Дмитрий Ненадович - Повесть о потерянном времени
— Да хватит уже. Одного только не могу понять: почему всё это нельзя делать днём?
— А когда, скажи на милость, заниматься обслуживанием техники и боевой подготовкой? Боевых задач-то никто с этого грёбанного батальона не снимал. Когда, спрашивается, мести асфальт, красить осеннюю листву, белить бордюры и ухаживать за домашними животными? Этих задач с героического батальона тоже никто не снимал. Поэтому, как только мы уезжаем на учения, весь гарнизон через неделю начинает утопать в собственном дерьме. И ещё, поверь, кроме этого есть очень много разных дел, которые ночью не сделаешь.
— А когда же отдыхать, уделять внимание семье и всё такое прочее…?
— Насчет этого у высшего начальства всегда есть чёткий ответ: отдыхать надо в свободное от службы время. И насчёт семьи тут недавно Шахрайчук выразился довольно чётко: «Я вам запрэщаю воспытыват своих дытын, усим воспытыват тильки свий лычный состав».
— Как всё это интересно…
— Во-во, мне тоже. Но может всё скоро изменится. Говорят, Ахтунг куда-то уходит. Выжил-таки я его. Ха-ха. А без него, глядишь, и Шахрайчук угомонится.
— Будем надеяться.
— А вообще, милая, надо сваливать отсюда как можно быстрее. Роста здесь никакого. Майор для данной местности, ну просто потрясающе большой человек. И на любую майорскую должность стоит очередь из шести-восьми человек. И половина из них готова лизать всё что угодно, все выступающие и углубленные части тела вышестоящего начальства, лишь бы получить по большой звезде на погоны.
— И куда же ты думаешь пробиваться?
— В Питер, куда же ещё? Только на имеющуюся жилплощадь. Если папа не генерал, то иначе никак. А папы у нас не генералы…
— Ну давай, хотя мне и здесь в лесу пока нравится.
— Вот именно — пока. Ты здесь второй день. А те, которые уже второй год тут чалятся, уже воют в полный голос. Особенно фифочки из больших городов. Но ты-то ведь у меня не такая? Выть не будешь? Ты ведь у меня декабристка?
— Иди ты уже спать, Волконский. Завтра, небось, опять в семь убежишь.
— Нет. Завтра — в семь тридцать. А до семи тридцати нам ведь ещё много чего надо сделать. Надо ведь наверстывать упущенное за два года?
— Надо, но, пожалуйста, без фанатизма, мачо.
Прибыв утром в расположение роты, Сергей без удивления узнал, что прецедент всё же не замедлил состояться. На этот раз его обнаружил прапорщик Замутянский. Прапорщик заступил накануне в наряд начальником караула и, обойдя с ночной проверкой посты, решил было заглянуть в расположение родной роты. Заглянул дабы так, на всякий случай проверить, как там проистекает мирный сон внешне дисциплинированных бойцов. Не нарушают ли какие злые силы мирное посапывание спящего воинства? Но в конечном итоге прапорщик попал на войну. По казарме, лязгая гусеницами, ползали танки, под потолком во взлётном режиме ревели двигателями «Б-52», с гортанными воплями наступала куда-то вражеская пехота. Всё это нисколько не удручало «ракетных духов», которые с сапогами и табуретками в руках невозмутимо отражали атаку за атакой. За всем этим действом лениво наблюдали полусонные «сеньоры», вальяжно возлежащие в своих койках. Только в этот раз они почему-то требовали от своих «вассалов» называть себя «сэрами». «Сэры» периодически подбрасывали обороняющимся вводные («Танки справа», «Разрыв фугасного снаряда» и т. д.) и те, прежде чем выполнить какое-либо соответствующее складывающейся ситуации действие, обязаны были громко и чётко отвечать: «Yes, сэр!» Вскоре силы врага иссякли и раздался победный клич контратакующего воинства. Завороженный происходящим прапорщик не стал ждать дальнейшего развития контрнаступательной операции, поскольку ему нельзя было надолго оставлять караульное помещение. Он быстенько организовал подъем, построил ещё не остывшую от боя роту на этаже, сообщил по телефону о происходящих сражениях Пчелкину и ускоренно удалился для продолжения несения службы. «Буанопарте» прибыл на поле битвы через десять минут и тут же принялся подводить итоги боевых действий своего подразделения. Путём опроса очевидцев были определены безвозвратные и санитарные потери, сформирована похоронная команда и назначено место захоронения сложивших в бою свои головы воинов.
Вскоре всё успокоилось. Захоронив убиенных под выстрелы прощального салюта в наскоро вырытых братских могилах, оставшиеся в живых бойцы заняли места в своих койках. Но ненадолго. Наскоро зализавшую раны роту ждало новое испытание — передислокация. Передислокация происходила в форме ускоренного передвижения по сильно пересеченной местности в полном снаряжении и при наличии всего имеющегося у мужественных бойцов вооружения. Путь к месту передислокации был не близок. Достичь его в этот раз так и не удалось. Рота заплутала в неизученных топографами должным образом окрестных лесах и с превеликим трудом вернулась к месту своего прежнего расположения. За плечами у роты остались двенадцать политых потом километров. На некогда грозных бойцов было жалко смотреть: измазанные соплями и покрытые трупными пятнами перекошенные лица, перекрученные ремни снаряжения и вооружения, торчащие из сапог портянки. Ну что ж, лиха, как говорится, беда — начало. После завершения пятого по счету кросса Сергей с удовлетворением отметил про себя заметно выросший потенциал подразделения.
— Вот теперь вы очень похожи на советских воинов, спасших мир от коричневой чумы, — говорил он восстанавливающему дыхание в движении ладному строю, — а ведь ещё не так давно смотреть без слёз на вас было просто невозможно. Это было какое-то напуганное сборище растерянных, выброшенных на берег цунами полуобморочных от усталости павианов. И что-то «сеньоров» с «сэрами» не могу я среди вас никак разглядеть. Исчезли что ли?
— Так точно, — глухо отвечал строй.
«Сеньоры» с «сэрами» никуда, конечно же, не исчезли. Они просто как-то сникли и перестали выделяться. По всему видать, что мечта об уходе на «дембель» с лавровым венком олимпийского чемпиона на голове их никогда не посещала. Впрочем, услужливая «молодёжь» как и прежде старалась подставить под их «сморщенные от старости» зады скамейки в столовой, но это уже не выглядело махровой «дедовщиной». Это были уже, наверное, знаки вполне заслуженного уважения, и старлей прекратил обращать на них внимание. А вот ночные сражения с того самого раза точно прекратились. Сергей много раз пытался попасть на этот ночной спектакль, но каждый раз почему-то неудачно. Все без исключения воины вдруг как-то в одночасье приучились по ночам банально так спать. Именно спать и ничего другого. Отдыхать лёжа, как прописано в Уставе. Что с ними случилось — неизвестно. Психологи говорили что-то про период взросления. Наверное, всё так и есть. Хотя этот период каждый переживает по своему и в свое время, а тут как-то одновременно всё получилось…
Надо отметить, что в других ротах подобных совпадений в сроках взросления как-то не наблюдалось. Случались и случаи рукоприкладства. Не раз на различных построениях на плацу рассвирепевший Шахрайчук допрашивал перед строем то одного, то другого драчливого в престарелости своей «сэра». Допросы всегда производились по приблизительно одинаковой схеме:
— Хто у тэбэ маты?
— Доярка.
— Хто твий батька?
— Тракторист.
— Ви бачетэ, шо робится, — возмущенно кричал Шахрайчук, обращаясь уже ко всему строю. — Батька — тракторыст!!! Маты — доярка!!!! А вин, шэлмэц, молодогхо солдата кулачышшэм по пузяке!!!
После таких допросов следовало суровое наказание, связанное с долговременной отсидкой буйного «старикана» на гаупвахте. Это было действительно очень суровым наказанием и о гарнизонной гаупвахте надо рассказать отдельно. Несмотря на то, что гауптвахта называлась гарнизонной, располагалась она в караульном помещении батальона. Поскольку службу в гарнизонных караулах несли исключительно только офицеры и особо выдающиеся прапорщики батальона, они же были по совместительству и начальниками караулов при гарнизонной гаупвахте. Начальники караулов, вступив в преступный сговор, создавали порой невыносимые условия «отсидки» на гаупвахте для особо проштрафившихся воинов. Собственно говоря, ни о никакой «отсидке» речи идти не могло. Буянов исправно кормили, но сидеть и лежать практически не давали. Днём их гоняли на работы, а по ночам заставляли отрабатывать вводную: «Пожар на гаупвахте». По этой вводной пол камеры, в которой содержался заключенный, сначала равномерно засыпался песком, а затем по щиколотку заливался водой. После этого заключенному выдавалась тряпочка размером с носовой платок и тазик для сбора водо-песочной взвеси. При этом предназначенный для отдыха топчан сворачивался к стене и закрывался на замок. Ключ от замка хранился только у начальника караула. Если заключенный успевал до утра так вычистить камеру, что результаты этой работы сильно нравились начальнику, тот мог милостиво, но не более чем на часок, позволить заключенному покемарить лёжа. Но такое происходило крайне редко. Как правило, к утру начальникам не нравилось уже ничего, и заключенные тренировались спать стоя. На следующий день всё повторялось. И это было правильно. А как иначе? Тебя посадят, а ты не воруй. И не тыкай «молодогхо солдата кулачышшэм в пузяку». Как правило, воспитательный процесс ограничивался одной отсидкой. По второму разу попадать на гаупвахту особо никто не стремился. На старлеевой памяти был один такой уникум, но тот был политическим. Единожды отсидев за «неуставняк» он, не смотря на командирский запрет, постригся налысо в известный солдатский праздник, называемый «сто дней до приказа». Командир вначале наказал его безобидными нарядами вне очереди, но охамевший боец, что называется, встал в позу обиженного: «А ведь Ленин тоже лысым был. Если бы он был жив и Вам дали бы волю, то Вы и Ленина сортиры чистить отправили бы!» Подобные заявления — это, конечно же, полный беспредел. Даже не стоит и говорить, что наглец тут же был отправлен на гаупвахту на самый большой из оговоренных Уставом сроков.
