Леонид Марягин - Изнанка экрана
— Ты должен уехать из этого проклятого города! — почти кричал отец Леньке, сидящему на «лобном месте» — у стола.
— Папа, почему «проклятого»?
Отец резко вынул из шкафа серо-зеленую книжицу.
— Вот твой паспорт. Здесь написано: место рождения — Москва, год рождения — 37-й. Ты не задумывался, почему мы тут живем с года твоего рождения?
— Мама говорила — вам в Москве негде было жить.
Мать, сцепив руки, сидела у стены на диване и скорбно смотрела на сына.
— Да, нам стало, — отец налег на слово «стало», — негде жить в столице. Я был выдворен за ее пределы как недостаточно лояльный к власти. И с тех пор я слоняюсь по провинции, записываю и довожу до какого-нибудь смысла бредни руководителей, которые не могут связать двух слов, а мнят себя передовиками, философами, организаторами побед! Они издают это под своими именами, а мне бросают крохи с барского стола. Я — негр, я — литературный негр!
— При чем же здесь город? — возразил Ленька.
Отец сник и, остывая, согласился:
— Да. Город ни при чем. Ты прав. Ни при чем — для меня. А для тебя — кладбище любой твоей мечты. Отсюда тебе прямая дорога в колонию.
Теперь вскинулся сын:
— Это почему?
— А потому, что наши прекрасные соседи с удовольствием рассказали матери, что они знают про тебя... остальное я в состоянии вообразить.
— Но у меня здесь... друзья, — не соглашался Ленька.
— Будем мужчинами, сын, не только друзья, но и подруги. И ты вполне можешь податься в казарменные приймаки.
— Не надо, папа, — угрожающе встал Ленька.
— Надо, — устало ответил отец, положив руки на колени, — называть вещи своими именами. Уезжай отсюда немедленно… — И, предвидя вопрос сына, продолжил: — Я созвонюсь со своим другом Семеном Гутченко...
— То гарна людына, — вставила доселе безмолвная бабушка.
— ...Он в Краматорске. Он примет.
Ленька стоял не отвечая. Встал и отец.
— Впрочем, думай сам. Ты взрослый.
— Клевая машина! — Костя повертел в руках «вальтер» и протянул его Булке — тот осмотрел и спросил Леньку:
— Шмолять умеешь?
— Второй разряд из мелкокалиберного. — Ленька ответил небрежно и слегка оскорбленно — разряд по стрельбе был его гордостью, и он всегда привинчивал на пиджак значок разрядника, отделяющий его от «простых смертных».
Они стояли в густом сосновом лесу с подлеском у того же холодильника, где произошло правило. Булка отошел шагов на десять, наколол на сухой сосновый обломанный сук спичечный коробок и, вернувшись, протянул «вальтер» Леньке:
— Шмаляй.
— Патронов всего пять, — предупредил Ленька.
— Маслины мы найдем, стреляй, — успокоил его Костя.
Ленька выстрелил.
Пуля врезалась в ствол сосны, отщепив кору.
Еще раз.
Снова в ствол.
Еще.
Коробок разлетелся.
— Умеешь, — сказал Булка и протянул руку за пистолетом.
Ленька вопрошающе посмотрел на Костю.
— Отдай ему пока. Он ведь тебе не нужен.
Ленька отдал.
Булка и Костя переглянулись, и Костя предложил:
— А может, ты с ним на дело пойдешь? Булка собирается ювелирный в Куровской брать. Ты там будешь очень кстати.
Собственное молчание показалось Леньке бесконечным, и он ответил, что есть силы стараясь казаться спокойным:
— Я подумаю.
— Подумай. — Костя смотрел на него тяжелым взглядом. — Подумай.
— Вызывали? — Ленька стоял в заплеванной комнатенке районного отделения милиции перед столом, похожим на школьный, за которым расположился приветливый мужчина в штатском костюме.
— Вызывали, — откликнулся участковый Гальян, примостившийся на табурете у стены.
— А почему через соседку? — недоуменно спросил парнишка.
— Чтобы родичей твоих не волновать, — объяснил Гальян.
— Ты садись, — предложил штатский и, ощупывая его взглядом, добавил: — Знакомец.
— Я вас не знаю. — Ленька уселся на стул против стола и попытался вспомнить, знает ли он штатского. Ничего не вспоминалось.
— Зато я тебя знаю, — заключил штатский, дав парнишке покопаться в памяти. — Портрет Берии сгорел? — ухмыляясь, напомнил он. — Сам сгорел?
— Сам. Сгорел, — понимая, куда он клонит, уперся Ленька.
— Да, сгорел. А система охраны государства не сгорит. Система осталась!
Ленька не знал, что он должен ответить, и пожал плечами.
— Про пожар на первой ткацкой слышал?
— Слышал.
— Значит, «Голос Америки» слушаешь, — заключил штатский.
— При чем тут «Голос» — про это весь город знает! — возмутился Ленька.
— Да, знает. А «Голос Америки» откуда знает? Подумай.
— Кто-нибудь им передает...
— Кто? — Вопрос штатского прозвучал теперь, как хлопок двери.
— У твоего отца авторские права есть? — нелепо конкретизировал вопрос участковый.
Ленька оторопело перевел взгляд со штатского на Гальяна.
— Вы что? Думаете, что это мой отец? Да он фронтовой офицер, он всю войну...
— Помолчи. Ты сам помоги нам снять с отца подозрения, — ласково попросил штатский. — Он ведь на машинке под копирку печатает. Ты вторые экземпляры дашь нам почитать, а потом положишь на место.
— Я не Павлик Морозов! — резко возразил Ленька.
— Ишь ты. Как заговорил! А ведь год назад писал про него сочинение...
Штатский открыл свой блокнотик и зачитал:
— «Вера в справедливость Советской власти толкнула Павлика на разрыв с отцом-подкулачником и дала ему возможность совершить подвиг — разоблачить заговор против колхоза». Твои писания.
— Это... так... сочинение. Писалось для отметки, — только и смог ответить Ленька.
— Значит, для отметки — одно, а в деле — другое?
Ленька молчал.
— Значит, с двойным дном растет человек? — не унимался штатский.
— Вам что, Звонилкин обо мне доложил? — вслух предположил парнишка.
— Ты здесь вопросы не задавай, а отвечай, — рыкнул на него участковый.
Штатский жестом остановил его.
— Да. Ваш учитель верно понимает свой долг.
— Я никому не должен, — выдавил парнишка.
— Если надо будет, мы твои долги найдем! — вмешался Гальян. — В восьмую казарму ходишь? С Костей Коноваловым дружишь?
Штатский опять жестом прервал участкового.
— Что же ты, — обратился он к Леньке, — дружишь с рецидивистом, с матерым уголовником, помогать нам не хочешь и собираешься еще и в институт поступать? Ты прикинь к носу: нужны ли нам такие... Обмозгуй все. Соображения в тебе достаточно. И позвони вот по этому телефону...
Штатский протянул вырванный из блокнота листок.
Ленька сидел у дровяных завалов так близко к линии железной дороги, что пролетающий мимо поезд дыбил его волосы. Стучали рельсы под колесами, скрипели буксы, лязгали буфера — паренек не слышал их. Он пытался услышать себя.
Парадная тисненая обложка «Книги о вкусной и здоровой пище» открылась — и цветная реклама «Жигулевского» и «Рижского» пива с зеленым горошком заполнила взор. Под рекламой красовалась надпись: «Пиво — жидкий хлеб».
Стеклянные банки, красиво расставленные, с жестяными крышками и яркими этикетками приманивали. Подпись убеждала: «Повидло и джем — полезны всем».
Стол на цветной рекламе ломился от яств — поросенок, шампанское, коньяки, балыки в хрустале — и над всем этим великолепием призыв: «Брось кубышку, заведи сберкнижку».
Красная и черная икра в открытых банках сочилась свежестью и манила. Бутерброды были приготовлены так, что хлеба за икрой не замечалось. И все это значило: «В наш век все дороги ведут к коммунизму!» (В. Молотов).
Ленькин отец долбил клавиши «Ремингтона», еле умещавшегося на тумбочке, затем вытащил напечатанный лист из каретки и положил его на стол, поскольку иного места не было.
Хлопнула дверь — отец обернулся, приветливо кивнул, заправил чистый лист в машинку и снова принялся долбить.
Ленька подошел к отцу, стал рядом.
Отец прекратил работу и посмотрел на сына снизу вверх.
— Я уеду, — сказал Ленька.
— И правильно, — вглядевшись в сыновние глаза, поддержал отец. — Я уже связался с Гутченко. Он, конечно...
— Только не провожайте меня, — прервал сын, — ни ты... ни мать.
На рассвете, крадучись, он нес чемодан вдоль железнодорожной линии. Мимо казарм, клуба, сараев... Забрался на пустынный перрон станции со стороны входного семафора. Фонари еще не выключили, и световые круги ровным рядом уходили вдаль.
Он поставил чемодан у ног и, засунув руки поглубже в карманы синего прорезиненного плаща, приготовился к ожиданию скорого.
Мать Риты в этот утренний час боролась со сном, с привычного места за стойкой оглядывая зал, — единственный посетитель спал, уронив голову на грудь. Буфетчица поднялась, забрала со стола спящего пустой графинчик — чтобы не разбил — и, возвращаясь, увидела за окном Леньку рядом с чемоданом.
Перронный репродуктор щелкнул и захрипел.
Ленька задрал голову на эти звуки.
