в непосредственной близи от Полюса, несколько друзей-полярников принялись пить чай с московскими баранками. Это был самый долгожданный момент после тяжелого рабочего дня. Чайник разогревался на керосинке и уж начал пошумливать, и завхоз Мокий Парфеныч выдал каждому по алюминиевой кружке и по семь с половиной баранок, сделанных кажется из камня. Еще Парфеныч отпустил всем по куску колотого сахара, который он был мастак колоть хлебным ножом на равные по весу части, как вдруг все смешалось.
Мощный порыв ледяного ветра сорвал палатку с места и отшвырнул прочь. Причем, ветер дунул не по самой земле, а выше, результатом чего явилось положение, при котором все остались на своих местах, а жилище, захватив брезентовой полой керосинку с чайником, сперва вспорхнуло вверх, а после отлетело метров на сто.
Опомнившись, полярники бросились вслед своему убежищу. Крепкий наст позволял передвигаться довольно быстро. В небе иногда что-то мерцало, освещая путь.
Сперва им повстречался знакомый белый медведь, опасливо трогавший опрокинутую керосинку. Медведя по уговору все звали Вова, но он никогда не откликался и не вступал в контакты. Прикармливать его было особо нечем, и неясны были его намерения, когда он приближался к лагерю. Однажды он продержал Парфеныча в сортире несколько часов, ходя вокруг шаткой обледенелой будки и скребясь в дверь.
Но не до медведя было сейчас полярникам. Обежав опасное животное, товарищи настигли все время отползавшее под воздействием ветра жилище и бросились на него, прижав к снегу тяжестью тел. Когда друзья ухватили брезент покрепче и потянули к прежнему месту, с брошенными кое-как предметами обихода и рацией, из-под палатки определенно послышался стон. Недолго порывшись, товарищи обнаружили еле живого Поликарпа Шторма собственной персоной, счастливо накрытого украденным было у полярников сооружением. Без сомнения, покража брезентового жилища была делом рук местных демонов.
