Александр Покровский - «...Расстрелять»
Сопки, сопки, ртутная вода…
Корабль
Получили мы корабль — надругались над собой…
Корабль получили осенью. Наш прекрасный корабль…
Плавтюрьма!
Кто это сказал?! — Это никто не сказал. Это не у нас. Это у них. У англичан. В английском языке слово «confine» с одинаковым успехом обозначает и замкнутый объем подводной лодки, и тюрьму. И поэтому, когда по телевизору показывают, что колония малолетних преступников ходит теми же строями, в тех же ватниках и поёт те же песни, я не верю своим собственным глазам и всё время думаю, что тут чьё-то недоразумение.
Конечно, есть отдельные неразумные, потерявшие терпение и кое-что из морали подводники, которые пытаются назвать плавтюрьмой наши славные подводные корабли за то, что они стоят в дежурстве по полгода, а дома бывают только раз в месяц, пешком и после 23 часов, но я считаю, что это неправильно. Я считаю, что Родина о них заботится и что эта забота выражается так часто, так часто, что не увидеть её может только слепой.
Но вернемся к кораблю.
Это просто чудо какое-то! Я тут же, как только мы его получили, спустился вниз и прошёлся с носа в корму. Слов нет. Просто чудо. Неужели всё это сразу плавает? Неужели оно погружается и всплывает больше, чем полтора раза? — Да, представьте себе! — А по-моему, оно должно утонуть тут же, прямо у пирса, вместе с нашей профессиональной подготовкой! — Нет, представьте себе. — Это грандиозно!…
Открываешь французский прибор и — япона мама: одна плата из Японии, другая — из Швеции, третья — ФРГ, четвёртая — США, пятая — Франция, весь мир на ладони…
Открываешь наш прибор, а там — Узбекистан, Киргизстан, Ленкорань, Ленинакан, Уфа, Ухта, Кзыл-Орда! Весь Союз с тобой. И Господь тоже. Иди в море. Родимый.
И идут. И плавают. Годами. На чём они плавают? — Они плавают на сплаве. Высокого мастерства и высокой идейности.
И вдруг одна утонула, потом — вторая и сразу третья… Ай-яй-яй! Как же так?! Неужели?! Вот это да! А мы и не ожидали. — А вот вы ожидали? — Нет, мы тоже не ожидали. — А вы? — Мы не ожидали, потому что у них пройден весь курс боевой и политической подготовки. — А-а-а… ну, тогда шапки долой…
Шапки долой — венки по воде; звучит траурная музыка…
Прозвучала — хватит, а теперь остальных выгнать в море, чтоб покрыть недостачу.
— А знаете, у оставшихся в живых мы интересовались, и они все как один хотят служить на подводных лодках…
— Это грандиозно!
Флот, флот…
Что такое флот? — Флот — это люди. — А ещё что? — Флот — это «железо». — А ещё? — Флот — это люди, вросшие в «железо».
— Что бы им такое пожелать?
— Пожелайте им здравствовать…
Автономка
Автономка — как женщина: если она у тебя первая, то запомнится надолго.
Отдых перед автономкой ворован, как кусок хлеба со стола — помоечным пасюком. Погрузки, проверки, ракеты, торпеды…
— Кровь из носа, товарищи, это нужно сделать! Кровь из носа…
И кровь идёт из носа…
Перед автономкой бывает контрольный выход для проверки готовности. Лодку выгоняют в море, и она десять суток ходит там туда-сюда, а внутри у неё сидят люди, преимущественно по тревоге. И тревоги через каждые два часа, и часто бывает, что одна тревога целуется с другой…
Там я научился спать стоя. Стоишь, стоя и спишь. Просыпаешься тогда, когда грудью падаешь в прибор, а под глазами такие синяки вырастают, будто в глаза пустой стакан ввинчивали. После этого так хочется в море, просто не описать. Без удержу хочется…
Только пришли, и опять — разгрузки, выгрузки, погрузки…
— Большой сбор! Построение на пирсе…
— Внимание, товарищи! Экипаж будет отпущен только тогда, когда на пирсе не останется ни одной коробки!!!
Будет отпущен, будет, кто же спорит. А за сутки до отхода всех посадят на корабль, а на корне пирса выставят вооруженного вахтенного, чтоб никто не сбежал, а то ведь чёрт их знает, шалопаи, прости Господи…
Отметим коротко!
Отметим коротко, лирически отступив, что в те времена флот пил, и пил он спирт, и пил он его неторопливо и помногу. Это сейчас всем запретили, а тогда — о-го-го…
В общем, были отдельные личности, которые, несмотря на сторожей и проделанную работу, ускользали с корабля в ночь перед самым отходом, и потом за ними гонялись по всему посёлку.
Обессилев, они сдавались, их сажали на детские саночки и привозили на пирс. По дороге они засыпали, и их грузили на корабль на талях. Приходили они в себя на третьи сутки вдали от родных берегов.
Но были и такие, которых не находили, и тогда в последний момент брали кого попало прямо из патруля. Так взяли одного молодого лейтенанта, и его жена потом его искала, но искала она не там, где надо искать, поэтому она искала его несколько дней.
Ах, море, море…
Вышли в море и пошли, отошли подальше, встрепенулись и взялись за изучение материальной части.
Только наши подводники могут выйти в море, отойти подальше, а потом начать изучать то, на чём они вышли в море: всем выдаются зачётные листы, и все одновременно начинают учить устройство корабля — ходят по отсекам, как в Лувре, и ищут клапана. Лодка плывёт, а они учат. А что делать?
Матчасть на нашем родном флоте можно изучить только вдали от Родины. Вблизи Родина тебе просто не даст её изучить. Родина, она вблизи что-нибудь да придумает: снег придумает, астрономическое число нарядов или рытьё канав.
Если лодка утонет, то тут Родина поделится на две большие части: та часть, которая придумала снег, наряды и канаву, будет молчать, а та, другая часть Родины — та срочно пододвинется поближе и спросит у оставшихся в живых со всей строгостью.
И это навсегда. Это не изменить. Некоторые пытались, но это навсегда.
Да и мы уже привыкли так учиться своему военному делу. Мы до того привыкли, что, разреши нам на берегу не рыть, а учить, мы сядем и будем сидеть, уставясь в точку, отсылая всех к матери Ядвиге; будем сидеть и ждать выхода в море, чтоб там приступить однозначно.
Когда мы вышли в море, я тоже получил зачётный лист по устройству корабля и тоже учил до тех пор, пока с глаз моих не спала пелена и пока все эти трубы, свитые в узлы, не стали мне родны и понятны.
После того как я сдал все зачёты, я долгое время не мог отделаться от мысли, что ткни нашу лодочку в бок — и она тихо утонет.
Нет, конечно мы будем бороться за живучесть, будем бегать по отсекам, загерметизируемся, дадим внутрь сжатый воздух, всплывём и — тыр-пыр-Мойдодыр, но всё равно она утонет; не сразу — так потом.
Не знаю почему, но после сдачи экзаменов по устройству корабля эти мысли преследуют тебя особенно сильно. Правда, со временем впечатление от устройства слабеет, но сначала от полученных знаний просто кожа пузырится. Я не буду больше говорить о том, что подводная лодка может утонуть. Я тут несколько раз уже сказал об этом, но сказал я об этом только для того, чтобы больше не говорить.
Тем более что не так уж часто мы и тонем, как могли бы.
Ну, как там?
Меня часто спрашивают:
— Ну, а всё-таки, как там?
— Где? — спрашиваю я.
— Ну, в автономке, под водой…
— Да нормально вроде: вахта — сон, вахта — сон, а в промежутках — командир и зам; если им некогда, то — старпом и пом. Так и плывёшь, окружённый постоянной заботой. Пришли в район — устроили митинг и заступили в дежурство и при этом шли по отсекам с чем-то заменяющим вечный огонь.
Женщин обычно интересует, видно ли в иллюминаторы рыбок. Они очень удивляются, когда узнают, что на подводной лодке нет иллюминаторов.
— А как же вы плывёте без иллюминаторов, не видно же?!
— А так и плывём, зажмурясь, периодически вытаскиваются специальные выдвижные устройства, с помощью которых лодка себя ощущает в пространстве. Ощутили — спрятали; и поехали дальше.
— Да-а?… — говорят женщины задумчиво, и со стороны заметно, что они полностью находятся во власти внезапно возникших ассоциаций. Немного подумав, они многозначительно замолкают. Только самые коварные из них интересуются:
— А как же вы справляетесь там со своим естеством… так долго? — при этом они делают себе такие глаза, что невозможно не догадаться, какое из всех наших естеств они имеют в виду.
— Видите ли, — говорю им я, — чтоб однозначно дать выход естеству, для подводника регулярно устраиваются политинформации, тематические вечера, диспуты, утренники, лекции, лирические шарады, прослушивание голосов классиков, наконец, первоисточники можно конспектировать.
Обычно после этого от меня отстают, и я, оставленный, всегда вспоминаю своего старпома. На двадцать третьи сутки похода он всегда входил в кают-компанию и говорил медлительно:
— Женщина… женщина… женщина… она же — баба… — после чего он садился в кресло и требовал, чтоб ему показали фильм с бабой.
