Мартти Ларни - Прекрасная свинарка
Я проявляла некоторый интерес к «науке о живом мясе», поскольку мне с детства нравились лошади. Однажды вечером, после очень поучительного доклада моего ученика о различных породах лошадей, я задумчиво сказала:
— Чем больше автомобилей, тем меньше конокрадов…
Густые брови агронома надвинулись на глаза, затем встали торчком и соединились с нависавшими на лоб волосами. Он медленно проговорил:
— Что нейти Баранаускас хочет этим сказать?
— Ничего оскорбительного, — ответила я не смущаясь. — Я привела только статистический факт: в Америке лошадей крадут с каждым годом все реже.
— Так. Значит, вы не хотели задеть меня?
— О, нисколько! Но если вы когда-либо участвовали в угоне лошадей, то я могу вас утешить: американский президент Джордж Вашингтон, будучи юношей, тоже оказался замешанным в такого рода проделке.
— Ну, ладно, коли так, — тихо пробормотал он и вдруг выпалил: — Кстати, у вас чертовски красивое лицо, нейти Баранаускас, отличные зубы и… хорошая упитанность.
Он окинул меня оценивающим взглядом скототорговца, и мне вдруг показалось, что он сейчас схватит меня за подбородок, силой раскроет рот и начнет проверять зубы. Его брови зашевелились, как кусты можжевельника при сильном ветре. Затем он кивнул, словно одобряя какие-то свои собственные мысли, и сказал:
— Исключительно хорошая упитанность.
Тут и я стала подозревать, что уроков иностранного языка с него уже довольно. Но я ошибалась, как обычно. Он спросил очень деловито:
— Как это по-английски молодой бычок?
— Bull calf, — ответила я.
— Совершенно верно… Вот я рассказывал вам про бычка, но не успел сообщить, что…
И он поведал мне следующую историю.
— Послушайте, нейти Баранаускас, раз вы почти так же умны, как красивы, то я уж посижу тут еще немного и доложу вам о кое-каких моих идеях. Разведение крупного рогатого скота в нашей стране находится в совершенно запущенном состоянии. Ставились тут опыты по освоению джерсеек, эйрширок, бурых англичанок, голландок и рыжих датчанок. Но все с плохими результатами. Мы должны вывести новую национально-финскую породу. Я сам проделал ряд опытов на одной экспериментальной ферме и достиг обнадеживающих результатов с помощью перекрестного осеменения. Но все случные фирмы и компании быков-производителей восстали против меня! Скотоводы полны предрассудков. Они не хотят поверить, что западнофинская корова и лапландский домашний олень могут дать прекрасное потомство. Вообще, по моим наблюдениям, финская порода скота имеет склонность развиваться в чрезмерно рослую. Коровы теряют гармоничные пропорции тела. Круп у них теперь зачастую слабого строения, а ноги слишком длинны. Соски вымени напоминают парниковые огурцы, а уши — листья ревеня. А удойность? В годы войны удойность резко снижается, молоко становится синеватым и процент жирности падает ниже трех. В мирное время наши коровы, правда, снова раздаиваются, и производительность их сравнительно легко может быть повышена до четырех тысяч килограммов молока в год. Такова, стало быть, типичная финская корова, в жилы которой влилась теперь израильская, шотландская и голландско-датская кровь.
Мое изобретение восстановит равновесие в нашем животноводстве. Новая порода коров будет среднего роста, крепкого строения и равномерной удойности. На ее производительность не будут влиять ни колебания конъюнктуры, ни смена правительств. Она будет доиться, как доится, — будет что подоить и государству. А теперь, нейти Баранаускас, я открою вам секрет. У меня есть собственный бычок. Он спрятан в укромном месте — на одной ферме в Средней Финляндии. Его мать — записанная в племенные книги западная финка, а отец — лапландец, «лапландский олень», так сказать. Красивый и благонравный бычок. Если все мои планы осуществятся, я через несколько лет стану миллионером. Подумайте, нейти Баранаускас, — миллионером!
Вы смущены, не правда ли? Так было со многими. Вот потому-то я и открыл вам свою тайну. Я хочу основать собственную национально-финскую фирму быков-производителей! Поскольку новая порода выведена мною, я намерен ее запатентовать и уже придумал название — «калевальская». Но это еще не все. Если министерство сельского хозяйства или какой-нибудь культурно-благотворительный фонд поддержит меня экономически, я начну зарабатывать деньги уже через два года. По моим подсчетам, мне потребуется десять калевальских быков, чтобы открыть случные пункты во всех концах страны. Как вам должно быть известно, нейти Баранаускас, уже двухгодовалые быки могут быть с успехом использованы. Случки надо распределить равномерно по времени, и тогда один бык за год сможет покрыть сто коров, а раз у меня будет десять быков, это значит тысяча покрытий в год! Если за быком хорошо ухаживать, создать ему благоприятные условия, чтобы он больше никаких забот не знал, он будет делать свое дело десять, а то и двенадцать лет. А мне останется только посматривать со стороны да собирать с коровьих хозяев денежки в свой карман! Кроме этой идеи, у меня есть и другие. Получив от вас еще несколько уроков английского языка, я поеду в Америку и ознакомлюсь с методами искусственного осеменения. Я уверен, что в данном случае одно новое ухищрение лучше, чем целый мешок старых.
Мой верный ученик закончил свой увлекательный рассказ, поднял брови на лоб и обдал меня взглядом калевальского племенного быка. Вдруг он встал, приблизился ко мне и сказал с тяжелым вздохом:
— Нейти Баранаускас, вы красивы, чертовски красивы. И хорошего сложения. Вы кому угодно можете понравиться.
С этими словами он снял пиджак и придал своим мыслям игривый оборот:
— Нейти Баранаускас… А что, если…
Я открыла ящик стола и, вынув оттуда пистолет, спокойно сказала:
— Господин агроном, наденьте ваш пиджак, уплатите за урок и удалитесь как можно скорее. Должна сказать также, что в дальнейшем вам нет смысла приходить ко мне на уроки английского языка.
Бедняга побледнел, последовал моему совету и поспешил к дверям. Я невольно бросила взгляд на его ноги и заметила, что он ступает носками внутрь. Не выпуская пистолета, я спросила:
— Постойте, прежде чем вы уйдете искать себе подходящих коров, ответьте: в каком месяце и какого числа вы родились?
— П-пятнадцатого сентября, — ответил он в замешательстве.
— Значит, под знаком Девы! — воскликнула я невольно. — Хорошо. Прощайте. Благодарю вас…
Дверь открылась и закрылась. Мой прилежный ученик, снявший с себя пиджак, чтобы объясниться в любви к учительнице, ушел ни с чем. Я поспешила проветрить комнату — мне казалось, что он оставил после себя запах хлева. Многие годы потом мне вспоминался этот редкостный экземпляр мужской породы. Как это пел Рунеберг:
Густую тень его бровей
Я буду помнить вечно.
Мужчины теряют свое сердце быстро и так же быстро обретают его вновь. Они строят воздушные замки и обвиняют женщин в том, что эти замки не становятся реальностью. Несмотря ни на что, мужчины воображают себя невесть какими героями и до глубокой старости не желают сложить своего оружия.
хххЯ продолжала давать уроки английского языка, ибо это доставляло мне приличное дополнение к месячной зарплате. Правда, я теряла время — а иногда и терпение, — слушая бессмысленный лепет невежд, но все же конечный результат оказывался в мою пользу. Большую часть моих учеников составляли мужчины, мечтавшие об успехе. Они были необычайно откровенны. Сколько молодых людей верило, что можно из помощника кладовщика превратиться в директора, выучив тысячу английских слов! Некоторые женатые люди, заболевая тоской по дому и семейному покою, приходили ко мне, чтобы провести вечер и тем самым подействовать на мятежный дух своих жен. Многие из них не раз думали о том, как было бы хорошо, если бы у Адама все ребра оставались целы!
К числу этих несчастных принадлежал один знаменитый актер. Женщинам не стоило соперничать из-за его любви: все равно больше всех он любил самого себя. Он никогда не пытался ухаживать за мною. Успех преисполнил величием его голову и живот, однако платить за уроки он был не в состоянии. Промучившись с ним целый месяц, я наконец прекратила благотворительность. От него у меня долго болела голова, потому что он злоупотреблял необычайно крепкими духами. Незадолго до «зимней войны» этот герой рампы покончил жизнь самоубийством… Это был самый замечательный и последний из его подвигов.
Особенно трудным случаем оказался один моложавый юрист, которому я месяца два давала уроки испанского языка. Он приходил каждый понедельник в семнадцать часов, снимал ботинки и ложился на диван, уверяя, что может сосредоточиться не иначе, как в горизонтальном положении. Юрист обладал несомненными способностями к иностранным языкам, но зато у него были свои недостатки, как, впрочем, у каждого человека. Он страдал сильной потливостью ног. Вернее, мне пришлось страдать из-за потливости его ног, ибо сам он был совершенно лишен обоняния. Этот господин мог в течение года носить во внутреннем кармане пиджака бутерброд с рокфором или лимбургским сыром и ни на миг не почувствовать запаха. Он всегда приходил в хорошее настроение, испортив настроение мне. Если я открывала окно, он жаловался на сквозняк; если я просила его надеть ботинки, жаловался на больные мозоли. Я должна была приспосабливаться к капризам моего ученика. Наконец он получил место чиновника при финском посольстве в одном маленьком южноамериканском государстве. После знакомства с этим редкостным человеком я совершенно не переношу сыра.
