Валерий Хаит - Одесский юмор. XXI век
– Двое, – говорит она. – Посол Соединенных Штатов Америки, специально из Киева приехал, и сантехник из центра.
– Пускайте обоих, – кивает Борис Давидович.
– О, господин Литвак! – появляясь в кабинете, восторженно разводит руками мужчина заграничного вида. – Я только что осмотрел ваш потрясающий центр!
– Я тоже осмотрел, – мрачно вторит ему сантехник.
– Я много слышал об этом центре, – продолжает посол, – но то, что я увидел, меня поразило!
– И меня поразило, – соглашается сантехник. – В подвале трубы полопались. На первом этаже кто-то раковину расколол…
– Думаю, что нигде в мире, – продолжает посол, – мы не найдем ничего подобного!
– Ну найти вообще-то можно, – говорит сантехник, – и трубы, и раковину. Например, на Староконном базаре. Но деньги нужны…
– Кстати, о деньгах, – подхватывает посол. – Я слышал, что у вас в центре бывали лидеры многих стран. Так что с деньгами и оборудованием, я думаю, у вас все в порядке!..
– О да! – соглашается Борис Давидович. – Тут мы идем со знаком плюс.
– То есть как? – спрашивает дипломат.
– Очень просто, – отвечает Борис Давидович. – После всех этих посещений у нас, правда, ничего не прибавилось, но, с другой стороны, ничего и не пропало!
После чего посол откланивается. А сантехник остается. И, устало глядя на него, Борис Давидович начинает в очередной раз накручивать диск телефона.
– Коля, – говорит он в трубку. – Ты же красивый, чистый человек. Честный бизнесмен!
– Это я честный бизнесмен?! – доносится из трубки удивленный голос некоего Коли. – Борис Давидович, дорогой, может быть, вы номер перепутали?
– Перестань, Коля, не скромничай, – настаивает Борис Давидович. – Я же лучше тебя знаю твою благородную душу! Просто ты своих денег тратить не умеешь. Ну кто когда-нибудь вспомнит, на каком «Мерседесе» ты ездил? А ты перечисли немного на наш центр. Мы сантехнику новую купим. Возле каждого унитаза таблички повесим с твоим именем. Тебя же люди по сто раз на день вспоминать будут с благодарностью!..
Под этот до боли знакомый текст Джулька начинает засыпать.
…Когда она просыпается, за окном уже совсем темно. А перед Борисом Давидовичем стоит и вовсе странный человек. Маленький, сухонький, в сапожках и френче, с жокейской шапочкой на голове.
– Умоляю вас! – говорит он плачущим голосом. – Поймите, эта кобыла отказывается есть тот овес, который имеется на нашем ипподроме. И мне сказали, что только вы…
– Что? Могу ее уговорить? – спрашивает Борис Давидович.
– Нет. Ну зачем же… Просто ее привезли сюда из Новой Зеландии специально для улучшения нашей породы. И вот теперь все говорят, что, если вы возьметесь за это дело…
– За какое такое дело? Вы что, с ума сошли?!
– Достать ей нужный овес…
Примерно через час Борис Давидович и Джулька покидают наконец свой директорский кабинет.
Они выходят на сказочно прекрасную ночную улицу Пушкинскую, где в окружении вечных одесских платанов сияет под луной белая громада построенного Литваком детского реабилитационного центра, и думают каждый о своем.
«Литвак построил… Литвак создал… – думает Борис Давидович, глядя на это здание и на золотого ангела, парящего над входом в него. – Да разве тут в Литваке дело?! Ее это идея была. Ее… «Что ж ты, папа, – говорила она, – самых здоровых к себе в спортивную школу отбираешь, а о больных кто подумает?» Ну вот, подумал, построил. Только она этого уже никогда не увидит, доченька моя единственная… Никогда… Господи Боже ты мой, ну как же после этого верить в твою справедливость?..»
«Нет, что ни говори, – думает Джулька, – а с хозяином мне не очень-то повезло… Хотя, понятное дело, он и о себе вспоминает не часто, разве ж ему до меня?.. А тут щенки. В этом месяце опять четверо. Кому б их пристроить?..»
– Да, Джульетта, – вдруг говорит Борис Давидович, – совсем забыл сказать. Насчет щенков твоих я еще вчера договорился. Хорошие люди. Берут всех четверых. Правда, за это я обещал поставить им телефон…
И они отправляются спать. Все. Выходной день окончен. Завтра будет трудный. Рабочий.
Биндюжник и профессор
Если бы я не знал, с кого писал Исаак Бабель своего знаменитого Фроима Грача, я был бы абсолютно уверен, что он писал его с Бени Берковича. И это несмотря на то, что Фроим Грач, как известно, был биндюжник, а Беня Беркович – профессор скрипки в нашей консерватории. Все остальное совпадало полностью. Широкоплечий, коренастый, с бычьей шеей и яростными глазами навыкате, Беня, как и Фроим, не отличался особой интеллигентностью. Да и на скрипке, честно говоря, никто не слышал, чтобы он когда-нибудь играл…
Но любая одесская мамаша, обсуждая со знатоками этого дела, кому бы отдать своего отпрыска учиться на будущего Яшу Хейфеца, всегда слышала в ответ одно и то же:
– Бене, и только Бене!.. Все остальное – выброшенные деньги!..
И так утверждали не случайно. Дело в том, что в крупной, поросшей рыжей щетиной Бениной голове постоянно вертелась какая-то странная, непонятно как попавшая туда пластинка с идеальным исполнением самых сложных скрипичных произведений. И пока Беня, прислушиваясь к ней, не добивался от своих учеников хотя бы отдаленного сходства с идеалом, он не успокаивался. Средства воздействия на учеников в данном случае он применял примерно те же, что и Фроим Грач по отношению к лошадям. То есть окрики, понукания и побои.
– Быстрее! Быстрее, я вам говорю!.. – доносилось, бывало, во время занятий из Бениного класса. – Ну кто же в таком темпе играет Чайковского?! Только такой недоношенный мерин, как вы, Рафалович!.. А ну-ка еще быстрее! Еще!.. Пошел, я тебе говорю. Пошел!.. А то как огрею смычком!.. Что, устал? Ну хорошо… Стой! Да стой ты уже, черт бы тебя побрал… Тпру!.. Вот же глупая скотина! То не разгонишь его, то не остановишь… Ладно, отдохни, так уж и быть… Попей водички…
Надо сказать, что такая методика давала совсем не плохие результаты. Почти все Бенины ученики становились приличными скрипачами. Иногда очень приличными. Но, увы, не великими. А Беня хотел воспитать именно великого. То есть такого, который обессмертил бы наконец его как педагога… Почему такой ученик не появлялся у него до сих пор, Беня знал абсолютно точно.
– Вы же бездельники! – рокотал он на своих изможденных каторжным трудом воспитанников. – Ну сколько часов в сутки вы занимаетесь на скрипке? Ну десять-двенадцать. А должны заниматься двадцать шесть! В худшем случае – двадцать пять!
– Но в сутках всего двадцать четыре! – оправдывались ученики.
– Кто вам это сказал? – ярился Беня. – Эту чушь придумали такие же ленивые обезьяны, как вы! А даже если предположить, что действительно двадцать четыре?.. Так вы бы что, занимались все это время? Вы же находите себе любые отговорки! Вам, видите ли, нужно есть, спать… Я знаю, что там еще!.. Студент Ковальчук, говорят, вчера вообще женился. А вот интересно, Ковальчук, расскажите своим товарищам, с кем вы провели эту вашу брачную ночь?
– С женой, естественно…
– Так я и думал! – торжествовал Беня. – А знаете почему? Потому что Ковальчуку было абсолютно все равно, с кем провести эту ночь, только бы не с инструментом! В общем, о чем с вами разговаривать?!
Найти ученика, который мог бы долгие годы заниматься все двадцать четыре часа в сутки, постепенно стало для Бени идеей фикс. И в конце концов счастье ему улыбнулось.
Тихий тщедушный Сенечка, в возрасте семи лет найденный Беней где-то на окраинах Кишинева, был явно одаренным мальчиком.
– Отдайте мне вашего ребенка, – заявил Беня Сенечкиным родителям, – и я сделаю из него второго Яшу Хейфеца, чего бы ему это ни стоило…
– А если из Сенечки все-таки не получится второй Яша? – засомневались родители.
– Значит, вам придется родить себе второго Сенечку! – отрезал Беня.
Короче говоря, вскоре Сенечка был переведен из своей кишиневской коммуналки в Бенину профессорскую квартиру, и великий педагогический эксперимент начался.
Конечно, сразу выйти на полных двадцать четыре часа занятий в сутки не удалось. Как и любому живому организму, какое-то время требовалось Сенечке для приема пусть даже очень скудной пищи. Да и ночью, когда профессор не мог этого контролировать, Сенечка забывался иногда коротким тревожным сном. Но каждое утро ровно в четыре часа его поднимал будильник, и дальше уже все шло по расписанию. С четырех до шести, чтобы не будить Беню с женой, Сеня играл в туалете. Затем, когда хозяева просыпались и шли в туалет, он на полчаса переходил заниматься в ванную, затем на кухню. Потом, пока профессор с женой завтракали на кухне, Сеня совершенствовался в коридоре. И только в восемь, когда все уходили на работу, в его распоряжении оставалась вся квартира, то есть кладовка, где его запирали, чтобы ничто не отвлекало от занятий. И выпускали только вечером, когда Беня возвращался из консерватории и уже лично сам занимался с Сеней по несколько часов в кабинете, проверяя сделанное ребенком за день и давая ему задание на следующую ночь.
