Леонид Ленч - Тернистый путь
— Что с вами. Нарцисс Федотыч?
— Да так, знаете… подумалось сейчас… вот, собственно, и я… Крутишься, крутишься… Там хоть толк есть. А тут?!
— Вам ли это говорить, Нарцисс Федотыч!
— Именно мне, голубчик, именно мне! Верьте, что бы я ни сделал на своей орбите, все равно не заметят и как следует не оценят. Уж я-то знаю! А вот Гелиотропка Фиалкин, будьте уверены, всего добьется. Его и включат, и пошлют, и отметят!
— Ну почему вы так думаете, Нарцисс Федотыч?
— Уж больно он ловок… по этой части. И туда пойдет похлопочет, и сюда. Тут поплачет в жилетку, там анекдотик расскажет. Проныра! А я… не умею! Я только кручусь по своей орбите. И все!
— Как жестоко вы заблуждаетесь, Нарцисс Федотыч! Неужели вы всерьез думаете, что Гелиотропкины выверты имеют какое-нибудь значение?!
— А вы так не думаете?
— Не думаю. Уверен, что вывертами ничего нельзя добиться в искусстве. Только талантом и трудом! Только!..
Лицо у Нарцисса Федотыча светлеет, но лишь на миг.
— Вашими бы устами, — бормочет он. — Я это вообще так, к слову… Мне лично ничего не надо. Крутился, кручусь и буду крутиться!
…Однажды отмечали у нас передовиков общественной работы. Почетную грамоту месткома получил и Нарцисс Федотыч. Мы вышли вместе из клуба и по свежему снежку пошли домой пешочком.
Нарцисс был очень доволен. Мороз подрумянил его полные, обычно бледные, чисто побритые щеки, он как бы излучал сияние удовлетворенности и полного душевного благополучия.
— Хорошо вам, Нарцисс Федотыч? — спросил я.
— Хорошо! — ответил он, продолжая улыбаться своим тоже, видать, румяным мыслям.
— А приятно, черт возьми, когда тебя отмечают! — сказал я философски. — Даже обычная Почетная грамота и та доставляет некоторое…
Он радостно перебил меня:
— При чем здесь Почетная грамота? Вы заметили — в пятом ряду сидел Гелиотропка, ждал. А ему и не дали! Мимо носа проскочило. Воображаю сейчас его кислую рожу!
— Вы ошибаетесь, Нарцисс Федотыч! Ему дали!
— Позвольте, когда?!
— Сегодня. Когда и вам дали!
На Нарцисса жалко было смотреть. Он похудел в одну секунду. Рот стал старушечьим, глаза округлились и молили о пощаде. Но я был беспощаден.
— Помните, вы пошли в буфет? Вот как раз тогда… Но почему вы так огорчены? Ведь в данном случае Гелиотропка Фиалкин не ловчил, не выворачивался наизнанку, а действительно хорошо работал и заслуживает поощрения. Согласитесь с этим.
— Выходит, мне — грамоту и ему — грамоту Мерси!
Мне показалось, что надежная сердечно-сосудистая система моего приятеля вот сейчас, сию минуту даст роковую осечку! Я подозвал такси, усадил его в машину, и мы поехали.
— Нарцисс Федотыч! — сказал я после долгой паузы. — Милый мой, бросьте, не терзайте свою бедную печенку. Работайте, и все придет в свое время. Помните, что сказал Маяковский: «Пускай нам общим памятником будет построенный в боях социализм!»
Он обернул ко мне свое расстроенное лицо и произнес:
— Нам, значит, общий памятник, а Гелиотропке — персональная мемориалка, да?!
Странный человек!
В ИНТИМНОЙ ОБСТАНОВКЕ
Стенографистка Защепкина, вдова, мать великовозрастного Гарри Защепкина, краснощекого здоровяка без определенных занятий, позвонила своей сестре, Анне Ильиничне Припасовой, и прорыдала в трубку:
— Анечка, родная, я тебя очень, очень прошу скажи своему Леве, чтобы он вызвал Гарика и поговорил с ним!
— Боже мой, что случилось, Соня?!
— Еще не случилось, но может случиться каждую минуту… Он… — Тут рыданья в трубке усилились, потом их сменили порывистые всхлипывания, и наконец они завершились громким сморканием. — …меня совершенно игнорирует!.. В институт не попал: он ведь не медалист… Нигде не работает… Какие-то подозрительные знакомства. Какие-то случайные деньги. Ночью часто приходит домой нетрезвый! А когда я его ругаю, он говорит мне: «Мэм, заткнись!»
Анна Ильинична неделикатно рассмеялась:
— Вот свиненок! А ты бы его за ухо!
— Анечка, родная, да ты когда его последний раз видела?
— Гарьку?.. Обожди! Помнишь, мы с Левой были у тебя на дне рождения?! Он еще тогда выпил рюмочку ликера и опьянел, начал показывать фокусы с тарелками, набил их целую кучу…
— Это было четыре года тому назад, Аня! Сейчас Гарри — настоящий мужчина, выше твоего Левы. И такие фокусы показывает, что я по утрам вся трясусь от страха, когда раскрываю газеты. Вдруг прочту какой-нибудь ужасный фельетон. Тем более что он такой красавчик — глаз нельзя отвести. Девчонки так и липнут!.. Попроси Леву, Аня!.. Пусть он его вызовет, поговорит построже, припугнет…
Трубка снова стала всхлипывать и сморкаться
Анна Ильинична сказала твердо:
— Не плачь, Соня! Сегодня же, как только Лева вернется с работы, я его заставлю сделать все, что нужно. Я понимаю, это наш родственный долг!
Лев Матвеевич Припасов, работник специального профсоюзного журнала с названием скучным и длинным, как тяжелогрузный товарный поезд, выслушав взволнованный рассказ жены об угрозе, нависшей над беспутной головой ее племянника, помрачнел и сказал с присущим ему глубокомыслием:
— Ты права, Анна! Это наш родственный долг… Тем более что, если этот, как ты говоришь, свиненок попадет в печать, на мне это тоже некоторым образом может отразиться. Мой моральный облик безупречен, и, конечно, будет очень неприятно, если пойдут разговоры.
Я сейчас позвоню Соне и скажу, чтобы она прислала Гарика к нам! — сказала Анна Ильинична, направляясь к телефону.
Не звони! — остановил жену Припасов. — У нас не стоит устраивать эту встречу Получится, что твоего свиненка вызывают, так сказать, высшие родственные инстанции. Привкус администрирования! Нетактично и неделикатно!
— Тогда сам поезжай к Соне!
Припасов поджал губы, подумал и сказал с тем же глубокомыслием:
— Тоже неудобно. Какая-то лжедемократия! Нужно встретиться с ним в нейтральном месте Я сам позвоню Гарику и приглашу его посидеть со мной в ресторане!
Анна Ильинична всплеснула руками.
— В ресторане?! Лева, ты с ума сошел! Мальчишка и так чуть ли не каждую ночь приходит домой пьяный!
— Он же со мной там будет! И, пожалуйста, Анна, не спорь, я знаю, что я говорю!
, Припасов считал себя широко мыслящим, философски подкованным, передовым человеком и в спорах всегда брал верх, потому что говорил гладко и длинно, не давая собеседнику рта раскрыть, да еще умел вовремя придавить своего оппонента авторитетной цитатой.
По Припасову выходило, что к молодежи нужен особый подход — деликатно-воспитательный. Никаких грубых нажимов, никакого принуждения, боже упаси!
— Молодая душа, — утверждал Припасов, хрупкая бабочка. Если вы будете хватать ее за крылья грубыми руками — бабочка околеет
…Через два часа дядя и племянник, молодой человек со шкиперской бородкой на румяной, но уже довольно потасканной физиономии, сидели за отдельным столиком в большом ресторанном зале. На эстраде негромко играл оркестр. Кого-то уже выводили из зала под руки. Обстановка для интимной душевной беседы была самая располагающая.
— Ну-с, дорогой племянник, что ты будешь пить? молодцевато произнес друг молодежи, разглядывая карточку вин.
— Кальвадос! — сказал Гарри Защепкин.
Официант, склонившийся над столиком, понимающе кивнул:
— Графинчик, «Московской особой». Для начала, понятно!
Быстро была подана водка и закуска. Дядя и племянник хватили по рюмке отечественного «кальвадоса», и Припасов, проникновенно глядя на юного Защепкина, приступил к беседе.
— Скажи мне, Гарри, какая у тебя цель в жизни? — начал он, энергично орудуя зубочисткой. — Впрочем, этот вопрос можно и так поставить: каковы твои идеалы?
Гарри Защепкин налил себе и Припасову еще по рюмочке, выпил свою первый, закусил маринованным белым грибком и сказал:
— У меня сейчас, откровенно говоря, идеалов нет, дядя Лева, потому что я не имею постоянного заработка Живу, как та бедная козочка, которая «бежала через лесочек, схватила кленовый листочек!». Без денег какие могут быть идеалы!
Припасов поморщился Фу, каким гадким цинизмом пахнуло на него от этого откровенного признания Но ведь молодая душа — это бабочка, нельзя хватать ее за крылья грубыми руками.
И друг молодежи мягко заметил:
— Ты, дружок, ставишь вопрос с ног на голову, то есть совершаешь ту же методологическую ошибку, за которую Маркс некогда упрекал Гегеля. Ты говоришь, что не имеешь постоянного заработка. Иди работать— и будешь его иметь! Перед тобой все дороги открыты.
На лице Гарри Защепкина появилось выражение скуки и легкого отвращения.
— Дядя Лева, я это каждый день слышу. Сказал бы что-нибудь новенькое!. Вы что, хотите, чтобы я обязательно «ковал что-то железное»?
