Михаил Бару - Один человек
После обеда всей лестничной площадкой шили чучело сантехника. Мы его потом привяжем к бушприту ковчега, а пока решили втыкать в него вязальные спицы. Александр Николаевич из сорок восьмой принёс для чучела два пинг-понговых шарика. Юлька из семьдесят третьей принесла для шариков две иголки.
* * *Вчера был сильный ветер и волны. К балкону седьмого этажа прибило начальника жилконторы. Хотели вздёрнуть на рее ковчега. Александр Николаевич не дал. Сказал, что будет его исследовать. Будет готовить начальника к вскрытию. Очень интересно узнать, почему начальники не тонут. Он, конечно, прав. Хорошо бы набрать штук пять начальников. Тогда спасательными шлюпками мы были бы обеспечены.
* * *Завтра отплываем. Курс — на сушу. Всё равно какую. Эти записки я запечатаю в бутылку и брошу в…
Рассказ следователя районной прокуратурыЯ тогда месяца два как пришёл после института на работу. Дали мне дело. Ну, какое дело — ничего серьёзного. Ни мокрухи, ни мафии международной. Какие-то дачники у нас в кооперативе повздорили. Один у другого курей потравил за то, что они в его огороде поклевали то ли чеснок, то ли петрушку — чёрт их разберёт. А тот, у которого поклевали, собирался этот будущий урожай продать и выручить, само собой, несметные сокровища. Тот, у которого потравили курей, тоже собирался на продаже яиц подняться так, что Фаберже отдыхает. Ну и собрались они сначала между собой выяснить отношения полюбовно — то есть с матом и мордобоем. Люди они пожилые, пенсионеры. С мордобоем ничего толком не получилось. Так, похватали друг друга за грудки, а потом каждый схватился за сердце. Даже и синяков никаких не было. А вот наговорили на целый роман с прологом и эпилогом. Люди интеллигентные — в прошлом оба инженеры-конструкторы. В исковом заявлении одних многоточий на страницу наберётся. И эту всю словесную вакханалию слышала почтальонша, которая как раз проходила мимо. То есть она сначала-то проходила, но как услышала все эти слова, так и замерла у забора. Вот она и была у меня свидетелем по делу. Вызвал я её, поспрашивал и отпустил. Толку от её показаний никакого. Мне, понимаешь, подробности оскорблений нужны, поскольку истец требует компенсацию морального ущерба, а она краснеет и хихикает. Я, между прочим, не шучу про компенсацию. Теперь все культурные. Сам пошлёт на… — так и не моргнёт, а как его в… — так сразу в прокуратуру. Ну, да это всё подробности, которые имеют отношение к делу, а не к рассказу.
Через неделю после того допроса свидетельницы вызывает меня заместитель районного прокурора к себе в кабинет и ледяным голосом зачитывает жалобу этой самой почтальонши на меня. И в этой жалобе написано, что я показания у неё выбивал буквально физически. Чуть ли не пытал. А когда она, как гордый «Варяг», не сдалась и ни слова не вымолвила, то изнасиловал её в грубой и извращённой форме. И далее на двух страницах мелким почерком подробное описание, я извиняюсь, всего этого процесса. Зачитал мне начальник эту бумагу и смотрит на меня пристально. Дело, говорит, Василий, серьёзное. По такому делу надо служебное расследование проводить. У меня тут всё в глазах потемнело. Как не заплакал от обиды — сам не знаю. И в голове всё это никак не укладывается. Да что в голове — во всём теле уложиться не может. Сижу — губы и руки трясутся. Я эту… грымзу и пальцем не тронул, а она… А зампрокурора сидит ухмыляется. Что же это, думаю, может, подставил меня кто? Господи, да за что ж меня подставлять-то?! Я только два месяца как… И тут протягивает он мне эту бумагу со словами — ладно, Вася, не будет никакого расследования. Наплюй и забудь. Ты всю бумагу не читай, ты только подпись прочти и иди работай как работал. Беру я бумагу — буквы прыгают перед глазами точно акробаты на батуте. Читаю подпись и не пойму — подпись как подпись: «Курьянова Зоя Алексеевна». Что за подвох-то?! И тут я читаю дальше. А дальше, как раз под фамилией, собственной рукой почтальонши приписано: «член высшего галактического совета». Смотрю я на начальника — а он от беззвучного смеха аж багровый стал. Платком слёзы утирает. Ну, и я свои тоже утёр.
Потом от члена высшего галактического совета мы получали ещё много заявлений. Выяснилось, что председатель этого совета — наш президент и под высокую руку совета взят весь русский народ, включая почтальоншу. А прокуратура как раз и не взята, поэтому, понятное дело, совету противодействует. И совет вынужден из подполья носа не показывать. Но подписывалась Зоя Алексеевна всегда членом высшего галактического совета. Только уж сокращённо — «чвгс». Оно и понятно — бумага у неё не казённая, а своя. Вот так… А надо мной сослуживцы ещё неделю смеялись.
Но это ещё не конец истории. Месяц спустя заходит ко мне на приём молодой человек. Одет прилично, галстук на нём, с портфельчиком. Достаёт из портфельчика бумагу и, не давая её мне в руки, спрашивает — к кому бы он мог обратиться с жалобой на сотрудников ФСБ. Дело в том, что они его что ни день облучают из лазера. Причём не из какого-нибудь мирного, а совершенно боевого. Ага, думаю, ещё один член высшего галактического совета вышел из сумрака. И немедленно направляю его на второй этаж, к нашему заместителю прокурора. Дескать, он у нас ответственный за применение боевых лазеров сотрудниками ФСБ, а также других инопланетных организаций. И вообще — джедай с чёрным поясом по космическому троеборью. Молодой человек благодарит и уходит. А ровно через пять минут на втором этаже раздаётся страшный грохот и крик начальника. Что сказать… таких космических выражений я не слышал ни до, ни после[15].
* * *Вчера видел в телевизоре прекрасную Татьяну Доронину Что-то она там такое говорила своим волшебным голосом. Её когда слушаешь, то кроме голоса ничего и не услыхать. Она им как скажет, как обнимет, как прижмёт, как всё слипнется… И отчего-то представилось мне, как Татьяна Васильевна этим же самым голосом говорит какому-нибудь помрежу:
— Принесите-ка, голубчик мой, иголочек. Ну… тех, которые под ногти. Штучки три… нет, четыре, нам хватит, чтобы поговорить о вчерашнем спектакле.
Она поворачивается к актёру, висящему на дыбе, и, лучезарно улыбаясь кровавыми губами, спрашивает:
— Любишь ли ты театр, как люблю его я? Любишь?!
Небритое, измождённое лицо актёра искажает судорога.
Он силится что-то сказать, но язык ему не повинуется.
— Молчиш-ш-шь… Не любиш-ш-ш-шь…
Татьяна Васильевна неслышно вздыхает, минуту или две теребит конец верёвки, за которую привязан актёр, потом вздыхает ещё раз, устало машет рукой окаменевшему в углу кабинета рабочему сцены, и тот начинает понемногу тянуть верёвку на себя, выворачивая актёру руки. Помреж с иголками всё не идет…
* * *Птицы и лётчики — героические ребята. Я бы так не смог. Нет, летать-то я не боюсь. Но как заставить себя вернуться на землю? С птицами всё понятно — они на землю за червяками и другим хлебом насущным возвращаются. И ещё яйца высиживать. А лётчики? у них обеды в самолёте в пластмассовых коробочках, у них стюардессы с шёлковыми шарфиками, у них яйца… Что их тянет к земле?!
* * *В Суздале, на улице Ленина, стоит Ризоположенский женский монастырь. То есть, конечно, наоборот. Сначала был монастырь, а потом к нему, шипя, подползла улица Ленина. А внутри монастырских стен есть крошечная улочка под названием Коммунальный Городок. На этой улочке, кроме трёх полуразвалившихся домиков, находится гостиница «Ризоположенская». В гостинице есть кафе, а в этом самом кафе стоит такой густой запах кислых щей, что рюмка с водкой, поднесённая ко рту перед обедом, так в воздухе и повисает. Сколько её ни выпивай.
* * *К вечеру из лесу вышло около роты партизан. Вооружены они были чем попало. Пики только у двух или трёх десятков человек. У некоторых были самодельные трефы и бог знает где откопанные старинные, ржавые червы, а несколько пьяных мужиков для поднятия настроения оглушительно били в бубны. Друг другу.
* * *На границе Ярославской и Владимирской областей, неподалёку от Берендеевых болот, стоит село Б. Или В. Или даже У Я был там проездом и не запомнил названия. В нём, как почти во всяком нынешнем русском селе, есть разрушенная дворянская усадьба и заброшенная церковь. Впрочем, здесь усадьбу (она была деревянной) не разрушали специально — она сама сгорела лет шесть назад по непонятным, как водится, причинам. Осталось только сломанное дерево перед ней и остатки парка. От церкви осталась стена и окно в этой стене, заложенное кирпичом и забранное чугунной решёткой. Есть в селе магазин, перед ним рыночная не площадь, но полянка, на которой возле трёх или четырёх картонных ящиков, привязанных бечёвкой к остовам детских колясок, прохаживаются два смуглых продавца с золотыми зубами. В ящиках навалены круги ливерной колбасы, пластмассовые пляжные шлёпанцы внеземных расцветок, нестерпимо блестящие заколки для волос и пакетики солёного арахиса к пиву Покупателей, кроме двух-трёх рябых кур и одного чёрного петуха, нету Если от этого торгового центра идти вправо по засохшим комьям грязи на разбитой тракторами дороге, то минут через пятнадцать-двадцать село кончается. Стоят на окраине два трёхэтажных панельных дома с балконами, выкрашенными розовой, изрядно облезшей краской. Такие дома строили в эпоху исторического материализма во многих сёлах, полагая, что лучше квартиры в таком доме для сельского жителя и быть не может. Один дом полностью достроен, и в нём так и живут те, которым… которые… Одним словом, не судьба им по-людски, по-крестьянски. А второй дом власть не смогла или уж не захотела достроить. Стоит разрушающийся остов его, эмбрион, и смотрит внутрь себя пустыми бельмами окон. Как будто дряхлеющая империя под конец своей жизни стала рожать мёртвые дома. А возле этого выкидыша на столбе прибит рекламный щит из уже новой жизни, на котором яркими буквами написано: «Любые операции с недвижимостью». Да, конечно — любые. В том числе бессмысленные и беспощадные.
