Стивен Ликок - Сумасбродные сочинения
Впрочем, по порядку. Для меня толчком к обращению в спиритизм, как очень часто бывает, послужило пустяковое, на первый взгляд, замечание моего друга.
Застав меня в печальном и подавленном состоянии, мой друг спросил:
— Вы верите в спиритизм?
Спроси меня кто другой, я лишь отмахнулся бы с кривой усмешкой. Но сложилось так, что именно моему другу я очень многим обязан. Когда я мучился ревматизмом до такой степени, что не мог подпрыгнуть на полтора метра без резкой боли, именно он скромно спросил:
— Почему бы не попробовать «Пиро» от ревматизма?
Месяца не прошло, а я уже готов был прыгнуть на три метра в высоту (если бы, конечно, мог), не поморщившись. И тот же самый человек, услышав мое восклицание «О, как же мне удалить пятна с одежды!» — сказал мне тихо и просто:
— Почему бы не постирать с «Люксо»?
И он же, обратив внимание на мой кислый вид после завтрака, немедленно выспросил, что я ел; а затем с незабываемой простотой и открытостью сказал:
— Хотите ли попробовать на завтрак «Хампо»?
И как забыть тот случай, когда, услышав мой стон: «О, неужели нет способа исключить из углеродной диеты протеины и амигдалины, оставив только азотсодержащие животворные элементы!» — он схватил меня за руку и сказал проникновенно:
— Есть! Вот!
Думаю, читатель согласится: когда спрашивает такой человек, нельзя просто отмахнуться. И на вопрос о спиритизме я ответил с безукоризненной любезностью:
— Говоря совершенно откровенно, не верю.
Мы какое-то время молчали, а затем мой друг спросил:
— А вы хотя бы пробовали?
Я нашелся не сразу — мысль поразила меня новизной.
— Нет, — ответил я наконец, — говоря начистоту, не пробовал.
Мы помолчали — минут двадцать — и мой друг задал новый вопрос:
— Вы имеете что-то против?
Я немного подумал и признался:
— Да, имею.
Мой друг замолк, наверное, на полчаса. Затем продолжил:
— Что?
Какое-то время я собирался с мыслями. Потом сказал:
— Вот что: мне кажется, все это ради наживы. Ведь полная нелепость — вызвать покойного, например, прадедушку и платить деньги за разговор с ним.
— Именно, — подхватил мой друг без промедления. — Я так и думал. А теперь представьте, что я могу обеспечить вам связь с миром духов через медиума — или посредством иных способов — и ни слова о деньгах, не считая буквально символической платы; деньги, так сказать, не в счет — взнос, если так можно выразиться, pro forma[3] и ad interim.[4] На таких условиях вы захотите принять участие в эксперименте?
Я поднялся и пожал моему другу руку.
— Дорогой мой, — сказал я. — Не только захочу, но и приму.
С этой беседы началось мое знакомство со спиритизмом, открывшим мне новый мир.
Вряд ли с моей стороны уместно приводить точный адрес агентства, куда меня направил мой друг, или описывать применяемые методы. В своих записях я стараюсь обойтись без рекламы. Тем более что объявление этого агентства всегда можно найти рядом со множеством других — несомненно, столь же честных и заслуживающих доверия, — на страницах любой ежедневной газеты. Методов, как всем известно, применяется множество. Столоверчение, ведьмина доска или голос погруженного в транс медиума — лишь малая толика способов, при помощи которых духи входят с нами в контакт. Мне же предложили метод не только необычайно простой, но и содержащий в себе доказательство собственной подлинности. Я говорил в трубку телефона, а голос духа звучал из наушника — как при обычном телефонном разговоре.
Естественно, памятуя собственное саркастическое высказывание, я начал со своего прадедушки. Никогда не забуду странную дрожь, охватившую меня, когда директор агентства сообщил, что сигнал вызова прадеда к телефону уже отправлен.
Прадедушка — надо отдать ему должное — не заставил себя ждать. Отозвался через три минуты. Не знаю, чем он занимается в мире духов — выяснить так и не удалось, — но прадедушка явно бросил все дела и поспешил к телефону. Пускай позже я испытал разочарование, тем не менее, позвольте заявить прямо и открыто: он хотя бы пунктуален. Сколько я ни звонил, прадед отвечал без заминки. Людям, склонным придираться к методам спиритов, стоит задуматься: подобная пунктуальность уже сама по себе неопровержимо свидетельствует о безукоризненной честности.
Беседуя с прадедушкой в первый раз, я был настолько потрясен мыслью о разделявшей нас пропасти времени и пространства, что, пожалуй, в своих вопросах проявил излишнюю бестактность.
— Ну, как ты, прадедушка? — спросил я.
Его голос звучал так отчетливо, словно он находился в соседней комнате:
— Я счастлив, очень счастлив. Поведай всем, что я счастлив.
— Прадедушка, — пообещал я, — можешь на меня рассчитывать. Я всем расскажу. А где ты, прадедушка?
— Тут, — ответил он, — за пределами.
— За пределами чего?
— Здесь, на той стороне.
— Стороне чего? — не понял я.
— Великой безбрежности, — пояснил он. — На том конце безграничности.
— Ага, понятно, — сказал я. — Вон ты, значит, где.
Мы немного помолчали. Поразительно, как трудно найти тему для разговора с собственным прадедом. Я только и смог выдавить:
— А как у вас с погодой?
— Здесь нет погоды, — ответил прадедушка. — Здесь всегда ясно и прекрасно.
— Ясно — значит, солнечно? — уточнил я.
— Здесь нет солнца, — возразил прадедушка.
— А тогда как же ты говоришь… — начал я.
Тут директор агентства похлопал меня по плечу, напоминая, что две минуты разговора, за которые я заплатил — чисто символически — пять долларов, истекли. Впрочем, агентство любезно уведомило меня, что за дополнительные пять долларов прадедушка будет говорить еще две минуты.
Я подумал и решил, что на первый раз хватит.
Не хочу сказать дурного слова о прадедушке, но в разговорах, проходивших в последующие дни, он показался мне — как бы точнее выразиться — неудовлетворительным. Прежде — по эту сторону, если пользоваться принятым у нас, спиритов, термином, — он был на редкость одаренный человек, английский судья; так, по крайней мере, мне всегда рассказывали. Однако на той стороне мозги прадедушки, похоже, серьезно повредились. Я так полагаю: живя постоянно на ясном солнце, прадедушка заработал солнечный удар. Впрочем, я могу ошибаться. Возможно, у него обычная локомоторная атаксия. Одно несомненно: он очень, очень счастлив. Прадедушка упирал на это при каждом разговоре. Впрочем, известно, что слабоумные часто бывают счастливы. Еще он говорил, что рад находиться там, где он есть; и я рад за него. Пару раз мне пришло в голову, что прадедушка счастлив, потому что выпил: что-то в его голосе, несмотря на великую пропасть, навело меня на эту мысль. Однако прадедушка сообщил, что там у них нет ни выпивки, ни жажды, потому что все ясно и прекрасно. Я поинтересовался, полный ли там «сушняк», как в Канзасе, или за большие деньги можно достать. Ответа не последовало.
А закончилось наше общение ссорой. Что говорить, я сам виноват, но мне вправду думалось, что прадедушка, один из крупнейших английских юристов своего времени, мог бы сказать что-нибудь полезное.
Вышло так: я поспорил — примерно в середине прошлой зимы — с приятелями в клубе насчет юридической трактовки Закона Адамсона.[5] Спор разгорелся не на шутку.
— Я прав, — заявил я. — И докажу, если дадите время обратиться к специалистам.
— К прадедушке обратись! — фыркнул один из спорщиков.
— Именно, — ответил я. — Так и сделаю, — и направился через всю комнату прямо к телефону — звонить в агентство.
— Позовите моего прадедушку, — сказал я. — Это срочно.
Он ответил. Что за добрая душа! Вот она, пунктуальность, скажу я вам. Он ответил.
— Прадедушка, — начал я. — У нас возник спор по поводу конституционности Закона Адамсона и полномочий Конгресса согласно Конституции. Ты ведь должен помнить, как делали Конституцию. Этот закон — он тебе как?
Последовало молчание.
— Ну, прадедушка, как закон? — повторил я. — Не подкопаешься?
И тогда прадедушка заговорил.
— Здесь, — вещал он, — нет законов, нет членов Конгресса и нет Адамсов; здесь ясно и прекрасно, и…
— Ах, прадедушка, — сказал я, раздраженно повесив трубку, — какой же ты болван!
Больше я с ним не разговаривал. Все же мне жаль его старую хлипкую душу, порхающую в безграничности, всегда готовую мчаться к телефону, душу счастливую, бестолковую и любезную; если на то пошло — прадед стал лучше, чем был при жизни; и наверняка он одинок там, в Необозримости. Все равно, больше я ему не звонил. Он счастлив — да и пусть.
На том мое знакомство с миром духов и прекратилось бы, не приди снова на выручку мой друг.
