Николай Лейкин - Наши за границей
— Это за нашего корридорнаго дурака-то въ бумажномъ колпакѣ, что-ли?
— Да должно быть, что за него. Батюшки! За спички… Де залюметъ… За спички также отдѣльно поставлено.
— За бумажный колпакъ на головѣ корридорнаго отдѣльно не выставлено-ли? — спросилъ Николай Ивановичъ.
— Нѣтъ, не поставлено.
— А за войлочныя туфли на ногахъ?
— Нѣтъ, нѣтъ. Но за то поставлено два франка за что-то такое, чего ужъ я совсѣмъ понять не могу. Должно быть, это не за то-ли, что тебя вчера вели подъ руки по лѣстницѣ,- сказала Глафира Семеновна.
Николай Ивановичъ смутился.
— Ну, ну, довольно… — махнулъ онъ рукой. — Поязвила — и будетъ.
— Ага! Не любишь! За разбитое-то зеркало все-таки пятьдесятъ франковъ долженъ заплатить. Вотъ оно… поставлено.
— Да когда-же я билъ? Нѣтъ, я этотъ счетъ такъ не оставлю, я его добромъ не заплачу. Нельзя даваться въ руки. Мало-ли что могутъ въ счетъ поставить! — горячился Николай Ивановичъ.
— Брось, оставь. Не скандаль, — остановила его Глафира Семеновна. — Гдѣ такъ ужъ сотни франковъ на кутежъ не жалѣешь, вотъ вчера съ срамницами, а гдѣ такъ изъ-за какихъ-то десяти-пятнадцати франковъ хочешь поднимать скандалъ. Мало ты имъ вчера ночью задалъ трезвону-то, что-ли! Вѣдь ты всю гостинницу перебудилъ, когда вернулся домой. Всѣ поднялись и стали тебя вводить на лѣстницу.
Николай Ивановичъ вздохнулъ, умолкъ и полѣзъ за запасными деньгами, которыя хранились въ запертомъ саквояжѣ. Глафира Семеновна смотрѣла на него и говорила:
— Еще счастливъ твой богъ, что при тебѣ вчера всѣхъ твоихъ денегъ не было, а то-бы твои добрые пріятели и пріятельницы и отъ всѣхъ твоихъ денегъ ставили у тебя въ кошелькѣ только два золотыхъ. Ахъ, ты, рохля пьяная!
— Ну, что, Глаша, не поминай.
Часа черезъ два супруги, одѣтые по дорожному, выходили изъ номера, чтобы садиться въ экипажъ и ѣхать на желѣзную дорогу. Прислуга гостинницы вытаскивала ихъ подушки, саквояжи и чемоданы. Въ корридорѣ и по лѣстницѣ стояла также разная мужская и женская прислуга, которую супруги раньше во все время своего пребыванія въ гостинницѣ даже и не видали. Эта прислуга напоминала имъ о себѣ, кланяясь, и держала наготовѣ руки, чтобы получить на чай.
— Fille de chambre du troisième [38]…- говорила женщина въ коричневомъ платьѣ и бѣломъ чепцѣ.
— Monsieur, c'est moi qui… — заикнулся съ глупой улыбкой корридорный въ войлочныхъ туфляхъ и бумажномъ колпакѣ, не договорилъ и показалъ Николаю Ивановичу свою расцарапанную руку.
Глафира Семеновна молча совала по полуфранковой монетѣ.
Внизу у входной двери супруговъ встрѣтили хозяева. Старуха любезно присѣдала и говорила:
— Bon voyage, monsieur et madame!.. Bon vоyage [39].
— Грабители! Чтобъ вамъ ни дна, ни покрышки, — отвѣчалъ Николай Ивановичъ.
Старикъ хозяинъ, думая, что ему говорятъ по-русски какое-либо привѣтствіе, благодарилъ Николая Ивановича.
— Merci, monsieur, merci, monsieur… — твердилъ онъ и совалъ ему въ руку цѣлую стопочку адресовъ своей гостинницы, прося рекомендаціи.
LXXIII
Среди подушекъ и саквояжей супруги ѣхали по улицѣ Лафаетъ въ закрытомъ экипажѣ, направляясь къ вокзалу Ліонской желѣзной дороги, и смотрѣли въ окна экипажа на уличное движеніе, прощаясь съ Парижемъ. Глафира Семеновна прощалась даже вслухъ.
— Прощай, Парижъ, прощай, — говорила она. — Очень можетъ быть, ужъ никогда больше не увидимся. Много было мнѣ здѣсь непріятностей, но во всякомъ случаѣ ты въ тысячу разъ лучше Берлина!
— Но какія-же, душечка, особенныя непріятности? Эти непріятности можно всѣ съ хлѣбомъ ѣсть, — попробовалъ возразить Николай Ивановичъ.
— Молчите. Эти непріятности были всѣ черезъ васъ. Скандалъ съ индѣйкой, вашъ загулъ въ тавернѣ Латинскаго квартала…
— Ну, довольно, довольно… Что тутъ!.. Вѣдь ужъ все кончено, ѣдемъ домой. Стой, стой, коше! Коше! Стопъ! — закричалъ вдругъ Николай Ивановичъ и забарабанилъ извозчику въ стекла.
— Что съ тобой? — удивленно спросила Глафира Семеновна.
— Да вотъ земляка увидалъ. Триста франковъ… Триста франковъ за нимъ, — бормоталъ Николай Ивановичъ и, выставившись изъ окна кареты, закричалъ: — Землякъ! землякъ! Господинъ коллежскій!
На углу какого-то переулка, около освѣщеннаго окна магазина, дѣйствительно стоялъ въ своей поярковой шляпѣ съ широкими полями тотъ землякъ, съ которымъ супруги познакомились на подъѣздѣ театра Эденъ. Онъ стоялъ у окна магазина и разсматривалъ выставленные товары. Заслыша крики «землякъ», онъ обернулся, но, увидавъ выставившуюся изъ окна кареты голову Николая Ивановича, тотчасъ же нахлобучилъ на лобъ шляпу и поспѣшно свернулъ въ переулокъ. Николай Ивановичъ выскочилъ изъ кареты и бросился бѣжать за землякомъ, но его и слѣдъ простылъ. Постоявъ нѣсколько минутъ на тротуарѣ и посмотрѣвъ направо и налѣво, Николай Ивановичъ вернулся въ каретѣ.
— Можешь ты думать-вѣдь удралъ, подлецъ! — сказалъ онъ женѣ.
— Еще-бы, что онъ за дуракъ, чтобъ останавливаться. Человѣку только нужно было найти дурака, чтобы занять, а отдавать зачѣмъ-же!
— Вѣдь какъ увѣрялъ, что отдастъ-то, мерзавецъ! «Только, говоритъ, на одинъ день. Какъ получу завтра съ банкира по переводу — сейчасъ-же и принесу вамъ». Это онъ въ кофейной у меня завялъ противъ Луврскаго магазина, когда мы съ нимъ вино пили. И вѣдь что замѣчательно, единственный русскій, съ которымъ пришлось познакомиться въ Парижѣ — и тотъ надулъ.
— Впередъ наука. Не вѣрь въ дорогѣ всякому встрѣчному-поперечному, — отвѣчала Глафира Семеновна — гдѣ такъ ужъ изъ-за французскаго пятака сквалыжничалъ, на обухѣ рожь молотилъ, съ извозчиками торговался, а тутъ неизвѣстно передъ кѣмъ растаяла душа — взялъ и выложилъ триста франковъ.
На вокзалъ Ліонской желѣзной дороги супруги пріѣхали безъ приключеній. Носильщики въ синихъ блузахъ взяли ихъ сундукъ и чемоданъ и принялись сдавать въ багажъ, сильно напирая на то, чтобъ и подушки были сданы въ багажъ, говоря, что громоздкія вещи въ вагонахъ возить не дозволяется.
— Ce n'est pas permis, madame. Tous verrez que ce n'est pas permis, — говорили они.
— Да что вы врете! Се не па вре. Съ этими-же подушками мы и сюда пріѣхали и онѣ были съ нами въ вагонѣ. Парту данъ ля вагонъ, авекъ ну данъ ля вагонъ. Нонъ, нонъ… Команъ донъ ну пувонъ дормирь санъ кусанъ? Нонъ, нонъ.
Носильщики, однако, сдавъ сундукъ и чемоданъ въ багажъ, отказались нести подушки и саквояжи въ вагонъ, и супругамъ пришлось ихъ нести самимъ.
— Что за причина такая, что они отказались протащить подушки въ вагонъ? — дивилась Глафира Семеновна, обращаясь къ мужу.
Дѣло, однако, объяснилось просто. Около приготовленнаго уже поѣзда, стоящаго y платформы, развозили на багажныхъ телѣжкахъ маленькія подушечки и полосатыя байковыя одѣяла и за франкъ сдавали ихъ на прокатъ пассажирамъ. Телѣжки эти катали отъ вагона къ вагону такіе-же блузники, какъ носильщики, и выкрикивали:
— Pour se reposer! Pour se reposer!
— Скажи на милость, какой хитрый народъ эти носильщики! Вѣдь это они нарочно отказались нести наши подушки въ вагонъ, чтобы принудить насъ взять подушки и одѣяла y этихъ блузниковъ. «Нельзя, говорятъ, съ большими вещами въ вагонѣ быть». Они думали, что мы повѣримъ и не понесемъ сами, но нѣтъ, не на такихъ напали! — говорила Глафира Семеновна.
— Да, да… Навѣрное, что они подкуплены или сами участвуютъ въ барышахъ, — поддакнулъ Николай Ивановичъ.
Въ вагонъ, однако, супруговъ впустили безпрепятственно. Только кондукторъ, покосившись на громадныя подушки, улыбнулся и спросилъ Николая Ивановича:
— Vous êtes les russes, monsieur? N'est-ce pas?
— Вуй, вуй, ле рюссъ, — отвѣчала Глафира Семеновна за мужа.
— Oh, je vois déjà, madame, — продолжалъ улыбаться кондукторъ, указывая на подушки, потребовалъ билеты, тщательно осмотрѣлъ ихъ и прибавилъ по-французски:- Вы ѣдете прямо въ Женеву, а потому не совѣтую ѣхать въ этомъ вагонѣ. Въ Дижонѣ изъ этого вагона придется пересаживаться въ другой вагонъ. Пойдемте, я вамъ укажу вагонъ, изъ котораго не надо будетъ пересаживаться.
Онъ поманилъ ихъ пальцемъ, взялъ ихъ саквояжъ и подушку, помогъ имъ вынести все это изъ вагона и перевелъ въ другой вагонъ, пояснивъ еще разъ:
— Voilà à présent c'est tout droit pour Genève.
— Вотъ это по-нашему, вотъ это на нашъ русскій кондукторскій манеръ, — заговорилъ Николай Ивановичъ и, поблагодаривъ кондуктора, сунулъ ему въ руку франкъ.
— Merci, monsieur, — кивнулъ кондукторъ и одобрительно сказалъ:- Oh, je connais les russes et leurs habitudes!
Поѣздъ простоялъ четверть часа и наконецъ послѣ трехъ звонковъ тронулся.
LXXIV
Кромѣ супруговъ, въ купэ вагона сидѣли: толстенькій, коротенькій французъ съ коротко остриженной бородкой на жирномъ лицѣ и тоненькій французъ въ яркомъ галстукѣ и съ черненькими усиками.
— Очень ужъ я рада, что мы не одни ночью ѣдемъ, и можно быть спокойнымъ, что мошенники насъ не ограбятъ, — сказала Глафира Семеновна мужу. — Какая ни на есть, а все-таки компанія изъ четырехъ человѣкъ. А то, помнишь, какъ мы ѣхали изъ Кельна въ Парижъ, всю-то ночь одни въ купэ просидѣли. Ужасно было страшно. Я вѣдь тогда какъ есть всю ночь напролетъ не спала. Ну, а теперь ежели мы заснемъ — они не будутъ спать.
![Николай Лейкин - Наши за границей [Юмористическое описание поездки супругов Николая Ивановича и Глафиры Семеновны Ивановых в Париж и обратно]](/uploads/posts/books/225932/225932.jpg)
