Евгений Шестаков - Номерные сказки
— "Церемония высыпания мусорного ведра". О китайских обычаях.
— Ишь ты как... Ну, пускай.
— "Авгиев узел". О лечении геморроя.
— Надобно.
— "От познания к поимению". Философский трактат.
— Оставь.
— "Мой в ее". Любовный роман.
— В сторону. Не пройдет.
— "Ляля лучше, чем бяка". Раскраска для маленьких.
— Оставляй.
— "Гомес Лопесу не Родригес". Латиноамериканская проза.
— Пущай.
— "О где вы, красные, блин, девы..." Сборник стихов.
— Ну, пусть...
— "Мертвые ноги пахнут хуже". Боевик.
— Ага...
Его величество был чужд деспотизму и вседозволенности в равной степени. Стопка непроверенных карточек росла, стопка непроверенных стремительно уменьшалась, кучка забракованных цензурой увеличилась, но была довольно мала. В итоге довольно скоро библиотека избавилась от всякого хлама и, по мнению государя, почти сравнялась по научной ценности с александрийской. Запрещенные же издания государь велел запереть в особо крепкий сундук, опечатать, а ключи к нему выбросить.
— Чтобы соблазну не было. И чтоб на костре их, подобно дикарям, не сжигать, — сказал, утерев легкий пот, монарх. И пошел справиться об обеде. А летописец исполнил его приказ. И аккуратно уложил немногочисленные забракованные книги на дно дубового сундука. Сперва "В одной постели с двумя". Потом "Как самому определить свой пол". Затем "Череп пьяного Сатаны". И так далее. Всего — двадцать девять томов. Отнюдь не самых интересных творений.
Сказка №78
В этот день ничего заметного не случилось. Ударившие морозы ограничили активность живых существ, и все население страны, включая зверей и птиц, впало в энергосберегающую бездеятельность. Царь с царицей, клюя носами, сидели у главной дворцовой печки и слушали, как потрескивают поленья. Шут торчал у окна и наблюдал за снегирями, которые приросли к веткам и качались вместе с ними во сне. Дворня расползлась по углам и притихла, и во всем дворце занималась делом только царевна, проверявшая домашние сочинения крестьянских ребят. Она уже второй год лично обучала письму нескольких отобранных первоклашек.
"Батя лошать напоил, и лошать чуть у нас неподохла. Потаму чьто батя цельно ведро может, а лошать нет. Пиво. А ведры он перепутал. А моманя бате говорит: ты, батя, совсем умом худой стал, когда ежли лошать у тебе пиво пьет. Да исчо и в пост".
Царевна вздохнула, исправила ошибки. Подумав, поставила четверку и отложила лист в проверенную стопу.
"А лето я никак не правел. Патамушта оне куры все время догляд за ими, и како оно лето было, я не видал. Рази тока хадили с Мишкой на озеру и там танули обои. А Дятька Мокар за волоса обоих спосал из озеры и водой блевали. А лето я правел хорашо."
Царевна улыбнулась. Это было сочинение того самого мальчишки, которого она прочила в старосты. Паренек был очень смышлен и склонен к обретению знаний.
"Ф калдунов я не верю, а систра боица. И я ночю ей говорю: калдун идет! А ана боица. Фся койка мокра. А батя снурком по жопице мне надал за это, што я сказал калдун идет. Патаму што тожа боица, и маманьку с лафки со страху чуть не сметнул. Хотя взростлый."
Царевна подчеркнула ошибки, но поставила пять.
"С дедушком Петей ловили рыбу. Сперва на уду, потом в сеть, а потом прямо руками Инспектор нас с дедушком обеих споймал. За то, что потому как сетью нельзя. И штраф. А рыбу Инспектор себе забрал и коптил, люди видели. Вырасту — Инспектором буду."
Царевна нахмурилась и отложила сочинение в сторону. Ей надо будет обстоятельно и серьезно поговорить с его автором. А государю — покричать и потопать ножками на инспектора.
"У старшого брата свадьба была. Ён медов обпился и в кусту середь дня уснул. А Петка с Федкой невесту скрали. А ён встал, а невеста где. А Петка с Федкой говорят: кака невеста. А ён говорит: котора была. А Петка с Федкой говорят: а котора была. А ён говорит: а за котору щас в лоб обоим. И задрались. Сильно. Котора морда не поймёш где. Щас обои все трое синяков у их много. А невеста до сих пор где. Поди, найдёца."
Царевна засмеялась. И ошибки править не стала.
"Ищо к дяди Коли с мамой ездила. Он раньше хороший был и игрушки мне подарил много. А сичас не стал. Лежит и лежит. А все плакают. Потом в ямку поклали, и дядя поп пел. А мы с Ленкой поспорили, што вылезет или нет. И я проиграла."
Достав платок, царевна вытерла слезы. И взяла последний листок.
"Сильный был гром. Коровы сбесилися и на рожь побёгли. И тятя говорит: "От, блять, курвы, куда побёгли!" И за ими бегом. А дедушка говорит: "А хер ли? Рожь-то поди не наша." А маманя говорит: "Дак боярска же рожь! Песдюлей на кажну харю по две штуки получим!" Ну и да. Получили. Рожь же коровы-то суки в гавно ко всем херам истоптали."
Царевна покраснела и стукнула по столу кулачком. Вовочка был мальчик неглупый и артистичный. Но хулиган!
В дверь тихонечко поскреблись.
— Перерыв, твое высочество! Полдник!
Вошла кухарка с подносом в руках и сахарной улыбкой на сдобном личике.
— Откушай, царевна! Коржики самолучшие получились!
Сказка №79
В это утро его величество не проснулся. Реки вчерашних возлияний были столь могучи и широки, что отойти ко сну царь изволил в виде абсолютно бессмысленного деревянного истукана с нулем во взгляде и полным отсутствием реакций на раздражители. Обозначив капитуляцию Морфею серией далеко не горловых звуков, государь опочил последним в груде ближних бояр. Свалившийся предпоследним шут, став царским изголовьем, не храпел, как обычно, а мягко булькал. Задолго этим предвосхищая новейшие типы иностранных спальных конструкций. Виночерпий, в обязанности которого входили также догляд и присмотр, накрыл государя большим гербовым одеялом, положил ему в ноги самого тепленького из бояр, раскрыл окна, взял полотенце и стал проветривать помещение, не рассчитывая закончить даже к полудню.
Вся государственная головка, вопреки обычаю, напилась столь сурово отнюдь не в силу какого-то найденного повода, а напротив, именно в пику полному отсутствию такового. Когда после долгих умствований ни одна светлая башка не смогла присовокупить к общим намерениям никакого мало-мальского юбилея или захудалого праздника, царь, сведя брови, просто сказал: "Вперед!" — и через двадцать минут вся государственная машина в полном составе уже приняла по три критических массы на каждого. Исключая царя, который принял четыре. Зверский характер попойки усугублялся тем, что даже наименее воспаленные умы ни на секунду не озаботились отсутствием всякой закуси. Не теряя на тосты времени, государь быстро начерпал в себя недельную норму. И начал пить со вкусом только тогда, когда перестал узнавать половину бояр. Шут, тремя меткими глотками уложив наповал последнюю трезвую мысль, полностью отождествил себя с кухонной раковиной и вовсе этого не скрывал, раз и навсегда открыв рот и запросто вставив в него шланг из уложенной наверху бочки. Каждый отдельно взятый боярин пил не в пример меньше, сперва аккуратно считая на пальцах смертельные дозы, а затем, по окончанию пальцев, махнув рукой и употребляя по зову сердца. Духовенство, забычковав кадила и забросив кресты за спину, под руководящие движения архимандритова кадыка последовательно упилось до положения риз, до зеленых чертей и до белых ангелов с арфами. Боевой генералитет, числом примерно около двух, к завершению мероприятия являл собой нерядовую картину ввиду повсеместно лопнувшей на обоих кольчуги и одинаковой гомеричности животов, кои, при умозрительном геометрическом сочленении, составили бы идеальную сферу величиной с небольшое солнце. Государю же в этот вечер удалось повторить национальный (и поэтому автоматически мировой) рекорд, состоявший в том, что частота принятия на грудь ковшика совпала с частотой пульса. Словом, употребление состоялось довольно серьезное. Хотя, конечно, уступающее по масштабам как новогоднему, так и майскому.
Так вот, утром государь не проснулся. Что, однако, не помешало ему после звонка будильника начать поступательное движение в сторону умывальной комнаты. Тело, некогда приученное к обязательным процедурам, могло распоряжаться только конечностями. И, прибыв к умывальнику, встать само не сумело. Но выход из положения был им найден. Крепко спящий государь пустил обильную слюну, которую тут же растерла по лицу хаотически мечущаяся рука. Не смотря на слегка кошачий тип действий, формально государь был умыт. А также он был одет. И даже чуть-чуть обут. Плюс ко всему дышал и имел в бороде сравнительно небольшое количество мусора.
Поэтому, когда, пригибаясь, в горницу вошел голландский посол, взору его представился не абсолютный натюрморт, как бывало, а относительная пастораль.
