Николай Лейкин - Наши за границей
— Qu'est ce que vous voulez prendre, monsieur?
— Венъ ружъ и на закуску виноградъ. Резань, резань… Но бьянъ венъ…
— Du bon vin? Il faut chercher, monsieur. Mademoiselle Marie! — обратилась толстая женщина къ дѣвушкѣ; и, передавъ ей большой ключъ, стала ей говорить что-то по-французски.- Tout de suite, monsieur… Vons recevez, — кивнула она Николаю Ивановичу и опять отдалась воспоминаніямъ о русскихъ и Петербургѣ, вставляя русскія слова въ вродѣ «Gostinoï dvor, pirogue russe, kvasse, sterliat, tschelovek, kosak».
Черезъ пять минутъ дѣвушка принесла откуда-то бутылку вина и поставила ее на столъ вмѣстѣ съ стаканами.
— Voyons, monsieur, c'est quelque chose d'extraordinaire… — проговорила толстая женщина, щелкнувъ пальцами по бутылкѣ, и принялась разливать вино въ стаканы.
LXVII
Мадамъ Баволе, жирная хозяйка винной лавки (то торговое заведеніе, гдѣ сидѣли супруги, была винная лавка), оказалась изряднымъ питухомъ. Разливъ вино въ стаканы, она хриплымъ контральто воскликнула:
— Ah, que j'aime les russes! Ah, que je sui? bien aise de voir monsieur et madame! Buvons sec! Avec les russes il faut boire à la russe [32]. Tvoe zdorovie, douchinka! — произнесла, наконецъ, она три русскія слова, чокнулась съ супругами, залпомъ выпивъ стаканъ, опрокинула его себѣ на голову, звякнувъ имъ о гребенку.
— Ой, баба! Вотъ пьетъ-то! — невольно выговорила Глафира Семеновна, удивленно смотря на хозяйку. — Да это халда какая-то.
— Оставь, погоди… Все-таки человѣкъ она бывалый въ Россіи… Пріятно… Видишь, какъ хвалитъ русскихъ, — перебилъ жену Николай Ивановичъ и тоже осушилъ свой стаканъ.
Глафира Семеновна только пригубила. Это не уклонилось отъ взора хозяйки винной лавки.
— О, нѣтъ, мадамъ… Такъ невозможно. Такъ русскіе не пьютъ. Надо пить до-суха, — заговорила она по-французски и стала принуждать Глафиру Семеновну выпить стаканъ до конца.
Глафира Семеновна отнѣкивалась. Хозяйка приставала. За жену вступился Николай Ивановичъ.
— Какъ голова по-французски? — спросилъ онъ ее.
— Ля тетъ.
— Она маладъ. У ней маладъ ля тетъ, — обратился онъ къ француженкѣ, показывая рукой на женину голову.
— Mais c'est du bon vin, madame, que je vous donne. Отъ этого вина никогда не будетъ болѣть голова. Вы знаете monsieur Petrchivsky à Pétersbourg? Je crois qu'il est colonel à présent. Ахъ, какъ мы съ нимъ хорошо веселились въ Петербургѣ! Вотъ былъ веселый человѣкъ и любилъ выпить. Et môme très riche… Beaucoup d'argent… много деньги…
Тараторя безъ умолку, жирная француженка стала припоминать улицы и французскіе рестораны Петербурга.
— Невскій… Грандъ Морская… Ресторанъ Борель… Самаркандъ… Я думаю, что теперь всѣ эти улицы и рестораны въ Петербургѣ еще лучше, чѣмъ они были прежде. N'est-ce pas, monsieur? А Нева? Нева? C'est un fleuve ravissant.
Супруги кое какъ понимали француженку, кое-какъ удовлетворяли ея любопытству, ломая французскій языкъ, прибавляя къ нему русскихъ словъ и сопровождая все это пояснительными жестами, хотя Глафира Семеновна немного и позѣвывала. Ей не нравилось сообщество черезчуръ развязной эксъ-пѣвицы.
Эксъ-пѣвица разсказывала между тѣмъ по-французски:
— Всѣ мои товарищи по сценѣ имѣютъ теперь капиталъ, а у меня, у меня по моей добротѣ остались только крохи, на которыя я и открыла вотъ этотъ бюветъ… Да, монсье, я жила хорошо, но потеря голоса, потеря фигуры (она указала на свою толщину) et les circonstances…
Она не договорила, махнула рукой и прибавила:
— Et à présent je suis une pauvre veuve — et rien de plus…
— Вдова она, вдова… — перевела мужу Глафира Семеновна, ухватившись за слова, которыя поняла. — Говоритъ, что бѣдная вдова.
— Вдова? Вотъ откровенная! Всю жизнь свою разсказала, — сказалъ Николай Ивановичъ и тутъ же фамильярно хлопнулъ француженку по плечу, прибавивъ: — Люблю мадамъ за откровенность. Глаша! Какъ откровенность по- французски? Переведи!
— Не знаю.
— Экая какая! Ничего не знаешь. За душу, мадамъ, люблю, за душу. Ву компренэ? Нонъ? Какъ, по крайней мѣрѣ, Глаша, душа-то по-французски?
— Душа — ламъ.
— За ламъ, мадамъ, люблю, за вотръ ламъ. За хорошую, теплую душу. Пуръ вотръ бьянъ ламъ.
Француженка поняла, протянула рѵкѵ и, крѣпко пожавъ ее, сказала:
— Мерси, монсье… Благодарю… Voilà je ше souviens encore de quelques mots russes.
Николай Ивановичъ хотѣлъ налить изъ бутылки вина, но бутылка была пуста. Француженка это замѣтила и сказала:
— Это была моя бутылка, монсье… C'est de moi, c'est pour les voyageurs russes que j'adore, но теперь вы можете спрашивать, что вы хотите.
— Этой бутылкой она насъ угощаетъ, — перевела мужу Глафира Семеновна. — Вотъ какая! Заграницей насъ еще никто не угощалъ, — прибавила она и гостепріимство толстой француженки нѣсколько расположило ее въ пользу француженки. — Мерси, мадамъ, — поблагодарила ее Глафира Семеновна. — Хоть ужъ и не хочется мнѣ, чтобы ты еще пилъ, но надо отвѣтить ей тоже бутылкой за ея угощеніе.
— Непремѣнно, непремѣнно, — заговорилъ Николай Ивановичъ и, поблагодаривъ въ свою очередь, француженку, воскликнулъ: — Шампанскаго бутылку! Шампань, мадамъ…
Шампанскаго въ винной лавкѣ не нашлось, но толстая француженка тотчасъ-же поспѣшила послать за нимъ прислуживавшую въ ея лавкѣ дѣвушку, и бутылка явилась. Толстая француженка сама откупорила бутылку и стала разливать въ стаканы.
— За здоровье франдузовъ! Пуръ ле франсэ, — возгласилъ Николай Ивановичъ.
— Vive la France! Vive les Franèais! — отвѣтила француженка, вставъ со стула, распрямилась во весь ростъ и эффектно, геройски, по театральному поднимая бокалъ.
На возгласъ «vive la France» отозвались и французы безъ сюртуковъ, игравшіе въ домино, и тоже гаркнули: «vive la France». Николай Ивановичъ тотчасъ-же потребовалъ еще два стакана и предложилъ выпить и французамъ, отрекомендовавшись русскимъ. Французы приняли предложеніе и уже заорали «vive la Russie». Всѣ соединились, присѣвъ къ столу. Дожидавшійся на улицѣ Николая Ивановича и Глафиру Семеновну извозчикъ, заслыша торжественные крики, тоже вошелъ въ винную лавку. Николай Ивановнчъ спросилъ и для него стаканъ. Одной бутылки оказалось мало, и пришлось посылать за другой бутылкой.
— Де бутель, де! Двѣ бутылки! — командовалъ опъ прислуживающей дѣвушкѣ.
Глафира Семеновна дергала за рукавъ мужа.
— Довольно, довольно. Не посылай больше. Передай мой стаканъ извозчику. Я все равно пить не буду, — говорила она, но остановить Николая Ивановича было уже невозможно.
— Нельзя, нельзя, Глашенька. Пьютъ за русскихъ, пьютъ за французовъ, такъ неужели ты думаешь, что я обойдусь одной бутылкой! Останавливай меня въ другомъ мѣстѣ, гдѣ хочешь, и я послушаюсь, a здѣсь нельзя! — отвѣчалъ онъ.
Когда появились еще двѣ бутылки шампанскаго, извозчикъ тоже подсѣлъ къ супругамъ. Онъ что-то старался имъ разсказать, тыкая себя въ грудь и упоминая слово royaliste, но ни Николай Ивановичъ, ни Глафира Семеновна ничего не поняли. Толстая мадамъ Баволе оживлялась все болѣе и болѣе. Сначала она спорила съ французами безъ сюртуковъ, упоминая съ какимъ-то особеннымъ восторгомъ про императора Луи-Наполеона, и протягивая руку извозчику, потомъ, обратясь къ супругамъ, опять заговорила о Петербургѣ и кончила тѣмъ, что, взявъ стаканъ въ руки и отойдя на средину лавки, запѣла разбитымъ, сиплымъ, переходящимъ въ басъ контральто извѣстную шансонетку: «Ah, que j'aime Jes militaires». Пѣніе было безобразное, мадамъ Баволе поминутно откашливалась въ руку, но тѣмъ не менѣе Николай Ивановичъ и вся мужская публика приходили въ восторгъ.
— Браво! Браво! — кричалъ послѣ каждаго куплета Николай Ивановичъ, неистово апплодируя.
Глафира Семеновна уже дулась и уговаривала его ѣхать домой, но онъ не внималъ, и, видя, что двѣ принесенныя бутылки были уже пусты, стукалъ ими по мраморному столу и отдавалъ приказъ:
— Анкоръ шампань! Анкоръ де бутыль! За фраяцузовъ всегда радъ выпить!
LXVIII
Пиръ, устроенный Николаемъ Ивановичемъ въ винной лавкѣ толстой мадамъ Баволе, разгорался все болѣе и болѣе. Было уже выпито восемь бутылокъ шампанскаго, на столѣ стояла уже плетеная корзинка съ крупными грушами и виноградомъ. Общество, состоявшее изъ супруговъ, самой мадамъ Баволе, двухъ французовъ безъ сюртуковъ и извозчика, оживлялось все болѣе и болѣе. Исключеніе представляла Глафира Семеновна, которая умоляла Николая Ивановича ѣхать домой, но онъ не внималъ. Какъ это всегда бываетъ у людей, разгоряченныхъ виномъ, всѣ говорили вдругъ и никто никого не слушалъ. Русскій говоръ Николая Ивановича рѣзко выдѣлялся среди французской рѣчи другихъ собесѣдниковъ. Его никто не понималъ, но онъ думалъ, что его понимаютъ. Съ французами у него шли рукопожатія, похлопыванія другъ друга по плечу; одинъ изъ французовъ безъ сюртука, поминутно упоминая объ Эльзасъ-Лотарингіи, даже поцѣловался съ нимъ. Пили за русскихъ, пили отдѣльно за казаковъ и почему-то за саперовъ. Послѣдній тостъ былъ предложенъ самой мадамъ Баволе, послѣ чего она опять удалилась на средину лавки и, вставъ въ театральную позу, пропѣла вторую шансонетку, на этотъ разъ въ честь саперовъ: «Rien n'est sacré pour un sapeur».
![Николай Лейкин - Наши за границей [Юмористическое описание поездки супругов Николая Ивановича и Глафиры Семеновны Ивановых в Париж и обратно]](/uploads/posts/books/225932/225932.jpg)
