Валерий Смирнов - Как на Дерибасовской угол Ришельевской
Если бы Лабудов настучал ментам, как это было в натуре, то после их беспримерного штурма, во время которого Панич сверкал голой жопой по Садовой улице, они бы решили отблагодарить Говнистого. Но Лабудов был не просто скупердяем, а еще и тщеславным. Он указал в своем очередном отчете, что лично с риском для жизни и материальными затратами выследил, где скрывается опасный рецидивист. На что и рассчитывал предусмотрительный Говнистый. Поэтому после того, как регулярно плативший ментам Я Извиняюсь перестал разгонять табачный дым своим костылем у их виноватых морд, Лабудов сидел дома морально удовлетворенный и мечтал, паскуда жадная, о материальном поощрении. И когда другого крайнего менты не придумали, они позвали к себе верного стукача. Лабудов перся на конспиративную квартиру с таким видом, будто он разгромил Лэнгли. Но через две минуты после того, как флейтист переступил порог, его начали награждать с такой энергией… Короче, он сильно стал жалеть за то, что весь из себя не резиновый.
Примерно так же обошелся со своим сыном и старый Я Извиняюсь, когда понял, что грозная фамилия Панич превратилась в очередное посмешище Одессы.
* * *Когда папаша Я Извиняюсь немножко отошел от своего характера, его сынок начал осторожно выдавать соображения уже почти без риска получить костылем по морде. И что предложил этот любитель искусства за наличный расчет своему родственнику? Ничего нового — еще раз убить Позднякова. Я Извиняюсь передумал в очередной раз дать сыну чем-то по голове, потому что сколько он ни бил его по этому месту — мозгов все равно не прибавлялось. Поэтому Я Извиняюсь не поленился достать из-под кастрюли с компотом книгу и вычитал оттуда специально для сына: «Мертвые сраму не имут». А потом уже объяснил своими словами, что Позднякова надо, конечно, доводить до могилы, но перед этим обосрать на весь город так, чтобы люди перестали принюхиваться к тому дерьму, которое по сей день стекает с младшего Панича. Это напоминание самому себе так обозлило инвалида, что он тут же стукнул своего наследника костылем куда попало, хотя тот совсем перестал бояться и даже пытался лыбиться. А потом окончательно остывший Я Извиняюсь вызвал к себе главного эксперта всякой живописи по кличке Рембрандт.
Этот незаменимый специалист в свободное от консультаций коллекционеров время околачивался на хорошей должности в музее, набитом шедеврами и фуфелем. А прозвали его Рембрандтом вовсе не потому, что он держал в руках карандаш лучше стакана, а из-за Позднякова. Известный собиратель когда-то стал причиной того, что над Рембрандтом долго ржал весь город. И папаша Я Извиняюсь прекрасно понимал: его эксперт будет придумывать диверсию конкуренту с удвоенной энергией.
Рембрандт был постоянно мрачным и тощим, хотя жрал в два горла без солитера у организме. А когда-то он был улыбчивым и важным, пока Поздняков не сделал из него то, чем он был на самом деле.
Заходит как-то знаменитый одесский Рембрандт, а тогда еще известный узкому кругу специалист, в букинистический магазин. И начинает протирать свои без того бегающие шнифты. Потому что рядом с полным брокгаузовским Пушкиным за сто рублей, лежат старинные гравюры с подписью его теперешнего однофамильца. И музейщик начинает мацать листы так, как будто он только вчера их здесь случайно обронил и всю ночь разыскивал. Попутно, понятное дело, спросил продавца, мол, кто приволок сюда вот эту самую мудистику, которую он, так и быть, купит от не хер делать. Продавец нехотя поведал постоянному клиенту, что такого мусора им каждый день мешками наволакивают и всех, кто это делает, трудно запомнить даже при его феноменальной памяти. Так и не узнав, где еще можно чем поживиться, тем не менее довольный эксперт отсчитывает кровные семьдесят рублей и от радости вышивает иноходью прямо домой. Порылся для приличия в каких-то каталогах и лишний раз убедился, что глаз у него не какой-то там вшивый алмаз, а обработанный до высокой степени искусства брульянт. Перед вторым стаканом искусствовед задумался, оставлять ли дома это мало кем тогда понимаемое богатство или прославиться на весь свет? После четвертого стакана убедил сам себя прославиться, потому как при желании может из родного музея приволочь домой все, что там плохо лежит. А что хорошо лежит в музее, можно пересчитать, не снимая носков.
И он делает подарок музею своим научным открытием. Гам подымается невероятный, все верещат: от местной газеты до ТАСС о находке известного ученого. Правда все дружно набирают в рот водопроводных помоев из Днестра, где он нашел гравюры Рембрандта, зато напирают, что подарил их музею, в котором получает зарплату. И тут же вдалбливают самым тупым читателям: за границей такую коллекцию гравюр какой-то кровосос-миллионер запрятал бы куда подальше. А у нас — идите, смотрите, все народное, и этот Рембрандт тоже. После таких идиотств в напечатанном виде возле музея выстраиваются очереди, длиной как сегодня за пивом, и каждый, кто до сих пор не мог отличить багет от нафталина, считает своим долгом ощупать глазами то, что надыбал эксперт Панича в лавке на Греческой площади.
Целых две недели Одесса бесилась в очереди по поводу этих самых гравюр и бескорыстного эксперта. Потому что по тем временам эти гравюры могли потянуть на гигантскую сумму — полторы тысячи рублей из-за их автора с громким именем. А когда ажиотаж немного схлынул, в музей заявился Поздняков. Вообще-то в этом музее он показывался реже, чем в других, потому что в свое время дал по морде его директору и опасался возможной вендетты. Но Рембрандт есть Рембрандт и Поздняков рискнул. Он посмотрел внимательно на ждущего очередного кило комплиментов эксперта и попросил, если конечно можно, расконвертовать бесценное произведение искусства. Любое, на выбор. Музейщик-профессионал, понятное дело, снисходительно посмотрел на собирателя-любителя и со словами «Ты совсем уже озверел от своей наглости», сделал все, что тот просил.
Да, старый Антиквар не просто передал Позднякову все, чем был богат до его папаши профессор Брунштейн. Он оставил Борису Филипповичу собственный жизненный опыт и заставлял постоянно повышать квалификацию работой над собой, книгой и другими людьми. И Поздняков снисходительно объяснил ставшему серым, как та гравюра, эксперту, что это таки-да Рембрандт. Только вот бумага делалась в то время, когда известный художник уже лежал ногами на восток два века подряд. Потому что меньше, чем сто лет назад специально для тогдашних коллекционеров достали доски, которые царапал Рембрандт, и тиснули с них гравюры. Вот эти на стене именно так и появились на свет.
На второй день музейщика в городе стали именовать исключительно Рембрандтом из одной компании с Миша Режет Кабана. За выставку все печатные органы заглохли, словно ее не было в природе. А Рембрандт затаил злобу на слишком грамотного Позднякова и ждал удобного случая, чтобы пристроить ему нечто грандиозное. Такой случай свалился к нему в руки в виде приказа старого Я Извиняюсь.
* * *Лето уже шелестело листьями каштанов над опавшей шелковицей, когда в подвал Позднякова свалился один из людей Макинтоша по кличке 206 Кило Бананов. Этот цитрусовый в поте лица воровал грузчиком у порту, где соблюдал интересы фирмы Позднякова. И был большим спецом по разным овощам, несмотря на то, что назывался исключительно бананом. Но вы можете спросить: почему 206 кило? Может, он съел за один раз такое количество бананов и его не вытошнило прямо на причале, гнущимся под ударной вахтой в честь не помню какого съезда партии? Хрен вам на рыло, вы исключительно неправы.
В те времена, когда большинство одесситов спокойно смотрело на лушпайки бананов, валяющиеся по всем улицам, и при этом не глотало слюни, они шли через порт сплошным сквозняком. И стоили где ни попадя два рубля кило, потому что подорожали. Их было столько, что местами отдавали дешевле, из-за того что для уборки этого урожая порт привлекал не только заводчан и сельчан, но и солдат. Солдаты порой жрали бананы вместе с лушпайками, но не для конспирации, а потому что думали: ими только так питаются. Бананы перли из Одессы во все стороны так, что поездов для них не хватало. Поэтому в порту постоянно ошивались иногородние машины, с которыми наладил бизнес человек Макинтоша.
Он подходил к водителю и задавал ему беспроигрышный вопрос:
— Вы не имеете против купить за поллитра 206 кило бананов?
И самый тупоголовый шофер тут же кивал головой в знак согласия, потому что 412 рублей стоили несчастных 3,62, ломящихся в ящиках у любом магазине. Когда машина тормозила на весах и весовщица гнала ее водителя из кабины, чтоб он своим задом не увеличивал вес порожняка, тот выходил без второго слова. Зато на бортах порожняка висли, как две пиявки, 206 кило бананов со своим корешем. Если у вас в зрачках отсутствует прирожденная тупость, то вы уже догадались, сколько весила эта пара вместе с ботиночками, больше похожими на средневековую колодку, чем обувь современного, пусть даже советского человека. И минимум пять раз на день они отоваривали свои поллитры, справедливо полагая, что другие воруют еще больше. Хотя прекрасно понимали: сколько цитрусовых по дороге до покупателя не сожрется, все равно у родной мелихи дебит будет в ажуре с кредитом.
