Михаил Веллер - Забытая погремушка
И тогда перепуганная пенсионерка завопила дурным ревом, как кастрируемый кот:
– Н-НЬ-НЬ-НЬЯ-ЯА-А-АА-АА-АА-АХ-ХРР-ХХРРР!!!!!!!!!!!!!!!
И соседи, слыша этот рев, на два оборота провернули ключи в своих замках.
…Славику дали одиннадцать лет за изнасилование с причинением телесных повреждений при особо циничных обстоятельствах. Школу он так и не закончил. Также в тюрьме нет института.
Общество потеряло полезного члена.
Суд не захотел принять во внимание все то, что я вам сейчас рассказал. Прошу считать мой рассказ также кассационной жалобой.
Моя трудовая биография кончилась несправедливостью и параличом. На инвалидности теперь я смотрю из кресла на колесиках, как шумит мимо балкона большая жизнь…
А самое ужасное – у дочери появилась новая подруга. Это невысокая брюнетка в кожаной юбке на тонкой талии. И вчера дочь не пришла ночевать домой.
Прошу помочь чем можете. Я не в состоянии сам броситься через перила в кресле на колесиках. И никто, никто не моет меня в ванне уже третий месяц, кроме приходящего санитара, грубого волосатого мужика.
ПАПКА 2. Голубая с красными тесемками. Февраль
Интриганы интимных горизонтов
Высшей ценностью у них считается совокупление, но об этом не принято говорить публично.
Марк Твен, «Письма с Земли».– Он трахнул жену нашего главного. Как вам это понравится? – И старший редактор отдела прозы Желтоперышкин откинулся на спинку стула.
Гробовое молчание установилось в кабинете. Младший редактор Клячин уткнул взгляд в груду рукописей. Ответсекр Рубилин стряхнул сигаретный пепел мимо пепельницы.
От расположения духа и состояния нервов жены главного редактора полностью зависело течение дел в редакции. Ни шатко ни валко течение несло коллектив от зарплаты к зарплате, иногда закручиваясь в маленький водоворот премий. И вот запахло тихим омутом, в котором черти – самые невинные из обитателей.
– Говорил я – нельзя доверять судьбу женщины качеству импортной продукции, – зло сплюнул Рубилин и раздавил окурок.
Крупная осенняя муха ударилась в стекло, как самоубийца головой.
Упомянув импорт и его влияние на женщин, Рубилин имел в виду отнюдь не бюстгалтер. Неназванный товар был хорошо известен всем – его покупали вскладчину, в невинно мелких размерах нарушив закон о валюте.
Пять лет назад, с назначением нового главного, жизнь редакции превратилась в сущий ад. Новая метла не просто мела чисто. Стальная щетка уличного автоуборщика была по сравнению с ней полировочной бумагой.
Главный орал, как маршал на параде. Вкус его был тонок, как бревно в глазу. Предложенные в номер материалы он рубил решительнее, чем кавалерист шашкой рубит лозу на окружных соревнованиях. Когда из высоких двустворчатых дверей раздавался рев разъяренного льва, сидящая в приемной завредакцией Антонина Ивановна в отчаяньи взмахивала полными руками и, схватив из ящика письменного стола сверточек, бежала в туалет менять мокрые панталоны на сухие. С работы она уходила с прачечным свертком.
Интеллигентные сотрудники с высшим гуманитарным образованием превратились в сыщиков. Жизнь главного была подвергнута анализу вдоль, поперек и в глубину.
Ларчик открылся просто. Достигнув высокого назначения, о котором мечтал всю жизнь, главный женился накануне вступления в должность. Как принято у творческих личностей, он сменил старую жену на новую. И наутро понял потаенный смысл фольклорной идиомы: «Дышло тебе в глотку, чтобы голова не болталась». Эвфемизм «дышло» и оказался его слабым местом.
Новая жена была вчерашней студенткой, и понятной целью ее жизни на данном этапе была прописка. Муж прописал жену в квартиру, а жена прописала ему ижицу. В сущности, этой бытовой и даже банальной трагедии можно было посочувствовать.
Назвать жену секс-бомбой было все равно, что тактический ядерный боеприпас назвать малокалиберной гранатой. Ее звали Норочкой, а правильнее в таком случае было бы назвать норочкой тоннель метрополитена. Такие норочки становятся братской могилой морально неустойчивых мужчин.
Но ворота этого метро были буквально стальные. В первую брачную ночь муж убедился, что стенобитный таран изобрел неудачник в половой жизни. Час за часом он честно трудился, как шахтер с отбойным молотком, но это была лава не по его квалификации.
Норочка помогала, как могла. Она стонала, кричала, извивалась, энергично двигала обширными ягодицами вверх и вниз, кусалась и царапалась.
В кабинет главного редактора измученный муж впервые вошел с запудренным синяком под глазом. Таков оказался гонорар за нелитературный труд.
Начался ад. Прошлого главного оплакивали, как безвременно усопшего святого.
Через неделю Норочка влетела в редакцию. Бюст ее рассекал воздух, как спаренные боеголовки ракет большой мощности. Ягодицы двигались с силой паровой машины. Глаза сверкали от переизбытка гормонов. Редакция втянула головы в плечи и углубилась в текущие дела.
Норочка повернула ключ в дверях мужниного кабинета и потребовала исполнения, наконец, супружеских обязанностей. С косяка в приемной посыпалась штукатурка. Через час к главному вызвали «скорую». Еще через час он объявил выговор Рубилину и лишил квартальной премии Желтоперышкина.
– Надо что-то делать, ребята, – сказал после окончания рабочего дня Рубилин, разливая по стаканам «Хирсу».
– За успех! – поддержал Желтоперышкин, и стаканы со звоном столкнулись, расплескивая рыжую влагу на нечитанные рукописи молодых и безвестных дарований.
Нахрюкавшись, друзья выработали план действий. Желтоперышкин взял на себя достать у друга-ветеринара конский возбудитель. Рубилин обещал сделать так, чтобы Норочку пригласили в редакцию на совещание, а главного в это самое время вызвали к начальству. А Клячину предстояло исполнить супружеские обязанности своего главного редактора.
– Почему я? – жалобно отбрыкивался несчастный и, по традициям всех редакций, вполне бесправный и безгласный младший редактор.
– Во-первых, это приказ, – объяснил Рубилин.
– Во-вторых, ты еще молод, и потенция, судя по взглядам, которые ты бросаешь на поэтесс, у тебя высокая. Даже слишком, – польстил Желтоперышкин.
– В-третьих, считай это поощрением, – сказал Рубилин. – Я же вижу, что ты к ней неровно дышишь.
– В-четвертых: не лишишь ее этой проклятой девственности – пиши заявление об уходе, – заключил Желтоперышкин.
После «Хирсы» пили «Агдам», Клячин плакал и порывался писать завещание на обороте стихов в юбилейный номер.
«Конский возбудитель» оказался страшен. Клячин ощутил себя незначительным самоходным лафетом, пристроенным к мощному орудию, заряды которого неудержимо просятся к бою.
Перед дверью ему расстегнули брюки и втолкнули в кабинет.
– О! – заинтересованно сказала Норочка.
– Ого! – сказала она через тридцать секунд.
– А? – спросила она еще через тридцать секунд, молниеносно раздевшись.
– Ну! – потребовала она, раскинувшись на кожаном кабинетном диване в позе морской звезды.
– АААА! – отчаянно закричал Клячин и бросился так, как из окопа бросаются на встречный пулемет.
Атака на пулемет заканчивается горой трупов и перегретым стволом. Диван был сломан. Норочка напоминала семгу под майонезом. Но створки проклятого медвежьего капкана были целы!
– Уволю, – пообещала Норочка, открывая злые глаза.
Клячин сидел на столе главного и уныло рассматривал еще недавно столь мощное свое достоинство. Сейчас достоинства там было не больше, чем в тряпичном маятнике навсегда сломанных часов…
Хромая и растопыривая ноги, Клячин вернулся в кабинет и раздраженно швырнул в Желтоперышкина пачкой презервативов.
– Следующий! – прохрипел самоубийца и потерял сознание.
Желтоперышкин побледнел и кинул в стакан с водкой две крупные желтоватые таблетки конского возбудителя. Почему-то мелькнула мысль о Распутине, которого не брали ни яд, ни пуля.
Его принесли через час. У несчастного еще хватило сил попросить похоронить его на кладбище в Комарове.
Рубилин второй раз вызвал «скорую». Ощупал внутренний карман, махнул рукой, перекрестился и строевым шагом вошел в кабинет главного.
Судьба была к нему милостива. Освидетельствовав жалкий отросток и выслушав жалобный лепет о двоих детях и еще двух внебрачных, сделанных собственноручно, цирцея махнула рукой и грудями. Рука упала, груди мотнулись, Рубилин получил пинка и вылетел вон.
Тогда и возник план. Ответсекр дружественного журнала вскоре летел во Францию. На конференцию прогрессивных журналистов. После долгих уговоров он согласился.
Отколовшись вечером от делегации, он улизнул на Пляс-Пигаль, в квартал красных фонарей. В ужасе шарахаясь от парижских проституток и нервно поглядывая на часы, он вошел в лавочку, торгующую атрибутами разврата. От обилия обнаженных тел всех полов на глянцевых обложках его прошиб пот. Но жажда наживы не позволяла отвлекаться от цели.
