Эрнст МУЛДАШЕВ - Матрица жизни на Земле. Том 4
На Том Свете
все люди
одинаково умны
— Я сейчас понимаю, почему Людям не хочется; наверное, уходить с Того Света, — проговорила Света. — Там столько Любви!
— Да, — согласился я. — Но, как говорится, надо.
— Почему?
— Чтобы осваивать Мир Пространств.
— А зачем это надо?
— Надо! Потому, что так велел Бог, — обрезал я.
— Ясно, — потупила голову Света.
Да и… проверка «на вшивость» каждого Человека-Мысль происходит при этом, — убежденно сказал я. — Эта проверка «на вшивость» имеет большое значение и акцентируется на понятии — предать или не предать Бога при встрече с Дьяволом — мощным и лукавым Дьяволом. Тот, кто предал Бога, тот уже не получает нужной дозы Энергии Любви (катализатора Мысли), чтобы его мысль клокотала мощно и сильно. Тот, кто предал Бога, опускается на более низкий уровень… Любви. И…
В таких мирах, как наш, нас испытывают - сможем ли мы предать Бога. Тот, кто предал Бога.
не получает нужной дозы Энергии Любви. Два пути использования «предателя Бога»:
— отправка в более низкий параллельный мир;
— отправка в тела животных, насекомых и прочее
— Что «и»?
— И тут Бог определяет два пути использования «предателя». Первый — отправить в более низкий параллельный мир, второй — отправить в качестве Духа на более низкий уровень живых организмов, чтобы обслуживать тело в лучшем случае обезьяны и даже…
— Червяка! — воскликнула Света.
— На которого?.. — я выжидательно посмотрел на нее.
— Ловит рыбу рыбачка Айгуль! — уже весело продекламировала Света.
— А она рыбачит на кого?
— На бывшего… дурака! — тихо и весело произнесла Света. Кто они — бывшие дураки?
— Те, кто отворачивались от Чувств!
— А какое главное чувство?
— Любовь!
— Почему? — продолжал экзаменовать я.
— Так Бог дал, — тоном отличницы ответила Света.
— А кто он — Бог?
— Тот, кто создал нас!
— За счет чего?
— За счет Любви!
— А много Любви в нашем мире?
— Маловато… — с сожалением констатировала Света.
— А что сделать, чтобы ее было больше?
— Любить! — глаза Светы заблестели.
— Как?
— Искренне.
— Как, по-твоему, Света, — мы прозрачны в своих мыслях?
— Ну-у… — задумчиво протянула Света.
— Что — ну-у…?
— Прозрачны… перед Богом, — Света опустила голову. — Но перед другими людьми я бы… я бы не хотела открывать душу.
— Почему?
— А потому, что Любви у них мало…
— Я встал и пошел в другую комнату. Там, за столом, на котором стояли недопитые чашки чая и остатки печенья «Конди», опустив головы на стол, спали две другие ночные медсестры, которых я… уже несколько часов назад вызвал к себе, чтобы посмотреть им в глаза… в поисках Любви. Не получилось у меня так… Эх, не получилось! В поисках Любви, оказывается, надо в глаза только одной женщине смотреть! Вот так вот! А не у нескольких женщин Любовь выискивать, бегая своими глазами по их глазам! Вот так вот!
Я прекрасно понимал, что никакой индивидуальной конкретной Любви я не искал у дежурных ночных медсестер, я искал в их глазах присутствие (или существование) Любви как таковой, или Любви к людям вообще. Но даже в этом случае я понял, что Любовь к людям вообще нельзя искать у людей вообще, а надо искать ее индивидуально. Почему? М-м… не знаю. Так Бог повелел, наверное, чтобы через личностное подойти к общему, чтобы сплошного бездушного общака не получилось. Я тихонько прошел мимо спящих за столом дежурных сестер, тихонько зашел в туалет, тихонько нажал на кнопку унитаза, тихонько вышел и тихонько сказал:
— Вставайте, девчонки!
Они, дежурные сестры, тут же подняли головы и тут же, как по команде, выговорили:
— Извините нас, Эрнст Рифгатович! Сморило что-то! Какие указания будут?
— Да никаких указаний не будет! Идите к себе и немного вздремните! Утром будет много работы с больными.
— Я повернул голову к окну и заметил, что уже светает. Спать-то вам осталось чуть-чуть, — проговорил я.
— Да уж, — ответили медсестры. — А вы-то как, Эрнст Рифгатович? Вы совсем не спали?
— Нет. Я писал и… беседовал со Светой.
— А ведь завтра большой операционный день…
— Да уже сегодня, — ответил я.
А потом я позвонил дежурному водителю, попрощался с медсестрами, поцеловал руку Свете, спустился на первый этаж и вышел на улицу. Там я посмотрел на клумбу с цветами: она была залита дерьмом, которое откачали из подвала наши родные сантехники.
— О, как сильна жизнь! Она даже дерьмо превращает в цветение жизни! — мелькнуло в голове.
Подъехал дежурный водитель Фарит и сказал по-татарски:
— Эрнст Рифгатович, тан атты бит (рассвело ведь уже).
— Айе шул (да уж)… — ответил я.
Я доехал до дома, открыл ключом дверь и вошел в квартиру. Таня (жена) уютно спала, свернувшись калачиком. Рядом горела настольная лампа. Я знал, что она оставила горящую лампу, чтобы я, придя домой и начав укладываться спать, не грохотал чем ни попадя в темноте. Я снял брюки, рубашку и кинул их на стул, стоящий рядом с кроватью, как всегда поленившись повесить их в шкаф. Желтый кот по имени Дурак спрыгнул с Тани, на которой спал, распластавшись, и, задрав хвост, начал ходить, изгибая спину и обтирая углы, всем своим видом показывая, что приветствует меня.
— Ты что так поздно! — послышался голос Тани.
— М-м… скорее рано, — промямлил я.
— Ах… рассвело уже! Ты что, совсем дурак что ли, до утра работать!
— Ну-у… Тань, ну, мысль пошла, — пролепетал я.
— Меру знать надо, — послышалось в ответ.
— Ну… Тань, разошелся я что-то!
— На плите суп с фрикадельками. Подогрей! Остыл уже, наверное!
— Ладно. Спи!
Я снял носки, бросил их на стул, надел домашнюю футболку и в трусах пошел на кухню.
"Трусы новые купить надо! Поганые какие-то на мне…" — подумал я, проходя мимо зеркала в прихожей.
Я зашел на кухню, повернул ручку электрической плиты и даже не перепутал ту конфорку, на которой стоял суп с фрикадельками. На столе стояла тарелка для супа с ложкой, которую приготовила Таня и даже накрошила в тарелку лук.
Я полез в шкафчик, достал из него полиэтиленовый мешок с буханкой и отрезал себе кусочек хлеба. Черного, конечно. Белый я не ем и считаю его, белый хлеб-то, едой женщин или, по крайней мере, голубых. Горчицу еще достал из холодильника, чтобы на хлеб намазать. Да и перчик поставил на стол, чтобы в подогретый суп посыпать, чтоб пробрало маленько. Рюмочку налил. Водки. Холодненькой.
К столу подошел кот по имени Дурак и стал тереться об ноги, теперь всем своим видом показывая, что и он, кот, тоже не прочь поесть.
— Дурак! Ведь тебя утром, когда я буду спать, Таня покормит. Ты, Дурак, пожрешь рыбу минтай, которая в вареном виде уже стоит в холодильнике. Ты, Дурак, извини, что я не могу тебе сейчас ее дать, — Таня, понимаешь, ругаться будет. Извини, Дурак! Она тебя, Таня-то, по-кошачьему графику кормит. А то пережрешь, Дурак, минтая-то!
— Мяу, — разочарованно мяукнул в ответ Дурак.
— Да ладно, — проговорил я. А потом я взял Дурака на руки и, как всегда, растянул. Скажу я Вам, дорогой читатель, что процедура растягивания кота состоит в следующем. Берешь, короче говоря, кота в руки, кладя обе руки под его брюшко. А потом начинаешь обе руки постепенно разводить, в связи с чем кот начинает растягиваться. Ты разводишь, разводишь руки, а кот все тянется и тянется в горизонтальном положении. И, наконец, ты, растянув тело кота, доходишь до его передних и задних лап, которые, вроде как, мешают процессу растягивания кота. Но не надо отчаиваться, необходимо продолжать разводить руки, деликатно удерживая тело кота. Вскоре, разводя руки, Вы, почувствуете, что у кота вытягиваются вперед передние лапы, а назад — задние, в результате чего кот приобретает совершенно распрямленное состояние и… показывает… всю свою длину, видимо, ощущая, что он, кот, есть вообще-то, довольно крупный зверь. Усы у него, кота-то, в этот момент топорщатся, а лицо (то есть, морда) выражает чувство полного блаженства… как у сытого олигарха. Даже нос становится холоднее.
В общем, растянув своего желтого кота весом около 6 кг, я опустил его на пол и пошел наливать себе суп с фрикадельками. Но перед плитой остановился. Мысль одна промелькнула.
"Что за мысли, а?! Поесть не дадут супа с фрикадельками… с утреца!" — подумал я.
А мысль все точила и точила. Сильно точила, что аж записать захотелось.
В конце концов, я взял какую-то синюю авторучку (не желтую!), почиркал по газете и стал писать на ней (по-моему, это была «Комсомольская правда», которую иногда читает моя жена). Но, записав буквально несколько слов, я остановил процесс записывания, поскольку и так все было ясно. Ведь я писал о… своем желтом коте по имени Дурак, которого я только что растягивал и который просил сейчас у меня (Человека!) рыбу минтай.
