Джейн Остен - Гордость и предубеждение
Весь Меритон старался теперь всячески очернить человека, который еще три месяца тому назад казался ему чуть ли не ангелом. Стало известно, что он задолжал решительно во всех лавках. Объявленный бесчестным соблазнителем, он стал притчей во языцех по всей округе. Все считали его самым испорченным человеком на свете и наперебой клялись, что никогда не были введены в заблуждение его внешней привлекательностью. И хотя Элизабет не верила и половине всех этих толков, они доказывали, насколько справедливой была тревога за доброе имя ее сестры. Даже Джейн, которая доверяла слухам еще меньше, почти потеряла надежду на благоприятный исход дела, тем более что, если бы, как ей хотелось верить, они все же бежали в Шотландию, от беглецов уже должны были прийти какие-то вести.
Мистер Гардинер покинул Лонгборн в воскресенье. Во вторник его жена получила от него письмо, в котором говорилось, что он отыскал брата сразу же по прибытии и уговорил его переехать на Грейсчёрч-стрит. До его приезда мистер Беннет побывал в Эпсоме и Клэпхеме, однако ему не удалось там узнать ничего существенного. Теперь он решил справиться во всех крупных гостиницах города, считая вполне вероятным, что, прибыв в Лондон, беглецы не сразу поселились на частной квартире. Сам мистер Гардинер не рассчитывал на успех этих поисков, но, так как его брат был ими всецело поглощен, он по мере сил старался ему помогать. Далее он сообщал, что мистер Беннет в настоящее время совершенно не склонен покинуть Лондон, и обещал вскоре написать снова. В конце находился следующий постскриптум:
«Я попросил полковника Форстера, чтобы он, по возможности, выяснил у друзей молодого человека в полку, есть ли у Уикхема родственники или знакомые, которые могли бы знать, в какой части Лондона он скрывается. Если кого-нибудь удастся найти, это даст в наши руки важную нить для дальнейших поисков. Пока у нас нет ничего, чем бы мы могли руководствоваться. Полковник Форстер, я уверен, сделает все от него зависящее, чтобы выполнить нашу просьбу. Но позднее мне пришла в голову мысль, что Лиззи, быть может, лучше, чем кто-либо другой, знает имена его родственников, у которых он мог бы остановиться».
Элизабет легко поняла, как могло возникнуть подобное предположение. Однако она не располагала сведениями в этом роде и считала комплимент незаслуженным. Ей не приходилось слышать ни о каких родственниках Уикхема, кроме его отца и матери, которые скончались много лет тому назад. Можно было, однако, допустить, что кто-нибудь из его приятелей по ***ширскому полку знает больше. И хотя она верила в это мало, обращение к полковнику Форстеру позволяло на что-то надеяться.
Все дни были теперь наполнены различными тревогами. Но самыми беспокойными были минуты ожидания почты. Прибытие писем стало важнейшим событием каждого дня. Только из них можно было узнать о хорошем или плохом повороте событий. И каждый новый день мог принести наконец важные вести.
Однако прежде чем до них опять дошли известия от мистера Гардинера, было получено послание совсем иного рода, адресованное мистеру Беннету. Оно было написано мистером Коллинзом. Мистер Беннет оставил распоряжение вскрывать всю приходящую на его имя корреспонденцию, и письмо было прочитано Джейн. Вместе с ней письмо кузена прочла и Элизабет, которой были хорошо знакомы особенности его стиля. В письме говорилось:
«Дорогой сэр, принимая во внимание наше с Вами родство и занимаемое мною положение в обществе, я счел своим долгом выразить свое соболезнование по поводу печального события, о котором мы узнали только вчера, получив письмо из Хартфордшира. Поверьте, дорогой сэр, мы с миссис Коллинз вполне искренне сочувствуем Вам и всей Вашей высокочтимой семье в постигшем Вас горе, которое должно быть особенно глубоким, поскольку его причину невозможно исцелить временем. Со своей стороны, я не пожалею доводов, которые могли бы как-то смягчить для Вас столь серьезное несчастье или принести утешение при подобных, тягостных для Вашего родительского сердца обстоятельствах. Кончина Вашей дочери могла бы в сравнении с ними казаться благом. И — тем печальнее — скорбь о случившемся еще усугубляется в данном случае из-за того, что, как я узнал от моей дорогой Шарлотты, безнравственность Вашей дочери в какой-то мере объясняется излишней терпимостью, допущенной при ее воспитании. К утешению ее родителей, я все же склонен предполагать в ней природные дурные наклонности, без которых она не могла бы совершить столь тяжкого проступка в столь юные годы. Однако, как бы там ни было, Вы заслуживаете глубочайшего участия. Кроме миссис Коллинз, его разделяют со мной также леди Кэтрин и мисс де Бёр, коих я уже уведомил о злосчастном событии. И они присоединяются к моему опасению, что ложный шаг одной из Ваших дочерей может нанести непоправимый ущерб благополучию ее сестер. Ибо, как соизволила выразиться леди Кэтрин, едва ли кто-нибудь захочет теперь породниться с Вашей семьей. Это соображение побуждает меня с особым удовольствием вспомнить о некотором происшествии в ноябре прошлого года. Если бы дело тогда приняло иной оборот, я должен был бы сейчас делить наравне с Вами все Ваше горе и весь позор. Позвольте же, дорогой сэр, пожелать Вам утешения в той мере, в какой это возможно, и посоветовать навеки отторгнуть от себя недостойную дочь, предоставив ей самой пожинать плоды своего порочного поведения.
Остаюсь, дорогой сэр, и т.д. и т.д.».
Мистер Гардинер не писал ничего, пока не получил ответа от полковника Форстера. Ответ этот оказался неблагоприятным. Стало известно, что у Уикхема нет ни одного родственника, с которым он поддерживал бы общение, и что у него вообще не осталось близкой родни. В прежние времена он имел довольно много знакомых, однако после вступления в полк он, по-видимому, не сохранил с ними дружеских связей. Поэтому нельзя было назвать ни одного человека, который мог бы рассказать об Уикхеме что-нибудь новое. Кроме того, что он прятался от родных Лидии, он, как оказалось, должен был скрываться еще и по другой причине. Огромные карточные долги вконец расстроили его денежные дела. По мнению полковника Форстера, для покрытия его долгов в Брайтоне потребовалось бы более тысячи фунтов. Заметную часть этой суммы он задолжал торговцам в городке, однако долги чести составляли львиную долю. Мистер Гардинер не пытался скрыть эти подробности от своих родственников в Лонгборне. С ужасом выслушав это сообщение, Джейн воскликнула:
— Картежник! Вот уж совсем не ожидала. Мне даже в голову это не приходило!
Мистер Гардинер добавлял, что уже на следующий день, то есть в субботу, они могут ждать возвращения мистера Беннета. Расстроенный неудачей предпринятых им попыток, мистер Беннет уступил настойчивым уговорам шурина вернуться домой, поручив ему принимать необходимые меры сообразно с обстоятельствами. Когда об этом узнала миссис Беннет, она, вопреки предположениям дочерей, вовсе не выразила того удовлетворения, которого можно было ожидать, зная ее беспокойство за жизнь мужа.
— Как! — воскликнула она. — Бросить там бедную Лидию? Он не покинет Лондон, пока их не найдет! Кто же будет стреляться с Уикхемом и заставит его на ней жениться?
Миссис Гардинер хотела уже вернуться вместе с детьми к себе домой, и, так как на следующий день ждали приезда мистера Беннета, она могла теперь уехать. Поэтому она воспользовалась посланным из Лонгборна экипажем, на котором затем возвратился его хозяин.
Она покинула Лонгборн, так и не разрешив загадку отношений между Элизабет и ее дербиширским другом, над которой ломала голову с самого отъезда из Лэмтона. Элизабет никогда первая не называла его имени. Не было и письма, которое, как казалось миссис Гардинер, он мог послать им вдогонку. Со времени их возвращения на имя племянницы не приходило ничего, что могло быть отправлено из Пемберли.
Печальные семейные обстоятельства вполне оправдывали упадок духа у Элизабет, — искать каких-либо других причин для его объяснения было незачем. Между тем сама Элизабет, достаточно разобравшись к этому времени в своих чувствах, отлично понимала, что ей было бы легче перенести позор Лидии, не будь она знакома с мистером Дарси. По ее мнению, в этом случае количество бессонных ночей сократилось бы для нее по меньшей мере наполовину.
Мистер Беннет по возвращении в Лонгборн был полон свойственного ему философического спокойствия. Он разговаривал не больше, чем обычно, и вовсе не упоминал обстоятельства, из-за которого ездил в Лондон, так что дочери долго не решались с ним об этом заговорить. Молчание наконец нарушила Элизабет, осмелившаяся затронуть запретную тему за послеобеденным чаем. Выраженное ею сочувствие по поводу всего, что ему пришлось пережить, мистер Беннет встретил словами:
