Михаил Веллер - Гонец из Пизы, или Ноль часов
Швырнул трубку в зажимы.
— Сейчас принесут.— Он высчитывал время: пока Беспятых сканирует с какого-нибудь бланка шапку штаба флота и печать (счастье еще, что в прошлом году американцы с фрегата подарили «Хьюлет-Паккард» со всеми наворотами), пока наберет подходящий текст, пока распечатает, проверит ошибки… точно полчаса провозится. Запереть этих идиотов в трюме — а что дальше? Гнать десант захватывать пульты управления шлюзов и контролировать проход? Хрен их знает, что у них тут за спецзона.
— Мы осмотрим корабль,— известил Изворыкин.— Прикажите старшему после себя по должности сопровождать.
Это было ошибкой. Сухопутный человек слабо представляет себе, какое множество помещений и закоулков заключено в корпусе крейсера — кроме моряков, это знают лишь таможенники и судостроители. Колчак провел их вниз в машинное отделение, и в течение сорока минут рысью таскал по лабиринту бесчисленных коридоров и трапов, наслаждаясь каждым охом и сдавленным шипением за спиной, обозначающими очередное соприкосновение головы и прочих нежных частей тела с выступающим со всех сторон металлом. Лязг, грохот и мат охранника, cсыпавшегося в обнимку со своим карабином с трапа в выгородку водоотливного насоса, заставил его удовлетворенно улыбнуться.
— Боеприпасы есть?
— Не имеем. Нам не положено.
— А личное оружие офицеров?
— Пистолеты командира, старпома и вахтенного начальника.
Через час посланный на поиски Сидорович обнаружил их в шпилевой. Под глазом одного из карабинеров наливался синяк, отчетливо различимый даже в тусклом трюмном освещении. Все было в порядке.
Ольховский на мостике дал понять им свое легкое удивление столь затянувшимся отсутствием и ознакомил с образцом компьютерной графики лейтенанта. Бланк с печатью выглядел лучше настоящего. Текст гласил, что «Аврора» следует в Москву по приказу Главного Управления ВМФ, отданному во исполнение директивы Главпура номер такой-то от такого-то числа, дабы принять участие в торжественном отмечании юбилея 7 Ноября. И всем органам и службам, которые ей только могут встретиться, вплоть до санитарно-эпидемиологической и газово-аварийной, категорически предписывается оказывать ей всемерное содействие. Подписал этот шедевр он лично, развернув завитушку на четверть листа.
Наискось была наложена резолюция доктора: «Проход всюду!!! Под личную ответственность начальствующих лиц всех вошедших в контакт органов внешних и внутренних служб. Нач. 5 Упр. КБФ к.-адм. Шкандыбенко (подпись)».
— Так,— сказал Изворыкин, вертя лист на свет и слюня пальцем печать.— Допустим. А где комиссар корабля?
— Бубнова — на мостик!
Шурка прибежал в кожанке и при кобуре, бросил руку к фуражке, данной Мознаимом для представительства.
— Почему не упомянули про маузер у комиссара?
— Так это же само собой.
— Все ли в порядке на борту, комиссар?
— Товарищ комиссар! — нагло надавил Шурка.— Так точно, все в порядке. А что, есть сомнения?
Его вопрос был проигнорирован. Изворыкин смотрел перед собой с тем неохотным разрешительным выражением, каким вахтеры всех рангов показывают пропускаемым посетителям, что на этот раз их бумажки по какой-то мало достоверной случайности, ладно уж, сойдут, а на самом деле — есть, есть за что их прихватить и даже посадить. Так для прокурора любой человек — потенциальный обвиняемый, ходящий на свободе лишь до поры, пока его вина официально не доказана.
И тут маркони продемонстрировал, что за время похода он в высокой мере овладел умением настоящего культуртрегера угадывать, какое искусство востребуется данным моментом. Потому что трансляция грянула:
Выходит Котька в кожаном реглане,
в защитном лепне, в черных прохорях,
в руках он держит какие-то бумаги,
а на груди горит значок труда! {54}
Лицо Изворыкина разгладилось.
— Лебедев-Кумач? — утвердительно спросил он, и даже пристукнул каблуком в такт. Но долго расслаблять себя музыке не позволил.
— Можете следовать,— процедил он, повернулся и впереди своей пары карабинеров стал спускаться на палубу. Налитое подглазье ушибленного испускало восходящее радужное сияние.
Крейсер втягивался в открывшиеся ворота шлюза, когда с берега поплыл заунывный рельсовый звон. И к проволочной изгороди, которая тянулась меж четырех открывшихся с этого места вышек, поползла цепочка людей со старинными тачками землекопов.
— Как всегда — техника на грани фантастики,— тяжело вздохнул Ольховский.
На закате из-за линии ЛЭП над лесопосадками вынырнул спортивный самолетик. Он был стилизован под старинный аэроплан, этажерку-кукурузник, и тарахтел раскатисто и звонко. Самолетик заложил вираж над самыми мачтами, из открытой кабины свесилась голова летчика в кожаном шлеме и очках, он поднял руку в раструбистой краге и помахал. На глянцево-багровом от вечернего огня борту самолетика было написано «Осоавиахим».
— А они там в Москве, похоже, и в самом деле решили праздновать 7 Ноября всерьез,— помахал ему в ответ Беспятых, на подъеме от прочувственной командирской благодарности и премиальных двухсот граммов.
Уже стемнело, когда прошли под химкинским железнодорожным виадуком и впритирку миновали мост окружной кольцевой дороги.
— Ну, Егорыч, твою мать,— сказал Колчак,— теперь смотри в оба. Не будем утром у Кремля — пущу рыб кормить.
28Сталинский шпиль Северного речного вокзала, подсвеченный снизу в каре гипсовых счастливцев с книгами и колосьями, медленно уходил назад по правому борту. Прижатые в ряд прогулочные теплоходы белели под ним. На корме одного пели под гитару на ужасающем русском английском: так мог бы петь на английском умирающий от полового истощения мартовский кот. Там гуляли.
Лоцман стоял на крыле мостика рядом с Ольховским, вытянув шею, и щурился в темноту.
— Теперь нам надо карман направо не прозевать,— озабоченно повторял он.— Там два рукава отходят — сразу в левый! В канал вдоль Большой Набережной втиснуться… Хорошо бы все-таки шлюпку спустить, командир, а?
— Что — не уверен?
— Тут уверен не уверен — а глубины смотреть надо, а?
Но шлюпку спускать не пришлось, потому что по надстройкам мазнул луч, и подлетел катерок под флажком.
— Вот да ни фига себе! — степенно и жизнерадостно раздалось оттуда, когда треск мотора упал до железного мурчания.— «Аврора»!
— Какими судьбами?
Направили вниз прожектор: в катере заслонились ладонями от света двое в сизых пятнистых бушлатах и шерстяных шапочках, а флажок принадлежал речной милиции.
— Товарищи, дорогие, ребята, господа менты! — вскричал Егорыч с радушием деревенского дедушки, чающего обнять родимых внучат.— Подсобите до места дойти, уж отблагодарим!
— Отблагодарим — это как? — настроился на деловую волну мордатый сержант с полубачками и подбритым треугольником усов.
— Это пятьдесят баксов за проводку до Кремля,— сказал сверху Ольховский.
— До Кремля — стольник будет,— хмуровато прикинул сержант.
— Годится.
— Тогда держитесь за нами.
— Погоди! Пару ребят с мерным шестом к тебе спустим.
— А сколько у вас осадки, товарищи балтийцы?
— Почти шесть.
В катере свистнули:
— Неслабо! Смотрите, мужики, гарантий не даем, на ваш страх и риск.
— Да ладно,— примирительно сказал второй,— а баржи с гравием на сколько сидят.
— А почти шесть — это как?
«Практически без топлива, котлы сняты — осталось два, низ после ремонта легче, минус от проектной»:
— Это пять с половиной… но запас иметь надо.
— Хочешь? — имеешь.
Колчак снял шинель и повесил на крючок в штурманской. Делалось тепло и даже жарко.
— Ничего,— сказал он.— Течение здесь слабое… не Нева. Доползем на малых… согласно атласу!
Катерок тихо двинулся впереди, ведомый слепяще-синим лезвием прожектора, косо воткнутым в воду. Перегнувшийся через борт Беспятых, старательно страхуемый Шуркой, совал в дно полосатый шест с марками, и сержант гудел в мегафон:
— Семь ровно! — И через полминуты — полста с небольшим метров: — Шесть восемьдесят! Шесть шестьдесят! Шесть восемьдесят!
От сосредоточенного до болезненной чуткости внимания шорох крови в ушах начинал казаться шуршанием песка, вымываемого под малыми оборотами винтов. Девятиэтажки с редко горящими окнами замедленно откатывались назад вдоль берегов канала.
— После Волоколамского железнодорожный мост — и к повороту налево на Москва-реку,— приговаривал Егорыч.— Хорошо… хорошо…
Габисония на руле сглатывал шершавым горлом, усилием всех чувств сливая себя со штурвалом.
— Шесть с половиной!
— Влево давай, чтоб вписались в фарватер!
