Владимир Войнович - Жизнь и необычайные приключения солдата Ивана Чонкина. Перемещенное лицо
Вернулся к письмам, стал читать одно за другим, аккуратно раскрывая, а потом так же и складывая. Два раза не выдержал и пустил слезу. Захотелось увидеть Нюру немедленно, обнять, прижать к себе, остаться с ней до скончания дней. Но, подумав еще, понял, что, пожалуй, зря он сюда приехал. Не его она ждала во время войны и не его образ хранила в памяти после. Тот, кого она ждала, был гораздо лучше его и лучше вовсе не тем, что летчик или полковник.
Чонкин глянул в окно. Солнце над речкою Тёпой стояло пока высоко, был шанс еще добежать до станции засветло. Он сложил письма, перетянул их резинкой, положил на прежнее место и посмотрел, не оставил ли каких-нибудь следов своего пребывания.
Нет, не оставил.
Надел кроссовки, положил ключ на прежнее место и двинулся прочь.
19
Но едва отошел от дома, как из-за бугра появилась она.
Она шла с двумя кошелками, бедно одетая старая женщина. И худая. Ничего не осталось от пухлых щек, от полных грудей и прочих округлостей. Поравнявшись с Чонкиным, Нюра взглянула на него, как на незнакомого человека, мельком и равнодушно, но по еще не прошедшей кое-где привычке деревенских жителей поздоровалась и двинулась дальше. И он продолжил свой путь, но через несколько шагов обернулся. И увидел, что она стоит и смотрит на него.
Он ей улыбнулся во весь рот фарфоровыми зубами. Она улыбнулась в ответ и, спохватившись, прикрыла свою беззубость ладошкой. А потом, оставив кошелки на тропе, медленно пошла к нему. Подойдя, протянула руку и сказала: «Здравствуйте, Ваня!» Так сказала, как будто ничего необычного не было в этой встрече. А он ей ответил: «Хай! Очень приятно вас видеть опять».
Потом они сидели у нее, пили чай с карамельками.
Вернее, он пил, а Нюра смотрела на него.
– А вы сейчас, стало быть, откуда приехали?
– Из Охайо, – сказал Чонкин.
– Далеко это?
– Далеко, – сказал Чонкин.
– В Сибири?
– Подалее.
Не представляя, что может быть дальше Сибири, Нюра помолчала.
Он понял, что она не представляет, и сказал ей:
– Из Америки я приехал, Нюра.
– Из Америки, – машинально повторила Нюра, а потом как бы спохватилась: – Как это из Америки? Из самой Америки?
Она была высокого мнения о Чонкине, предполагала, что на многое он способен, но Америка для нее все еще оставалась где-то за облаками или в потустороннем мире, и даже вообразить, что вот сидящий перед ней человек способен существовать в Америке, она не могла.
– Из самой Америки, – подтвердил Чонкин.
Еще больше она удивилась, когда поняла, что Чонкин, оказывается, не на минуту туда залетел, а живет там с сорок шестого года, а уж когда он стал ей рассказывать подробности своей реальной жизни, то это вообще не уложилось в ее голове.
И она ему кое-что рассказала о жизни односельчан, что знала и о чем слышала от других…
Председатель Голубев из лагеря так и не вернулся. Лешка Жаров после демобилизации работал трактористом и утонул, когда на тракторе переправлялся по тонкому льду через Тёпу. Кузьма Гладышев в сорок восьмом году, еще будучи ссыльным, рискнул приехать нелегально в Москву, пробился к академику Лысенко, представился ему верным лысенковцем, пожаловался на районных сельскохозяйственных руководителей, которые, будучи безродными космополитами, то есть евреями, стоят на пути всего передового. В частности, не дают провести научные опыты по выращиванию гибрида картофеля с помидором. Лысенко выслушал его внимательно. За то, что сотрудничал с немцами, пожурил, но заключил, что стремление обеспечить страну высокоурожайными сортами гибрида похвально и достойно поощрения. Благодаря его хлопотам Гладышев был освобожден от дальнейшего наказания и вернулся в родную деревню. Но уже с паспортом ездил опять в Москву, присутствовал на знаменитой сессии ВАСХНИЛ, где во время выступлений генетиков в качестве одного из приглашенных представителей простого народа топал ногами и кричал: «Мухоловы!» Лысенко обещал ему предоставить для опытов большое поле, но не успел, сам попал в немилось. Умер Гладышев в начале семидесятых годов и похоронен на местном кладбище.
На ночь Нюра постелила Чонкину на кровати, а сама спала на печке. Утром они вместе позавтракали, после чего он подарил ей свою фотокарточку, цветную, на фоне двухэтажного белого дома с балкончиком. Пообещал ей, что пришлет приглашение приехать в Америку, после чего они пожали друг другу руки, и он ушел.
20
Следующим летом пришло Нюре диковинное послание. Конверт плотный, с печатями, вдавленными в бумагу, с адресом и фамилией Нюры, напечатанными типографским способом и нерусскими буквами, которые она в школе учила давно и забыла. Не открывая конверта, Нюра долго его рассматривала на просвет, потом, за неимением других советчиков, побежала к Нинке Курзовой, такой же одинокой старухе, как и она. В шестидесятом году сын Нинки Никодим ушел в армию, а домой уже не вернулся. Уехал на заработки на Воркуту, а там его зарезали в пьяной драке. Нюра когда-то завидовала Нинке, что та вовремя вышла замуж и познала счастье материнства, но судьба со временем уравняла их в положении. И, как думалось Нюре, лучше уж не рожать ребенка, чем родить, вырастить и потерять.
Нинка тоже долго вертела конверт, разглядывала и щупала, и посоветовала Нюре не открывать, а отнести сразу Куда Надо, пущай, мол, там поглядят, что к чему. Потому что в таком конверте мало ли чего может быть, Нинка слыхала по радио, что личинки тех же колорадских жуков могут в достаточном количестве находиться в конверте, а теперь даже бомбы есть такие, что рассылаются людям по почте. Впрочем, и самой Нинке было любопытно, а Нюре и подавно, тем более что у нее были более реалистические предположения, в которых она не совсем обманулась.
Вскрывши конверт, она нашла в нем заверенное нотариусом приглашение (по-английски, но с переводом на русский язык), где было сказано, что гражданин Соединенных Штатов Америки мистер Джон Чонкин приглашает гражданку Союза Советских Социалистических Республик Анну Беляшову к себе в штат Огайо, в гости, сроком на один месяц и обязуется оплатить дорогу туда и обратно, содержание приглашенной и медицинскую страховку. Тут же был и билет на самолет компании «Континентал».
Увидев такое, Нинка, и в преклонных годах оставшаяся завистницей, сперва потеряла дар речи, а потом спросила:
– Ну так чего ж, поедешь?
– Ну, а чего еще? – отозвалась Нюра. – Если Ванька приглашает, так как же?
– И полетишь на самолете?
– Полечу, – сказала Нюра. – Ванька говорил, туды на поезде не доедешь. Далеко больно, и – океан.
– Ну да, – согласилась Нинка. – Ну ладно. Только гляди, чтоб тебя там негры не слопали.
– Не слопают! – заверила Нюра. – Я старая, мое мясо не прожуешь.
21
Трудно представить себе, как прошла Нюра через все хлопоты, связанные с заграничной поездкой, но как-то она их все-таки одолела. В Москву съездила, там жила у внука Люшки Мякишевой Сереги, тот брал с нее три рубля в сутки за раскладушку на кухне. Москва показалась ей городом бескрайним, неприветливым и пугающим. Народу тьма, и все злые, все куда-то бегут-бегут, не могут остановиться.
Полторы недели проканителилась, но получила в ОВИРе паспорт и отстояла очередь в американское посольство. Там с помощью какого-то доброхота, взявшего с нее пятнадцать рублей, заполнила анкету, где согласилась на то, что в случае смерти семь тысяч долларов из ее страховой суммы будут потрачены на перевозку ее трупа обратно в Россию. Потом женщина в очках, с худым и бесстрастным лицом, задавала вопросы, которые все почти пугали Нюру и ставили в тупик:
– Кем вам является приглашающее лицо?
Она сказала: никем не является.
– Если никем не является, зачем он вас приглашает? Вы собираетесь нелегально работать? Выйти фиктивно замуж? Вы состоите в коммунистической партии?
Нюра врать не умела. На все три вопроса ответила отрицательно, понимая, что шансов получить визу с каждым ответом все меньше. Работать не собирается, замуж не хочет, в партии не состоит.
Следующий вопрос был:
– Вы имеете планы заниматься проституцией?
– А надо? – спросила Нюра и совсем приуныла: – Я же старая, куды мне?
И стала думать, что хоть бы отдали паспорт. А они не отдали. Очкастая сказала: «Приходите в следующую среду». В следующую среду в том же окошке сидела китаянка с ярко накрашенными губами. Молча протянула паспорт в окошко. Нюра не хотела даже заглянуть, понимая, что ей в визе отказано.
Дома Серега спросил:
– Ну чо, теть Нюр, дали визу-то?
– Дали, – вздохнула Нюра. – Догнали и еще добавили.
– Не дали? – понял Серега. – А чо сказали?
– Да чо сказали, еще прошлый раз сказали. В партию надо вступить и проституцией заниматься.
– Чо-чо-чо? – не поверил Серега.
– А вот тебе и чо-чо. Еще и наркотики спрашивали, а где же я их возьму?
– Теть Нюр, чой-то ты не то городишь. А ну, дай паспорт. Ну вот. Вот же ж она, виза-то!