Марк Твен - Янки при дворе короля Артура
Вотъ имена двухъ партій, въ каждой изъ нихъ было по девяти человѣкъ.
Бессемерцы:
Король Артуръ.
Король Лотъ Лонгіана.
Король Сѣверной Галліи.
Король Марсаль.
Король Малой Британіи.
Король Лабоуръ.
Король Пелламъ Листенгеза.
Король Багдемагъ.
Король Толлемъ ла-Фейнтъ.
Юльстерцы.
Императоръ Луцій.
Король Логрисъ.
Король Маргальтъ Ирландскій.
Король Морганоръ.
Король Маркъ Корнуэльскій.
Король Нентръ Гарлота.
Король Меліодасъ Ліонесскій.
Король Лэка.
Соуданъ Сирійскій.
Посредникъ Кларенсъ.
Первая публичная игра, конечно, должна собрать около пятидесяти тысячъ народу; весьма понятно, что стоило объѣхать свѣтъ, лишь бы только посмотрѣть на это. Все благопріятствовало этому зрѣлищу; стояла чудная весенняя погода, а природа облеклась въ свой новый красивый нарядъ.
ГЛАВА XVIII.
Интердиктъ.
Однако, мое вниманіе было скоро отвлечено отъ всѣхъ этихъ дѣлъ; нашъ ребенокъ опять сталъ внушать намъ опасенія и мы не отходили отъ него ни днемъ ни ночью. Ахъ, у Сэнди было золотое сердце! Какъ она была добра, внимательна, предупредительна. Это была прекрасная мать и вѣрная жена. Въ сущности, я женился на ней не вслѣдствіе какой либо особой причины, а только потому, что по законамъ рыцарства она составляла мою собственность до тѣхъ поръ, пока другой рыцарь не отниметъ её у меня на полѣ брани. Она объѣздила всю Британію въ поискахъ за мою; нашла меня у висѣлицы и затѣмъ опять заняла по праву свое мѣсто около меня. Я былъ новый англичанинъ и, по моему мнѣнію, такое покровительство съ моей стороны могло скомпрометировать Сэнди рано или поздно, и я порѣшилъ обвѣнчаться съ нею.
Женившись, я не зналъ выигралъ-ли я въ жизни, или проигралъ. Но годъ спустя я положительно обожалъ мою жену; мы представляли изъ себя самое дружеское товарищество. Люди часто говорятъ о прелестяхъ дружбы между двумя лицами одного и того же пола. Но что можетъ быть выше дружбы между мужчиною и женщиною, когда у нихъ одни и тѣ-же стремленія, одни и тѣ же высшіе идеалы? Тутъ не можетъ быть сравненія между этими двумя родами дружбы; первый изъ нихъ, это — земная дружба, второй, это — небесное блаженство.
Во время сна мой духъ часто залеталъ впередъ за тринадцать столѣтій и часто взывалъ къ тѣмъ, кого зналъ въ этомъ исчезнувшемъ для меня мірѣ. Чаще всего я взывалъ къ имени той, которую любилъ тамъ, въ исчезнувшемъ для меня девятнадцатомъ столѣтіи. Сэнди часто слышала этотъ умоляющій крикъ, срывавшійся съ моихъ устъ. Она знала, что это не относилось къ нашему ребенку, а къ моему потерянному другу. Однажды она проснулась и, улыбаясь, сказала мнѣ:
— Имя той, которая была такъ дорога тебѣ, сохранено здѣсь, и составляетъ музыку для нашего слуха! Теперь поцѣлуй меня за то, что я съумѣла дать имя нашему ребенку.
— Знаю, моя милочка, какъ это было великодушно съ твоей стороны; но мнѣ хотѣлось бы изъ твоихъ устъ услышать это имя и тогда эта музыка будетъ еще сладкозвучнѣе.
Она была очень обрадована и сказала:- Гелло-Централь!
Первый разъ услышавъ форму привѣтствія, употреблявшуюся при телефонахъ, она была этимъ крайне поражена, но не обрадована. Я ей сказалъ, что это дѣлается по моему приказанію: подобная формальность должна всегда практиковаться при телефонахъ въ воспоминаніе о моемъ потерянномъ другѣ и его маленькой тезкѣ. Это была неправда; но я хотѣлъ чѣмъ-нибудь утѣшить Сэнди.
Болѣе двухъ недѣль мы ухаживали за нашей малюткой и для насъ ничего не существовало за предѣлами дѣтской. Но скоро мы получили свою награду. Ребенокъ сталъ поправляться. Но какъ было выразить наше чувство. Признательность? Нѣтъ, это былъ неподходящій терминъ. Но, кажется, и не подыщешь такого термина. Это нужно испытать самому; вы, ухаживая за вашимъ больнымъ ребенкомъ, видите, какъ онъ направляется по пути къ обители Тѣней и вдругъ сворачиваетъ съ этой мрачной дороги и снова возвращается къ жизни, и его крошечное личико озаряется свѣтлой и радостной улыбкой.
И вотъ мы опять вернулись къ событіямъ внѣшняго міра. Одна и та-же мысль мелькнула въ головѣ, какъ у меня, такъ и у Сэнди; мы посмотрѣли другъ другу въ глаза: прошло болѣе двухъ недѣль, а нашъ корабль не возвращался обратно.
Я тотчасъ отправился къ своей свитѣ. Я видѣлъ по ихъ лицамъ, что всѣ они были въ какомъ-то тревожномъ состояніи. Я выбралъ себѣ провожатыхъ и всѣ мы понеслись на лошадяхъ за пять миль, чтобы посмотрѣть на море съ вершины холма. Но гдѣ теперь мои торговыя суда, представлявшія такой живописный видъ съ ихъ развѣвавшимися бѣлыми флагами? Они исчезли всѣ до одного! Не видно ни парусовъ, ни струй дыма — все вымерло. Мертвая тишина царитъ теперь здѣсь, на этомъ, когда-то оживленномъ морскомъ пространствѣ.
Я вернулся домой грустный и недовольный, но никому не сказалъ ни слова. Только Сэнди я сообщилъ эти печальныя новости. Мы никакъ не могли объяснить себѣ, что бы это значило? Было-ли тутъ вторженіе? Землетрясеніе? Зараза? Неужели вся нація была стерта съ лица земли? Но загадывать было безполезно.
Я долженъ былъ ѣхать самъ. Я выпросилъ у короля "корабль", который по своей величинѣ былъ не болѣе парового баркаса.
Но какъ было тяжело разставаться! Я цѣловалъ и ласкалъ ребенка и не могъ отъ него оторваться. Послѣ ея двухъ-недѣльной болѣзни я въ первый разъ держалъ ее въ своихъ объятіяхъ и это, быть можетъ, было въ послѣдній разъ. Но воспоминаніе объ этихъ послѣднихъ ласкахъ я унесу съ собою и это будетъ для меня утѣшеніемъ.
На слѣдующее утро я уже приблизился къ Англіи, меня окружало море и я предавался своимъ грустнымъ мыслямъ. Въ Дуврской гавани стояли суда безъ парусовъ и нигдѣ не было видно ни признака жизни. Это было воскресенье. Въ Кэнтербюри также всѣ улицы были пусты; все какъ-то было странно; даже не видно ни одного патера и не слышно звона колоколовъ. Повсюду царила мертвая тишина. Я никакъ этого не понималъ. Наконецъ, на слѣдующемъ углу этого города, я встрѣтилъ небольшую погребальную процессію — только семья покойника и его близкіе друзья шли за гробомъ — и тутъ не было священника; это были похороны безъ колокольнаго звона, безъ зажженныхъ факеловъ; тутъ близко стояла и церковь, но она была заперта; они прошли мимо нея, плакали, но не смѣли войти въ нее. Я взглянулъ на колокольню; колоколъ былъ покрытъ чернымъ, а его языкъ привязанъ. Теперь я все понялъ! Я зналъ, какое бѣдствіе постигло Англію. Вторженіе непріятеля? О, нѣтъ, это было бы ничто въ сравненіи съ тѣмъ бѣдствіемъ, которое обрушилось на всю страну! Это былъ интердиктъ.
Я не сталъ предлагать никакихъ вопросовъ; да мнѣ и не къ чему было этого дѣлать. Это была папская кара; мнѣ слѣдовало переодѣться и быть какъ можно осторожнѣе; одинъ изъ моихъ слугъ одолжилъ мнѣ пару платья и, когда мы вышли изъ города, я переодѣлся и продолжалъ путешествіе одинъ; я боялся рисковать сообществомъ.
Это было ужасное путешествіе. Всюду царила глубокая тишина. Даже и въ самомъ Лондонѣ. Торговля прекратилась; люди не разговаривали между собою и не смѣялись; не ходили ни группами, ни попарно; они шли одиноко, каждый человѣкъ самъ по себѣ, съ опущенными головами и со страхомъ и ужасомъ на сердцѣ. На башнѣ были недавніе слѣды военныхъ дѣйствій. Дѣйствительно многое случилось во время моего отсутствія.
Я хотѣлъ сѣсть на поѣздъ въ Камелотъ. Но, увы! На станціи было такъ же пусто, какъ въ пещерѣ. Мнѣ пришлось идти пѣшкомъ. Мое путешествіе въ Камелотъ было повтореніемъ того, что я уже видѣлъ. Понедѣльникъ и вторникъ ничѣмъ не отличались отъ воскресенья. Я пришелъ въ городъ уже ночью. Камелотъ былъ прекрасно освѣщенъ электричествомъ, но теперь тамъ царила непроглядная тьма. Мнѣ казалось это чѣмъ-то символическимъ, я понялъ, что паписты наложили свою властную руку на всѣ мои попытки идти по пути прогресса. Въ этихъ темныхъ улицахъ не было признака жизни. Я шелъ съ тяжелымъ сердцемъ. Громадный замокъ неясно выдѣлился черною массою на вершинѣ холма, но и тамъ не было видно ни искры свѣта. Мостъ былъ спущенъ, широкія ворота открыты настежъ. Я вошелъ и меня никто не окликнулъ; только шумъ моихъ шаговъ былъ единственнымъ звукомъ, нарушавшимъ могильную тишину въ этихъ громадныхъ пустыхъ дворахъ.
ГЛАВА XVIII.
Война!
Я нашелъ Кларенса сидящимъ въ его квартирѣ и погруженнымъ въ грустныя размышленія; вмѣсто электричества онъ опять возобновилъ прежнюю маслянную лампу съ плавающею въ ней тряпкою, такъ что ему приходилось сидѣть въ полусвѣтѣ и всѣ занавѣсы были плотно спущены. Онъ быстро вскочилъ съ своего мѣста и, подбѣжавъ къ мнѣ, сказалъ:
— О, теперь это стоитъ билліонъ мильрэй, чтобы мнѣ посмотрѣть на живого человѣка.
Онъ узналъ меня тотчасъ, точно я и не былъ переодѣтымъ. Это меня крайне испугало, какъ этому вполнѣ можно повѣрить.
