Александр Покровский - 72 метра. Книга прозы
и Бегемоту звонили ночью,
но было плохо слышно,
а потому он тоже звонил и в конце концов дозвонился до того ненормального Владивостока
и спросил, чего они хотели у него спросить,
и оказалось, что они спрашивали: «А наши проценты будут?»
– на что Бегемот защебетал в трубку таким воробушком, как будто пришла весна и отовсюду просо подвезли:
– Ка-неч-но же бу-дут! – положил трубку и расхохотался дьявольским смехом, но это нам все равно не помогло, потому что тот, кому это предназначалось, кинулся в прорубь и при встрече с водой лишился ума.
Ума нет – считай, калека.
И никто не виноват.
Вот.
И проценты погибли.
Бегемот потом звонил во Владивосток и говорил:
– Человек сошел с ума, так что не рассчитывайте.
А там и не рассчитывали, потому что там тоже чего-то случилось, и те люди, с которыми он договаривался, куда-то подевались, и теперь там другие люди, полные грандиозных надежд.
АрмянеС армянами нас многое связывает.
И не потому, что у нас нос, крупные губы, уши и глаза-вылупосики.
А потому что все свои идеи мы сперва испытываем на них. Вот, к примеру, возникает какая-нибудь очередная странная, но великолепная идея, и я сразу говорю Бегемоту волшебное слово: «Армяне!»– и он, выделив в непомерных количествах муцины – эти замечательные и вместе с тем очень слизистые вещества из группы гликопротеинов, образующие вязкость слюны, звонит дяде Боре в Ереван (потому что для нас слово «армяне» рождает в душе нечто детское, мягкое, как уши гиппопотама, как будто кто-то крикнул: «Цирк!» или «Клоуны приехали!»).
А дядя Боря в Ереване до сих пор самый главный человек – он пошлет кого надо и проверит где следует: нужна ли армянам эта идея, и если нужна, то в нашу сторону немедленно выедет кто-нибудь, точно так, как это было в случае с «Нисанами», с которых, собственно, и начались наши отношения.
Как-то армянам потребовались машины «Нисан-Патруль», и они позвонили Бегемоту:
– Скажи, это не вы случайно продаете «Нисан-Патруль»?
Конечно же,
Бегемот сразу стал продавать «Нисан-Патруль».
В те минуты у него было такое выражение лица,
что неприлично было бы даже предположить,
что он не продает «Нисан-Патруль»,
потому что верхняя часть оного у него выражала скорбь,
а нижняя – удаль.
И головой он встряхивал так,
что кудри летели в разные стороны,
как будто он пианист на последнем издыхании
и играет «Кипящее море» Грига.
И Бегемот, прихватив меня для четного количества, немедленно помчался в то место, где ему уже три недели подряд предлагали «Нисаны» с патрулями – надоедали, плакали, просили, чтоб он непременно звонил.
Это место называлось «Русский национальный центр»,
и там обитали русские националисты, то есть люди, которые далеко не чужды были идее соборности и духовности.
Я давно пытаюсь выяснить у кого-нибудь, что же такое «соборность» и «духовность».
И чем, например, «соборность» отличается от «шалашовности», а «духовность» от «духовитости».
Но у меня ни черта не выходит.
Все говорят: «Соборность – это…» – и глаза закатывают, точно в тот самый момент получили шпиль в задницу.
И теперь, когда я слышу о «соборности», мне сейчас же хочется выкрикнуть петушиное слово «рококо» и объявить во всеуслышание, что мне известны пути повышения «фалловитости».
Но ближе к русскому национализму как к явлению.
Беглого взгляда на этих людей было достаточно, чтоб понять, что в прошлой жизни все они были аскаридами, а их предводитель в бесконечной цепи превращений только что миновал стадию «свиной цепень».
Было в них что-то сосущее, какой-то сердечный трепет, колотье и пот в перстах, словом, присутствовало некоторое «весеннее возмездие» (эротический термин), когда речь заходила о способах расчетов с посредниками.
А посредниками в этом деле были все, кроме армян, и русские националисты, и мы с Бегемотом, и все хотели ухватить кусок, по возможности более могучий, раз уж возникла тема «Нисан-Патруль».
Как раз тогда-то и появилось это мерзкое слово – «тема». Например: тема «Нисан-Патруль» или тема «березовые обрубки».
«Мы финнам– березовые обрубки, а они нам…»– и так до бесконечности. И теперь, когда я слышу слово «тема», я начинаю давиться, хохотать, вскрикиваю только: «Березовые обрубки! Березовые обрубки!..» – и опять не могу остановиться, всхлипываю и плачу, к примеру, животом. Потом тщательно вытираю нос, лоб и красные щеки и жду, когда внутри улягутся все, знаете ли, звуки, после чего тщательно высмаркиваюсь.
Да-а! Россия…
Но вернемся к армянам, которые все еще ждут свои «Нисан-Патрули»!
– Ар-мя-не! – хочется сказать им.
– Ар-мя-не! – хочется им заметить. – Ар…мя…не…
– Ве… да… че… эээ…
– Последние несколько слов,
– а вернее, букв,
символизируют армянское недоумение,
проще говоря, оторопь,
которая приключилась с ними после общения с русскими националистами,
позорными червями в печальном далеко.
Те говорили:
– Покажите деньги.
– А эти им:
– Покажите «Нисан».
Оказалось, ни у кого ничего нет. Предусмотрительный дядя Боря прислал армян на разведку, чтоб их сразу не обобрали.
Армян звали: Кимо, Самвел и Араик.
Араик был самый молодой. Кимо в первый раз в жизни надел пальто, а Самвел всеми своими повадками напоминал животное.
И смотрел он на место, откуда, по его разумению, должен был появится «Нисан-Патруль», так, как только китаец смотрит на яшмовые врата, прежде чем сунуть туда свой нефритовый стебель.
А вокруг он – китаец, разумеется, – уже разложил следующие обязательные предметы большой любви:
свисток неистребимого желания,
крючок страсти,
колпачок возбуждения,
зажим нежности,
бородавку утомления,
серное кольцо Вечной Похоти,
татарский любовный колокольчик и
фамильный мастурбатор.
И уже изготовился.
Сейчас приступит.
С трудом войдет в «беседку удовольствий».
А пока только предварительно разглядывает.
И от напряжения при разглядывании даже слезы на глаза выступили.
Все последующее (методологически) напоминает мне
некоторые садомазохистические картинки. И будто в них участвую я: голышом надеваю роликовые коньки, и стройная женщина в черных крагах возит меня кругами по концертному залу, крепко держась за мой тоненький пенис.
Во всяком случае, только я начинаю вспоминать, чем же там у нас закончилось дело с этими «Нисан-Патрулями», как тут же эти видения вытесняют из моего сознания все остальные воспоминания.
Помню только, что потом мы дружно встали на защиту армян, за что и заслужили их любовь и получили возможность немного погодя впихивать им остальные идеи.
На прощанье они пожимали нам руки, обнимали и говорили:
– Приезжайте к нам в Ереван.
А моя жена, воспользовавшись случаем, бросилась в комнату, нашла, прибежала назад и вручила им мои новые туфли, которые она в свое время приобрела по случаю в Ереване на улице Комитаса в маленьком магазинчике и которые нужно было там же срочно обменять, потому что один туфель оказался на полтора размера короче другого.
И эти армяне уехали от нас навсегда, сжимая от счастья в руках вместо «Нисана» мои дефективные башмаки.
Правда, мы потом много раз перезванивались, поскольку Араику нужны были игровые автоматы – «однорукие бандиты», и он звонил нам, а мы ему, с трудом добираясь до этого непрерывно отползающего в те времена от России Еревана, с которым то нет связи, то на том конце никто по-русски не понимает («Подождите, я Гамлета позову, он по-русски понимает, а я говорю, но не понимаю»). Наконец нашли мы ему эти автоматы, но нужно было в последний раз уточнить: такие-то они или сякие-то, и я еще раз дозвонился:
– Але, але, это Ереван? Позовите Араика. Араик? Это Араик?
– Нет, нет, это не Араик, это его жена. Араик в лифте застрял.
И тут я сошел с ума, потому что долго дозванивался, потому что когда еще до них доберешься.
– Побегите к нему, – говорю я ей, – уточните, такие-то ему нужны автоматы «однорукие бандиты» или сякие-то?
И она побежала – слышно, что по дороге что-то упало, – и долго там выясняла у Араика, сидящего в лифте, какие ему нужны автоматы, а потом прибежала и переврала все до неузнаваемости, потому что очень волновалась и все по дороге забыла.
Мама моя!
Как меня успокаивает, если я после всяких таких вот событий открываю автора, настоящего певца печали, на любой странице и читаю:
«…Чувство! Лежит в основе. Это точка опоры. Она не сводится к понятию, исключая то краткое (можно сказать) мгновение, когда чувство выносит приговор Вселенной. Затем чувство либо умирает, либо сохраняется…»– и все, захлопываю.
Настоящих авторов, лохань их побери, никогда не следует читать вдоволь (чуть не сказал – вдоль), тогда это успокаивает и помогает сохранять равновесие.
