Марианна Гончарова - Отдам осла в хорошие руки
В этом была, правда, и польза: Василий Алибабаевич гонял со двора парней, которые за Настей увивались. Но и тут прокол случился — он Илюшу укусил, Илюшу, который Насте ну очень нравился. Можно сказать, полюбила Настя его. И вот от любимого осел откусил кусок. От новых брюк. И Настя плакала — выгони его, выгони, продай. Но куда, кому?
И что же было делать — беда была в том, что Грыгоровыч уже полюбил этого идиота. Нежной, чуть ли не материнской любовью.
Но терпение все же лопнуло, и решение созрело, когда Настю приехали сватать. Так готовились — и покрасили, и подмазали, и вычистили двор, и все дверные ручки надраили, и украсили вход рушниками, как принято. А главное — Грыгоровыч упросил дальних соседей, которые трех коней держали, взять временно Василия Алибабаевича к себе на конюшню. Потому что все ведь сорваться может.
Приехали от жениха торжественно, на иномарках, со старостами. И цветы, и подарки, и видеокамера — чтоб, значит, все с самого начала снимать. Ну и завели: «Зычимо миру дому сьому і щастя всім, хто в ньому». Мол, желаем мира этому дому и всем, кто в нем проживает. Ну и потом: не пугайтесь нас, мы не военные, мы — мыслывци, то есть охотники. Вот беда: убежала от нас куница, а может, и лисица, а может, и девица. Мы-то что, а вот легинь наш… (Тут Илюша как пошел отвешивать поклоны налево и направо, и так обстоятельно — дело-то серьезное. Ох, как люблю я эти местные традиции. И нравится, что молодые их чтят. Это очень правильно.) Ну и дальше ведет главный, его у нас сватач называют, ну который сватает. Говорит он скороговоркой нараспев, но разборчиво, чеканно. Легинь, мол, наш страдает, просит мыслывцив, чтоб помогли поймать куницу, не то пропадет. Ну мы пошли по следу, в ваше село пришли, как называется, не знаем, но надеемся на удачу. След привел до вашей хаты. Добровольно отдайте девицу, а то силой брать будем. А легинь за ценой не постоит — «віддасть молодець повний гаманець». То есть кошелек, значит.
А тут и Настя вышла на порог, нарядная, смущенная, вся в новеньком, чистенькая, гладко причесанная. Грыгоровыч весь на нервах, но любуется — хороша девушка Настя, его дочка. И отличница — в университете учится по химии, и собой хороша, и вон рушники вынесла — сама вышивала. Гордится Грыгоровыч. А сватач опять к Грыгоровычу, мол, ну как? Отдаете или пусть пока еще подрастет? (Так положено спрашивать.)
А Грыгоровыч сдавленным от волнения голосом:
— Так нехай же ж Настя решает.
Настя зыркнула на отца недобро (еще бы — с его ослом кусачим можно и в девках было остаться вообще!) и с достоинством произнесла, опустив ресницы на пунцовые щеки, ответила, как и принято у нас:
— Ну, колы вин мэнэ хочэ, то и я його хочу.
Мы все здесь так отвечаем. И я так отвечала. Ну это обряд такой. На самом деле именно мы, женщины, выбираем, так ведь? Но дедовские традиции для нас — это все! Ну вот, и Настя согласилась.
Все обрадовались, калачами обменялись сдобными и облегченно выдохнули. Гостей пригласили в дом, усадили за стол, стали знакомиться поближе, угощать от всей души, и принялся Грыгоровыч горивочку разливать. Конечно, в таком напряжении про Василия Алибабаевича никто и не вспомнил. Ну а он, как вы уже догадались, выбрался очень легко и быстро, а там, может, и хозяева конюшни подсобили, от крика его можно же и ополоуметь. Короче, он вышел, отряхнулся, огляделся, шляпу и галстук поправил и пошел искать своих. Явился как раз к голубцам. И ведь все так развеселились, расслабились, что никто и не заметил, что эта скотина тихонько прошмыгнула во двор и уже давно ошивается под открытыми окнами и георгины жрет.
И тут на вопрос Настиной мамы отец жениха хвастает:
— Мы Илюшеньку нашего на всякие секции водили, он у нас мастер спорта.
А из-за окна, жалюзи прикрытого, пока тихо, но скептически и недоверчиво хохоток:
— Ага. Гы-гы! Йя-ха-ха-ха-а!
Никто, может, и не расслышал, только Илюшина мама. Она напряглась, поводила ртом туда сюда и сразу как-то поскучнела, надулась.
А Илюшин папа опять важничает:
— Илюша у нас пятерочник, сам в мединститут поступил, ничего не по блату, как некоторые…
А за окном уже погромче:
— Ага-аха-а-ах-ха-гы-гы-гы!
Тут уже всем как-то не по себе, только хозяева пока ничего не слышат. Или вид делают?..
А тут сватач поднимается и, бороду поглаживая, говорит:
— Так выпьем же слово наше крепкое! (Мол, что семьи договорились. Этот обряд у нас так и называется «пить слово».)
Тут уж вообще — эта скотина как разошелся, как стал реготать, подвизгивать, всхрапывать, ржать и похрюкивать. И оба Илюшины родителя переглянулись и давай из-за стола быстро выбираться, нервно отряхивая ладонями крошки с колен, мол, все — мы уже пойдем, раз тут над нами так изощренно издеваются.
У Насти истерика тут же случилась, ей нет, чтоб заплакать, а она голову закинула и ну хохотать, остановиться не может и только повторяет:
— Я же говорила, я же говорила!
А осел еще громче голосит. Илюша кричит родителям:
— Сидите тут, оно нас не выпустит, покусает обязательно.
А родители ему:
— Не пара, не пара она тебе, вся в родителей она!
Такой ор стоит что в доме, что во дворе — удовольствие всем, кто подслушивал. И тут уже Грыгоровыч хвать кулаком по столу, вскричал и стал объяснять, умолять, заступаться, мол, вот! Смотрите — это ведь не мы! Это кум мой, Октавиан, мне свинью подсунул.
— Какую свинью?! — кричат Илюшины родители. — Свинья так не умеет!
— Ну не свинью, — Грыгоровыч в ответ чуть не плачет, руку на грудь. С бутылкой горивочки. Как наливал, так и держит. — Ну осла! Осла Василия Алибабаевича!
А Настя с ослом покатываются, гогочут дуэтом. Грыгоровыч к окну:
— Вот! Смотрите! — и — р-р-раз! — сдвинул жалюзи в сторону. И тут же — тишина. А в окне этот придурок. В шляпе и галстуке. Со скорбным, но кротким выражением на морде. И хризантему дожевывает меланхолично.
Вот с тех пор, именно с того вечера и появилось на столбе то самое объявление. Потом, конечно, Грыгоровыч дописывал — люди-то в селе хорошо уже этого осла знали. И других предупреждали.
Ну нашли мы Василию Алибабаевичу добрые руки. Даже очень много добрых, искренних рук. Потому что сейчас Василий Алибабаевич живет и работает в Доме ветеранов. Он, бывает, и детей катает, а когда надо, и молоко с фермы возит, и белье из прачечной. И часто его напрокат берут — что-нибудь перевезти. Он парень сильный оказался. Работает. И устает. Поэтому орет уже меньше. И кусаться перестал совсем. А если даже и орет, то старички только посмеиваются.
Грыгоровыч иногда тайком бегает туда: зацепится за забор и подглядывает, как он там, его Василий Алибабаевич, поживает…
Мужские слезы
Если не торопиться и все сначала, то позвоните в приемную дирекции Черновицкой макаронной фабрики. И ответит вам голос нежный, вкрадчивый, обволакивающий, сладкий. Секс-по-телефону рядом не лежал, не валялся. «Ал-л-ле-у… Черновицое-акционерное-предприятие-по-производству-макаронных-изделий-слу-у-у-ша-ет?» И все сразу бегут туда. Посмотреть — кто! Кто она, гейша, гетера с голосом многообещающим? Кто?!
А там Гутта Сергеевна… Такая женщина… Красавица, конечно… Но… Статую Свободы видели когда-нибудь? По телевизору? Забудьте. А бокс? Нет, не женский. Смотрите? Вот! Она как Кличко! Причем оба. Вот такая. Но сентиментальна. Как крокодил. Чуть что, глаза ее огромные голубые слезами наполняются. Особенно когда музыку «Эммануэль» слушает. Или песню Иглесиаса: мол, я тебе просто звоню, чтоб сказать: «Ай лав ю». Гутта подпевает и ревмя ревет. Но при этом Гутта из породы женщин бойцовых. Две в одной.
Бывают же дамы… Подарки судьбы. Но кто вам сказал, что Гутта — подарок? Нет. Потому что счастливой быть не умеет. Совсем. Спрашивается, разве может Гутта быть счастливой, если муж ее вместо обещанной шубы покупает кузов для автомобиля!
А и действительно, к чему Гутте шуба? Ну да, обещал. Ну да, примеряла. И что? Она же в этой шубе как йети, снежный человек. А кузов… это же кузов!
А Гутта, хотя на работе и сладкоголоса, дома может вопить как буревестник. Черной молнии подобный.
— Куда? На что я надену этот твой кузов?! — верещит Гутта.
Тут она права. На что бы ни надела она этот кузов, везде он будет мал. Тесен в груди, плечах, бедрах, коленях.
Ну что, поняли, отчего слезы? Правильно. Подозрительность.
Все, оказывается, очень просто и понятно. Муж Миша к Гутте интерес потерял. Мрачен, угрюм стал… В молодости он Гутту, хоть и как два Кличко, на руках носил. И щедр был, как султан. Подарки дарил. Проигрыватель «Рига», вазу напольную керамическую, портрет Есенина… И такой однажды момент был… Такой романтичный… Гутта, когда рассказывает подругам, всегда плачет от избытка чувств. Как-то пришла Гутта к Мише, на улицу Стасенко, 38, где он с мамой жил. А мама уехала в санаторий. А Миша подхватил ее, Гутту, на руки — и понес! Нес, нес… Сквозь одну дверь пронес. Сквозь другую… Стремительно так… И все под музыку. «Реквием» Моцарта. Мишка же музыку очень любит. И вот уж спальня… Последние двери. И не рассчитал Миша от счастья или еще из-за чего-то там — и бахнул он Гутту головой об косяк. Вот. Как романтично!
