Ллойд Осборн - Несусветный багаж
Наконец как-то ночью Моррис ворвался в спальню брата и разбудил его.
— Что случилось? — спросил Джон.
— Джулия уезжает завтра, — ответил Моррис. — Она должна вернуться в город, подготовить дом к нашему приезду и нанять прислугу. Мы тронемся за ней через три дня.
— Замечательно! — воскликнул Джон. — А зачем?
— Я знаю, зачем, — убежденно ответил брат.
— Знаешь? Что знаешь?
— Знаю, почему Майкл не идет на компромисс. Он не может. А не может потому, что Мастермана нет в живых, и он от нас это скрывает.
— Черт возьми! — выругался легковерный Джон. — А зачем он это делает? Какой в этом смысл?
— Хочет захапать тонтину.
— Но у него же не выйдет. Нужно свидетельство врача.
— Ты что, никогда не слышал о продажных врачах? — рявкнул Моррис. — Да их как муравьев в лесу. За три фунта купить можно.
— Нет, если бы я был коновалом, не согласился бы меньше чем за пятьдесят, — заметил Джон.
— А Майкл, — продолжал Моррис, — завяз в этих делах по уши. У всех его клиентов рыльце в пушку. Все его дела дурно пахнут. И лучше его никто в них не разбирается. Можешь мне поверить, он себе все точно спланировал. И план этот наверняка неплохой, ибо ловкач он отменный. Но я тоже хитер, и терять мне нечего. Я еще сиротой школьным потерял семь тысяч восемьсот фунтов.
— Не будь занудой, — прервал его Джон. — Ты уже истратил куда больше, стараясь их вернуть.
Глава вторая
в которой Моррис начинает действовать
Несколькими днями позднее, как и предполагалось, трое мужчин, принадлежащих к нашему незадачливому семейству, отбыли с Восточного вокзала местечка Борнмут. Погода явно не благоприятствовала путешествию, да к тому же была и сильно переменчивой. Не удивительно поэтому, что Джозеф был экипирован в полном соответствии с указаниями сэра Фарадея Бонда, который в отношении одежды своих пациентов исповедовал принципы не менее строгие, чем по части диетпитания. Немного найдется покорных страдальцев, которые согласились или, по крайней мере, пытались следовать наставлениям этого педантичнейшего из эскулапов. «Не рекомендую пить чай, — читателю, наверное, приходилось уже слышать подобные предостережения, — да-с, советую категорически исключить из рациона чай, жареную печенку, вина, содержащие сурьму, а также свежий хлеб. Ложиться спать необходимо не позднее 10.45; настоятельно советую носить белье только из гигиенической фланели. А для верхней одежды использовать мех куницы. Следует также заказать пару ортопедической обуви от фирмы «Дэлл и Крамби»». Уже после урегулирования гонорара, сей доктор мог остановить вас на пороге кабинета и трубным голосом добавить с особым нажимом: «Да, забыл самое главное: прошу избегать, как нечистой силы, копченой селедки!» Нечастный Джозеф был до последней пуговицы одет согласно наставлениям сэра Фарадея. На нем были ортопедические башмаки, костюм из натуральной, пропускающей воздух шерсти, рубашка из гигиенической фланели, материала несколько мрачноватого по оттенку, ну и, разумеется, пальто из куньего меха. Даже носильщики на вокзале в Борнмуте (излюбленном, кстати, курорте доктора) без труда узнавали в пожилом джентльмене творение сэра Фарадея. О наличии у Джозефа личных вкусов в выборе гардероба свидетельствовал лишь один-единственный предмет — фуражка с козырьком, с которой его не могла разлучить никакая сила в мире — это была память о том, как он удирал от голодного шакала в эфесской пустыне и о пережитом урагане в Адриатике.
Не успела мужская часть семейства Финсбюри разместиться в купе, как уже начались раздоры. Ссора сама по себе вещь неприятная, а в случае с Моррисом она оказалась особенно некстати. Если бы он чуть подольше постоял у окна, эта повесть не была бы написана, поскольку тогда он смог бы заметить (как это сделали носильщики) появление еще одного пассажира в униформе сэра Фарадея Бонда. Голова Морриса, однако, была слишком занята другими делами, которые он (один Бог знает, сколь ошибочно) считал более важными.
— В жизни не слышал большей чепухи, — заявил он, возобновляя спор, который не прекращался ни на минуту с самого полудня. — Этот чек не принадлежит вам, дядя, он принадлежит мне.
— Он выставлен на мое имя, — отвечал старик с завзятым упорством. — Это моя собственность и я могу сделать с ней все, что захочу.
Чек на восемьсот фунтов был дан Джозефу на подпись, он же взял и попросту спрятал его в карман.
— Нет, Джонни, ты только послушай, что он говорит! — кричал Моррис. — Его собственность! Да вся одежда на нем принадлежит мне!
— Отцепились бы вы от меня, — томно пожаловался Джон. — Достали вы меня оба.
— Как ты разговариваешь с дядей?! — воскликнул Джозеф. — Я не потерплю такого неуважения. Вы оба — бессовестные, наглые, безмозглые сопляки. Я решил покончить с этим раз и навсегда.
— Чепуха все это! — прокомментировал Джон, принимая очередную, как ему казалось, изящную позу.
Моррис же, в отличие от брата, отнюдь не был настроен столь безмятежно. Уже факт неподчинения в случае с чеком насторожил его, а последовавший за этим настоящий словесный бунт выглядел и вовсе угрожающе. Поэтому племянник наблюдал за стариком с большой обеспокоенностью. Как-то раз много лет назад, когда Джозеф выступал с одной из своих лекций, публика взбунтовалась. Слушатели сочли мероприятие несколько скучноватым и решили сами себе устроить развлечение. В результате докладчик (вместе с местным учителем, баптистским священником и еще одним членом президиума — лицами, составляющими как бы его личную охрану) был с позором изгнан с трибуны. Моррис не был свидетелем этого происшествия, а если бы был, то узнал бы сейчас этот воинственный блеск в глазах дяди, это характерное жевание губ, как вполне знакомые симптомы оскорбленного достоинства. Но даже и не зная их, Моррис чувствовал, что надвигается весьма серьезная опасность.
— Ну, хорошо, хорошо, — произнес он успокоительно. — Не буду вас, дядя, больше тревожить до самого Лондона.
Джозеф не соизволил даже посмотреть на племянника. Дрожащими руками он достал свежий номер «Британского механика» и демонстративно отгородился развернутой газетой от присутствующих.
«Откуда в нем вдруг эта строптивость? — задумался Моррис. — Очень мне это не нравится». — И полный сомнений, почесал себе нос.
Поезд покрывал пространство, как обычно перенося сквозь него случайное собрание безымянных пассажиров и в их числе дядю Джозефа, который делал вид, что погружен в чтение, Джона, дремлющего над бульварным романом, и Морриса, в мыслях которого клубились десятки претензий, подозрений и опасений. Мимо окон проплывали то морское побережье, то сосновый лес, то извивающаяся лента реки. Поезд немного опаздывал, но должен был успеть до отправления юго-западного курьерского, который уже ожидал на станции в центральной части Нью-Гемпшира. Ее настоящее название во избежание претензий со стороны железнодорожного ведомства я предпочту здесь скрыть, воспользовавшись псевдонимом Браундин.
Многие пассажиры высовывались из окон, и среди них некий пожилой джентльмен, на котором стоит остановить наше внимание, тем более что мы чуть было не упустили его из виду. Имя его не имеет значения, зато весьма важны его привычки. Джентльмен этот почти всю свою жизнь путешествовал по Европе в твидовом костюме, но когда в результате многолетнего чтения «Вестника Галиньяни» у него резко ухудшилось зрение, он вспомнил вдруг об отеческих берегах и прибыл в Лондон, дабы получить консультацию у окулиста. Ну а там от окулиста к дантисту, от одного врача к другому, и когда наш путешественник в конце концов угодил в объятия сэра Фарадея Бонда, он был немедленно переодет в гигиенические воздухопроницаемые одежды и направлен в Борнмут. В данный момент он как раз возвращался от своего единственного в родном краю приятеля (тоже известного врача) для того, чтобы явиться на профилактический осмотр к сэру Фарадею. Вообще, удивительны судьбы этих «твидовых» туристов. Их можно встретить просиживающих часами за табльдотом (в Специи, Граце или Венеции), окруженных легкой аурой меланхолии, и с минами бывалых людей, которым случалось и в Индии повоевать, но которым в итоге не повезло. В сотнях европейских отелей портье знают их в лицо и по имени, но как ни странно, если бы вдруг вся эта путешествующая когорта вдруг исчезла с лица земли, никто бы их отсутствия не заметил. Тем более, если бы исчез только один, ну, скажем, тот самый, в продуваемом одеянии. Счет в борнмутском отеле он оплатил, все пожитки, которыми на данный момент располагал, были чуть ранее упакованы в два чемодана и проданы еврею-старьевщику; разве что лакей сэра Фарадея в конце года не досчитается двух шиллингов, да хозяева европейских гостиниц в те же сроки отметят небольшое, но все же заметное снижение доходов. И все. Возможно, схожие мысли как раз приходили в голову пожилому джентльмену, поскольку печать меланхолии на его лице читалась вполне явственно, когда он убрал из проема окна седую голову и занял свое сиденье, а поезд постоял положенное время на станции, затем тронулся, пуская клубы дыма, миновал мост и, набирая скорость, помчался дальше через вересковые пустоши и перелески Нью-Гемпшира.
