Джозеф Хеллер - Поправка-22
— Прошу прощения, сэр, — с запинкой сказал капеллан. — Я как раз думал о двадцать втором псалме.
— Это какой?
— Тот, где говорится про долину смертной тени, сэр. Господь пастырь мой, я…
— Вот-вот, именно тот. О нем не может быть и речи. Что еще вы хотели бы предложить?
— Спаси меня, Боже: ибо воды дошли…
— Про воды тоже не годится, — решил полковник. Он выбросил окурок в пепельницу и раздраженно продул мундштук. — Почему бы вам не взять что-нибудь музыкальное? Как насчет арф на вербах?
— Там говорится о реках Вавилонских, сэр, — напомнил ему капеллан. — При реках Вавилонских мы сидели, когда вспоминали о Сионе…
— О Сионе? Забудьте раз и навсегда! Он туда и попал-то, я думаю, по ошибке. Постарайтесь вспомнить что-нибудь веселое, без вод и долин и господа. А лучше всего вообще без библейских тем.
— Прошу прощения, сэр, — твердо, хотя и виновато, сказал капеллан, — но все молитвы, которые известны мне, довольно суровы по тону и обращены так или иначе к господу.
— Значит, надо найти новые. Люди и так проклинают боевые задания, на которые я их посылаю, незачем забивать им головы мыслями про господа, смерть и ад. Почему бы нам не разработать принципиально новый подход к молебну? Почему не помолиться о чем-нибудь по-настоящему благом — вроде кучного бомбометания, например? Разве мы не можем помолиться о кучном бомбометании?
— Я думаю, сэр… — нерешительно отозвался капеллан. — Думаю, что можете, сэр. Но тогда… если б вам захотелось молиться только об этом, я был бы просто не нужен. Вы могли бы молиться сами.
— Я знаю, что мог бы, — желчно проговорил полковник. — Ну а вы-то здесь, по-вашему, для чего? Я, к примеру, мог бы сам заботиться о своем питании, но это обязанность Мило Миндербиндера, вот почему именно он руководит всеми столовыми в нашей бригаде. А ваша обязанность — руководствовать нас в молитве, и отныне вы будете руководствовать нас в молитве о кучном бомбометании перед каждым боевым вылетом. Ясно? Кучное бомбометание, на мой взгляд, стоит того, чтобы о нем помолиться. Это будет нам всем лакомый дар судьбы — или, скажем, господа, — особенно если вспомнить о пристрастиях генерала Долбинга. Генерал Долбинг считает, что аэрофотоснимки смотрятся гораздо лучше, когда бомбы ложатся кучно.
— Генерал Долбинг, сэр?
— Именно, капеллан, — подтвердил полковник и снисходительно усмехнулся, видя удивление капеллана. — Не надо пока болтать, но похоже, что дни генерала Дридла в нашей бригаде сочтены и на смену ему придет генерал Долбинг. Я, откровенно говоря, не стану горевать, если так и случится. Генерал Долбинг — замечательный человек, и нам всем, по-моему, будет с ним гораздо лучше, чем раньше. Хотя возможно, это дело заглохнет, и мы останемся с генералом Дридлом. Я, откровенно говоря, не стану горевать, если так и случится, потому что генерал Дридл тоже замечательный человек, и нам всем, по-моему, будет с ним гораздо лучше, чем раньше. Надеюсь, вы сохраните наш разговор в тайне, капеллан. Мне бы не хотелось, чтоб у кого-нибудь из них создалось впечатление, что я поддерживаю другого. Вы меня понимаете?
— Безусловно, сэр.
— Вот и прекрасно, — бодро вставая, заключил полковник Кошкарт. — Однако все эти разговоры вряд ли помогут нам с публикацией в «Сатэрдэй ивнинг пост» — как вы считаете, капеллан? Стало быть, нужно хорошенько подумать, чем их можно пронять. Кстати, капеллан, пока ни слова подполковнику Корну. Вы меня понимаете?
— Безусловно, сэр.
Полковник Кошкарт начал задумчиво прохаживаться по узкому коридорчику между столом в центре комнаты, возле которого стояло несколько деревянных стульев, и корзинами у стен. Потом снова обратился к капеллану.
— Поскольку вы не допущены к секретной информации, — сказал он, — вам придется ждать около палатки, когда кончится инструктаж. Мы будем запускать вас во время сверки часов — точное время едва ли можно считать военной тайной — и отведем вам полторы минуты. Вы уложитесь в полторы минуты?
— Думаю, что да, сэр. Но для этого вам придется заранее выпустить из палатки атеистов и впустить туда солдат и унтер-офицеров.
— Каких еще атеистов? — застыв на месте, взревел полковник Кошкарт, и все его повадки мигом изменились: теперь перед капелланом стоял воинственно добродетельный, оскорбленный в святых чувствах человек. — У меня в полку нет атеистов! Атеизм — это же противозаконное мировоззрение, разве нет?
— Нет, сэр.
— Нет? — Полковник удивился. — Но уж во всяком случае антиамериканское, верно?
— Не уверен, сэр.
— А я уверен, — объявил полковник. — И мы не позволим кучке вшивых атеистов подрывать отправление наших священных обрядов. Они у меня не получат никаких привилегий. Пусть стоят, где стояли на инструктаже, и молятся вместе с нормальными людьми. А что еще за болтовня насчет нижних чинов? Они-то тут при чем?
— Прошу прощения, сэр, — покраснев, сказал капеллан. — Я думал, вы хотите, чтоб солдаты и унтер-офицеры тоже присутствовали на молебне — ведь задание-то они будут выполнять вместе с офицерами.
— Еще чего! У них есть собственный бог и свой капеллан — разве не так?
— Нет, сэр, не так.
— О чем вы толкуете, капеллан? Значит, по-вашему, они молятся тому же богу, что и мы?
— Да, сэр, тому же.
— И он их слушает?
— Надо полагать, что да, сэр.
— Дьявольски занятно! — весело изумился полковник. Однако сразу приувял и нервно провел рукой по своим седовато-черным, коротко подстриженным кудрям. — И вы считаете, что это было бы правильно — допускать на молебны нижних чинов? — с беспокойством спросил он.
— По-моему, это было бы справедливо, сэр.
— А по-моему, лучше б их держать подальше, — откровенно сказал полковник и принялся необычайно громко хрустеть суставами пальцев, бодро, стремительно вышагивая по узким коридорам вокруг стола, обставленного со всех сторон корзинами. — Поймите меня правильно, капеллан! Я вовсе не считаю нижних чинов грубыми, грязными и неполноценными существами. Просто у нас в инструктажной мало места. Хотя, по правде-то говоря, оно вроде бы и ни к чему, чтоб наши офицеры панибратствовали с нижними чинами. Они и так слишком тесно соприкасаются во время бомбардировочных полетов. У меня у самого есть близкие друзья из нижних чинов — так ведь степень-то близости устанавливаю все-таки я. Скажите честно, капеллан, разве вы захотели бы, чтоб ваша сестра вышла замуж за какого-нибудь унтер-офицера?
— Моя сестра сама унтер-офицер, сэр, — сказал капеллан.
Полковник опять застыл на месте и вперился в капеллана подозрительным взглядом, прикидывая, не издевается ли тот над ним.
— Это о чем же вы толкуете, капеллан? Или, может, у вас такие шуточки?
— Нет-нет, что вы, сэр! — неловко заторопился капеллан. — Просто она служит старшим сержантом в морской пехоте.
Капеллан всегда был неприятен полковнику, а сейчас вдруг показался двуличным и зловещим. Полковника томило острое предчувствие опасности, и он старался понять, не замышляет ли капеллан какой-нибудь ловкой интриги против него, тая под невыразительной, молчаливой личиной хитроумное, предприимчивое и коварное честолюбие. Что-то в нем было странное, и, внимательно посмотрев на него, полковник с облегчением догадался, в чем дело. Тот стоял навытяжку, потому что он забыл сказать ему «вольно». Постой, постой «смирно», мстительно решил полковник, чтобы яснее подчеркнуть, кто хозяин положения, и не подорвать престиж, признав свою оплошность.
Он уныло уставился в окно, с горечью размышляя о своей судьбе. От нижних чинов всегда одни неприятности, думал он. Внизу, рядом со зданием штаба, виднелся тир для стрельбы по тарелочкам, который он приказал оборудовать, чтобы там совершенствовались в меткости только штабные офицеры, а генерал Дридл, устроив ему грубый разнос при майоре Дэнби и подполковнике Корне, распорядился допустить туда весь личный состав полка, даже нижние чины. Это был жуткий вечер, а тир так и торчит с тех пор у него в горле, как острая кость, горестно думалось полковнику. Генерал Дридл постоянно об этом помнил, ужасался он, прекрасно понимая, что тот давно и думать об этом забыл, а значит, совершилась вопиющая несправедливость, поскольку растреклятый тир должен был принести ему лакомые дары судьбы, хотя застрял вместо этого у него в горле, как острая кость. Полковник Кошкарт не мог сам решить, на благо себе оборудовал он тир или во вред, и очень жалел, что рядом нет подполковника Корна, который снова растолковал бы ему истинное положение дел, утихомирив на какое-то время его вечную тревогу.
Жизнь была очень сложной, очень трудной. Полковник вынул изо рта мундштук, опустил его стоймя в нагрудный карман рубахи и принялся удрученно грызть ногти на пальцах обеих рук. Все старались ему навредить, и он тоскливо думал, что только подполковник Корн мог бы вразумить его, объяснив ему в эту тяжкую минуту, как поступить с молебнами. Он почти не доверял капеллану, который был всего-навсего капитаном.
