Михаил Козырев - Пятое приключение Гулливера
— Ты, — он всем говорил ты, — с него много не требуй, как он совсем малограмотный!
Оказался этот конторщик родным сыном самого председателя.
Стал тогда поручик сам переписывать бумаги, предоставив помощнику своему подметанье полов, разноску пакетов и точный, между делом, статистический учет ворон, которых развелось тогда видимо-невидимо, так что вопрос о продовольственном снабжении этой, в буквальном смысле слова, оравы обсуждался, и очень горячо, каждый вечер на их вороньих митингах.
И действительно — с продовольствием обстояло из рук вон плохо. Посланный в Воронихинскую волость отряд был обезоружен мужиками, а потом отправлен обратно с позором, и что хуже — без хлеба. На дальнейших событиях факт этот отразился весьма прискорбно, но об этом мне, как биографу Журавлева, можно и промолчать.
Надо, впрочем, заметить, что теперь Журавлева никто не называл поручиком, и от бывшего когда-то блестящего мундира остались у него гимнастерка и шинель, которые мечтал он заменить партикулярным платьем, но этим мечтам не суждено было в скорости сбыться, как не суждено сбываться и всем мечтам, коим подвержены люди одного с Журавлевым возраста.
О, мечты, мечты! Иной мнит себя в этих мечтах государственным мужем, под сению власти которого благоденствуют народы, а кончает тем, что, будучи где-нибудь в захолустном городишке назначен на пост комиссара здравоохранения, издает приказ о вывозе всех нечистот и штрафует на сто рублей собственника месяца два тому национализированного владения, владения, действительно засиженного мухами и людьми до полного несоответствия правилам гигиены.
Иной мнит себя полководцем, покоряющим мир, а кончает тем, что в рваной шинели сквозь леса и кусты пробирается в незнакомый ему город, чтобы там, не без помощи дельных людей переменив имя и звание, занять пост смотрителя склада или каптенармуса, а потом, продав пары две казенных сапог, заливать самогонкой разбитую жизнь где-нибудь в подпольном шинке в компании воров и дезертиров.
Мечты, мечты — если сбываетесь вы, то немножко не так, как рисуется это юному воображению!
Этим я не хочу сказать, что поручик Журавлев был замешан в Воронихинском восстании. Только случайностью можно объяснить, что после разгрома совета восставшими мужиками один Журавлев уцелел на прежней должности, оставаясь, правда, чисто техническим работником, на обязанности которого лежала переписка потребных для новых правителей бумаг. И даже больше — он не принял ни малейшего участия в довольно-таки слабом сопротивлении, которое оказала местная красноармейская команда, перешедшая было на сторону повстанцев. И хотя весьма тщательное расследование тоже не установило никаких следов участия поручика в этом деле — тем не менее был он уволен со службы.
Производивший следствие комиссар только спросил его:
— Вы бывший офицер?
— Да.
— Поручик?
— Да.
И в тот же день уволил Журавлева, даже без уплаты законного в то время месячного вознаграждения.
Дальнейшая жизнь поручика связана была с получением этого вознаграждения, о котором хлопотал он по всем инстанциям, поднимая по всем инстанциям крик и грозя при случае декретами. Конечно, он добился своего, но полученных денег хватило разве на то, чтобы, съездив в местность, расположенную неподалеку от хутора Михайловского, привезти оттуда десять фунтов сахару и затем, продав эти десять фунтов, съездить еще раз и привезти уже пятнадцать.
О службе приходилось бы жалеть только ввиду утраты известного общественного положения, но у поручика запасено было немалое количество бланков с круглой советской печатью, которые доставляли ему потребное для каждого случая общественное положение, вплоть до положения начальника красноармейской команды, везущего продовольствие для вверенной ему части.
Кто же не знает чудодейственной силы бумажки с советской печатью? Владелец ее обладает так и не найденным в древности камнем, обращающим всякое зло в несомненное благополучие, бумажки, при помощи которой тесный вагон превращается в купе вагона особого назначения, строго преследуемая спекуляция — в советский груз, а самый обыкновенный человек — в делегата.
О, для такого особенного человека существуют особенные поезда, и особенные номера, и особенные столовые, словом, все то, что только нужно этому особенному человеку!
И даже больше — можно с этой бумажкой, выехав верст за семьсот от родного города, где уже уличили тебя в спекуляции, и приехав в местность, где никакая собака не знает еще, что есть ты тот самый поручик Журавлев, занять пост комиссара по военным делам и уже не в уездном, а в губернском масштабе, и в тот момент, когда начинается
третья глава
быть уже комендантом этого города.
Я не буду останавливаться на деятельности поручика как коменданта, скажу только, что его необыкновенная энергия позволила эвакуировать продовольственный склад и разное военное имущество и эта же необыкновенная энергия не позволила ему сесть в последний эшелон, как писали потом в белых газетах, «нагруженный комиссарами и их комиссарским имуществом».
Журавлев остался на перроне, занятый разбором какого-то очень важного дела, а когда освободился, то ни поезда, ни даже свободного паровоза на станции не осталось, а в город уже входили казаки.
Здесь уместно со стороны читателя спросить: кто же такой этот ваш Журавлев — коммунист? контрреволюционер? Но на этот вопрос не будем давать ответа, не желая ни в чем упреждать развертывающихся событий.
А события в те времена развертывались с поразительной быстротой, так что самому бойкому фельетонисту нельзя было за этими событиями угнаться, тем более медленному биографу поручика Журавлева, с такой быстротой, что сегодняшний коммунист и революционер завтра становился сотрудником контрразведки, а послезавтра, завершив в непродолжительное время весь свой жизненный круг, находил вечное успокоение где-нибудь на опушке леса. И опять, я говорю это вовсе-не с целью чем-либо опорочить избранного мною героя, тем более что мнение некоторых о виновности поручика в аресте и расстреле восемнадцати коммунистов, оставшихся в городе для подпольной работы, основывается исключительно на непроверенных слухах.
И если бы можно было верить всем этим слухам, то оказалось бы, что какой-то арестованный белыми комиссар неожиданно был выпущен из тюрьмы и получил какое-то, правда, очень скромное назначение, в каком-то, правда, не особенно скромном, учреждении и что этот незначащий факт стоит в связи с громким процессом «восемнадцати», так трагически кончившимся.
Я не буду отрицать, что был такой комиссар, — только какое до него дело поручику Журавлеву? Тем не менее был Журавлев арестован на другой же день по прибытии большевиков, и только счастливая случайность сохранила ему жизнь. Одни говорят, что он просто бежал из чека, другие — что он был освобожден благодаря заступничеству «красного генерала» Иванова и отправлен на фронт, — только все это не более как легенды.
Никакого «красного генерала» Иванова не было и быть не могло, а был батальонный командир Иванов, тот самый младший унтер-офицер Иванов, которому перешли от поручика шашка и шпоры, и вовсе не в том городе, где был Журавлев комендантом, а в другом, где жил и работал в совнархозе мещанин города Ряжска Попов, — и вот в этом, четвертом по счету городе встретил младший унтер-офицер Иванов мещанина Попова, служившего в совнархозе как специалист по мыловаренному делу, и, встретив, узнал в этом специалисте бывшего своею ротного командира поручика Журавлева.
Читатель, ты, который с самого начала следишь за развертыванием нашей повести, скажи мне, что должен почувствовать ты, кроме сознания необычайной тесноты земного шара, встретив на улице младшего унтер-офицера Иванова?
Было их, Ивановых, — не счесть, что морского песку было их, Ивановых, ты не знал ни имен их, ни лиц, но все они знали имя твое, и лицо, и даже голос, уважаемый мой читатель!
И пусть не сделал ты означенному Иванову никакого зла, кроме как подарил, за ненадобностью, шашку свою и шпоры — все равно он навеки запомнит тебя и, встретив тебя где-нибудь в четвертом по счету городе, когда ты — мещанин Попов — идешь в совнархоз как специалист по мыловаренному делу, неминуемо узнает в тебе бывшего поручика Журавлева.
Тогда призовут тебя в соответствующее учреждение и спросят:
— Вы бывший офицер?
— Да.
— Поручик?
— Да.
И отправят в тот же день на фронт, и то лишь благодаря заступничеству батальонного командира Иванова!
Все это я говорю к тому, что судьба поручика, как нельзя больше, соответствовала указанным предположениям вплоть до неупомянутой выше, но тем не. менее подразумеваемой теплушки одного из двигающихся против Деникина эшелонов.
