Владимир ВОЙНОВИЧ - Москва 2042
Эдисон Ксенофонтович показал мне тысячи непонятных и сложных устройств с какими- то котлами, чанами, колбами и пробирками, соединенных хитрейшими переплетениями металлических, стеклянных, пластмассовых и резиновых трубок, где что-то кипело, плавилось, булькало, застывало и испарялось. В некоторых лабораториях стоял какой-то ядовитый туман, от которого кружилась голова и подступала к горлу тошнота.
— Интересант? — спрашивал он меня и, не дослушав ответа, тащил дальше.
Поначалу мне действительно было интересно, но потом стало надоедать. Я сказал профессору, что мне всю эту технику показывать не стоит, потому что я в ней все равно ничего совершенно не смыслю.
— А, да-да, ну конечно, — охотно согласился профессор. — Мы тут действительно занимаемся вещами, для неподготовленного человека довольно сложными. Ну, хорошо, тогда я вам покажу, пожалуй, что-нибудь попроще.
Мы как раз шли по длинному коридору с многочисленными дверями, точь-в-точь как в Союзе писателей, с той только разницей, что в дверях были еще маленькие окошки. Сунув по предложению профессора голову в одно из таких окошек, я увидел картину, которая меня удивила и отчасти шокировала. В большом просторном помещении (что- то вроде больничной палаты) на широких железных кроватях (было их там примерно штук восемь) бесстыдно совокуплялись голые пары, причем делали это не стихийно, не сами по себе, а под наблюдением группы специалистов, которые производили измерения, записывали что-то в тетрадки и давали указания, кому, что и как надо делать. Я отлип от окошечка и недоуменно посмотрел на профессора.
— Интересант? — спросил он.
— Кому как, — ответил я. — Меня лично подобные пип-шоу никак не привлекают.
— Что-что? — переспросил профессор. — Какие шоу?
Оказывается, он даже не знал, что такое пип-шоу. А еще профессор!
Я ему объяснил, что в мое время в некоторых совершенно загнивших странах капитализма существовала такая форма отвлечения трудящихся от политической борьбы за свои насущные права. Заплатив всего лишь одну немецкую марку или четверть американского доллара, трудящийся мог заглянуть в дырку и увидеть различные способы совокупления человека с человеком, а иногда даже человека со специальными механизмами.
К моему удивлению, мое сообщение очень заинтересовало профессора. Он стал выпытывать подробности, как именно устроены эти зрелища и что конкретно там происходит.
Увы, я не мог ему рассказать многого. Честно говоря, я в такие дырки на бегу пару раз как-то заглядывал, но вообще у меня обычно как раз на эти вот вещи и не хватало или марки, или четверти доллара.
Выслушав это, профессор пожаловался мне, что, к сожалению, коммунистические службы проявляют известную степень безынициативности и уступают идеологическим противникам такую важную сферу воздействия на эмоции граждан. Он попросил меня записать мой рассказ на бумаге и сказал, что в следующий раз он, пожалуй, подаст Верховному Пятиугольнику предложение об организации подобных зрелищных предприятий в местах массового отдыха комунян.
— Но у вас же это уже есть, — сказал я, указывая на все еще открытое окошко.
— Ах что вы, что вы, — махнул рукой профессор. — Это совсем не то. У нас не зрелищное, а чисто научное учреждение. Вы догадываетесь, чем занимаются эти люди?
— Ну да, — сказал я, — мне кажется, что я догадываюсь.
— Нет-нет, — сказал он решительно. — Вы не догадываетесь. Вы даже не понимаете. Эти люди как раз и занимаются тем, о чем я вам говорил, а именно созданием нового человека.
— Зачем вы мне объясняете такие банальные вещи? — не понял я. — Вы думаете, в мои времена нового человека создавали как-то иначе?
— Найн, найн! — замахал он руками. — Вы меня все-таки не понимаете. Я говорю не просто о новом человеческом организме, я говорю о человеке, принципиально отличающемся от своих предков физическими, интеллектуальными, моральными данными, уровнем политической сознательности. Короче, я говорю о коммунистическом человеке. В ваши времена такая задача тоже ставилась, но тогда упор делался на воспитание и перевоспитание. Но, как показало время, это была порочная теория и порочная практика. Многие люди в процессе воспитания становились не лучше, а хуже. Это было так же глупо, как пытаться путем воспитания превратить осла в лошадь.
— Да-да, — сказал я. — Я совершенно с вами согласен.
— Очень рад это слышать, — растроганно сказал профессор. — Мы теперь пошли по совершенно иному пути. Мы решили не тратить время попусту, никого не воспитывать, не перевоспитывать, а просто вывести новую породу людей. Ну в самом деле. Возьмите любое животное. Хотя бы собаку. Ну да, простую собаку… Казалось бы, ну что такое собака? Примитивное животное. Разумом не обладает. Одни только рефлексы. Но ведь и собака собаке рознь. Собаки есть охотничьи, сторожевые, ищейки, комнатные, декоративные. И многие из этих пород не просто сами по себе появились, а выведены путем многолетних целенаправленных скрещиваний. Но если мы заботимся о том, чтобы производить животных с определенными задатками, то почему же мы должны равнодушно смотреть, как человечество в результате произвольных сочетаний превращается в стаю дворняг? Интересант?
— Очень! — сказал я. — Безумно интересно! А какого именно вы хотите вывести человека: охотника, сторожа или ищейку? Или, может, декоративного человека?
— Ха-ха-ха-ха, — громко засмеялся Эдисон Ксенофонтович. — Это очень интересно. Стоит, пожалуй, попробовать вывести декоративного человека. Нет, дорогой мой, вы меня неправильно поняли. Мы как раз в пределах одного вида хотим вывести разные породы людей для разных целей Вы сами можете припомнить, что в ваши времена делали культисты, волюнтаристы, коррупционисты и реформисты Ученых посылали перебирать картошку, кухарку заставляли управлять государством, работники БЕЗО норовили писать романы. Это было глупое антинаучное перераспределение кадров. А теперь все будет не так. Теперь мы для разных нужд будем выводить разные породы людей. Например, для промышленности и сельского хозяйства мы хотим вывести добросовестных рабочих и крестьян. Для этого мы берем и сочетаем передовиков производства. Те пары, которые вы только что видели, состоят сплошь из героев коммунистического труда, рационализаторов и изобретателей. Затем мы выводим людей со склонностью к военной службе, к спорту, ученых и управленческий аппарат.
— Скажите, — заинтересовался я, — а писателей вы тоже собираетесь выводить таким же образом?
— Натюрлих! — закричал он. — Но с писателями дело обстоит несколько сложнее. Дело в том, что писатели, как мы заметили, бывают обычно двух противоположных категорий. Иной обладает развитым художественным воображением, но весьма отстает в идейном развитии. Так вот, мы хотим создать такого писателя, который совмещал бы в себе художественный талант с высокой коммунистической идейностью. Поэтому мы скрещиваем не писателя с писательницей, а писателя с профессором марксизма.
— Ну а о таком человеке, который сочетал бы в себе все выдающиеся качества, вы не думали?
— Ax! — сказал профессор и с досады махнул рукой. — Не только думал, но даже достиг в этом деле очень больших успехов, хотя это было безумно трудно. Понимаете, такого человека прямым старым способом не сделать. Я много лет у разных выдающихся личностей, у гениев разных, у физиков, математиков, писателей, режиссеров, героев труда, лауреатов Нобелевской премии собирал генетический материал, сперму то есть. Я вытягивал из нее хромосому по хромосоме. Я делал из хромосом самые разные сочетания. Я потратил на это лет тридцать…
— Тридцать! — Я посмотрел на его юное лицо недоверчиво.
— Ну не тридцать. Меньше. Неважно. Важно другое. Я проводил опыт за опытом. Иногда кое-что получалось. Но не все. Иногда у меня рождались слепые, глухонемые, безрукие и безногие. У некоторых были одни способности зато других не было. Однажды я создал одного интеллектуала. Я сделал ему голову величиной с паровой котел. Я набил этот котел всеми знаниями, которые накопило человечество. Он говорил свободно на двенадцати языках, а читал буквально на всех.
— Он, вероятно, стал великим ученым? — предположил я.
— Да что вы! — Эдисон Ксенофонтович огорченно махнул рукой. — Он оказался обычным интеллектуалом. Голова большая, знаний много, а мысли не одной. Пришлось аннигилировать.
— Что сделать? — переспросил я удивленно.
— Я растворил его в серной кислоте, — сказал равнодушно профессор.
— И не жалко было? — ужаснулся я.
— Нет, не жалко. Природа таких и без меня создает в несметных количествах. Но в конце концов я своего добился. Мне удалось создать совершенно универсального гения. Он был гений во всех областях.
— Почему был? Вы его тоже аннигилировали?
