Борис Привалов - Надпись на сердце
— Ну, подумаешь, если даже и голосовали против, — сказала Мурочка, машинистка из начинающих. — Я вот Бризжалова вычеркнула и не скрываю!
И тут Червяков заметил, что сам товарищ Бризжалов скромно и вполне демократично стоит у дверей раздевалки!
Плановик хотел верноподданнически броситься к начальству, но в этот момент часы в вестибюле начали бить десять, и все направились к своим рабочим местам.
Бризжалов, несомненно, слышал все от первого до последнего слова. А вдруг он принял шутку «Ехидны» за правду?
Червяков схватился за виски: ему казалось, что если начальник поверит злым языкам, то все погибло. И внеочередной отпуск, и общее благоволение, и премия в размере половины оклада, на которую Червяков так рассчитывал. Нет, нужно немедленно внести ясность, уверить в преданности.
Улучив момент, плановик проскользнул в кабинет Бризжалова, подбежал неслышно к столу и вежливо кашлянул. Бризжалов поднял глаза от бумаги, которую изучал, спросил равнодушно:
— Что вам, Павел Иванович?
Червяков подался туловищем вперед и зашептал начальнику в ухо:
— Извините... но вы, может, подумали... у вас создалось впечатление... будто я на самом деле голосовал против...
— Ничего не понимаю! — нахмурился Бризжалов. — Вы голосовали против? Вчера, что ли?
— Это подлые клеветники меня чернят, — еще жарче зашептал Червяков. — А я — всей душой! Разве можно вас — и вычеркнуть? Противно естеству!
— Оставим выборы в покое. Что у вас? Какое дело?
— Да, собственно, дела никакого нет... Я насчет напраслины, которую на меня возводит этот Прохоров, из бухгалтерии... Что я, мол, вычеркнул вас из списка.
— Да бросьте вы, Червяков, об этом.
И начальник погрузился в чтение бумаги.
Червяков переступил с ноги на ногу и опять нежно кашлянул.
Бризжалов недовольно поморщился, снова взглянул на плановика.
— Вы еще тут?
— Прохоров вчера рубль кому-то передал, когда зарплату выплачивал, — вкрадчиво произнес Червяков, — и теперь вот на всех злобу срывает... А я, сами знаете, не мог вас вычеркнуть.
— Послушайте, — Бризжалов откинулся в кресле, что означало у него высшую степень возмущения. — Если у вас нет другой темы, то я попрошу мне не мешать. Простите, но — срочная ведомость. И успокойтесь — я вам верю.
— Извиняюсь... все понял, — Червяков боком втасовался в дверную щель. — Верю... верю, — бормотал Червяков, взволнованно закуривая, — а у самого ехидство в глазах, как у Прохорова... Как же это объяснить ему, что я за него голосовал? Как доказать?
Придя домой, Червяков рассказал жене о случившемся. Жена несколько легкомысленно отнеслась к этой трагедии.
— Фу, ерунда какая! — усмехнулась она. — Не позорься, Паша!
— Тебе легко говорить, — рассердился плановик. — А вот как он пошлет меня работать в наш сибирский филиал, не так запоешь. От Бризжалова, ой, как много зависит!
— Ну так пойди еще раз к нему, объяснись откровенно, — забеспокоилась жена. — Он же к тебе хорошо относится, он поймет, что ты жертва этого стенгазетчика.
Вечером Червяков отправился на дом к Бризжалову. У начальника были гости. Червяков прошел в столовую, его пригласили отужинать, но он сослался на неотложные дела и попросил Бризжалова выйти «на малюсенькую секундочку» в переднюю.
— Что случилось? — взволнованно спросил начальник, глядя на измученное лицо плановика.
— Не верьте вы Прохорову, — нежно ухватив начальство за пуговицу пиджака, молвил Червяков. — Честное слово, я голосовал за вас и хотя бы поэтому не могу вас вычеркнуть...
«Что-то не то я говорю!» — в ужасе подумал Червяков.
— То есть наоборот: я не вычеркивал вас, потому что вы остались... В общем я целиком был «за». А вычеркнул вас сам Прохоров — это уж факт.
— И ради этого вы пришли ко мне?! — страдальчески сморщился Бризжалов. — Я же вам сказал: оставим в покое выборы. Какие пустяки!
— Какие же пустяки? — Червяков даже пуговицу выпустил от удивления. — Вас прокатывают, да на меня же это и сваливают, а вы — «пустяки»?
— У жены день рождения, — произнес Бризжалов тоскливо, — а вы мне настроение портите... Гостей я бросил — неудобно. Идемте за стол.
— Нет, что вы... я сыт. — Червяков сделал шаг назад, к дверям. — Спасибо, конечно, но я и не одет даже. Жене поклон и поздравления... А насчет клеветы прохоровской — верьте слову: не вычеркивал. Другие — те почти все, а я целиком «за».
— Боже мой, — застонал Бризжалов, — опять... Да прекратите вы этот идиотский разговор!
Червяков в ужасе выскочил на улицу.
«Он на меня кричал! В косвенной форме идиотом обозвал. Значит, поверил Прохорову. Что делать? Как быть? Придется завтра еще раз попытаться — ведь он ко мне так хорошо относился... И вдруг поверил! А я еще выступал за него...»
На следующий день ровно в десять Червяков проскользнул в кабинет начальника.
— Ну? — сухо сказал Бризжалов, не глядя на плановика.
— Я опять насчет голосования, — сказал Червяков. — Я вам сейчас доказательства подбираю, что я не виновен. Это другие против вас, почти все... а я...
— Выйдите вон! — гаркнул вдруг побагровевший Бризжалов. — Если у вас других дел ко мне нет — выйдите вон!
— Куда? — растерялся Червяков. — За что?
— Не мешайте мне работать! — заорал начальник. — Идите в отдел! Подхалим несчастный!
В животе у Червякова что-то оторвалось. Он попятился к двери. Бризжалов еще говорил какие-то слова, но плановик уже ничего не слышал и не видел. Выйдя из кабинета, он прямо прошел на улицу и поплелся. Придя машинально домой, не снимая костюма, Червяков лег на диван и... хотел было помереть, но передумал, вызвал врача и взял бюллетень.
ЧЕТЫРЕ ДАМЫ
ДАМА С АППЕТИТОМ
В кафе я устроился очень уютно — за угловым тихим столиком. Взял бутылку кефира (честное слово, самого настоящего кефира!) и приготовился ждать: приятель по обыкновению опаздывал. Но я об этом не жалел. Уж очень занимательные события разворачивались в данной тихой торговой точке.
За большим столиком, рассчитанным на четыре персоны, сидела толстая одинокая женщина. Ее кудри цвета сырой доски вились, как стружки. На бледном, сильно напудренном лице плавали большие желтые глаза. Из-за них отдельно взятая физиономия толстухи сильно смахивала на яичницу-глазунью.
Все полезное пространство стола было заставлено едой и питьем: закусками, порционными блюдами, бутылками с пивом и лимонадом.
Желтоглазая дама питалась, как автомат: в хорошем темпе, с полной нагрузкой на жевательный аппарат. И еще успевала разговаривать на различные кулинарные темы. Как она ухитрялась при этом не укусить себя за язык — непостижимо.
Обслуживающий меня официант взволнованно метался меж столиками, ревниво заламывая руки, и кидал на мою одинокую бутылку кефира испепеляющие взгляды.
— Семен Семеновичу нынче удача! — бормотал он. — Какой заказ! Раз — и дневной план выручки в кармане. Вот везет человеку! Но кто ж мог подумать? Ай-ай!
Я подозвал официанта и попросил его рассказать, что происходит.
— Вот везет Семен Семеновичу... — начал было он, но я попытался направить беседу в нужное русло:
— Кто эта гражданка с аппетитом?
— Так я ж об этом и говорю! — чуть не зарыдал официант. — Везет же Семен Семеновичу! Кто бы мог подумать — она, клиентка эта, к нам, почитай, год ежедневно заходила. И никогда ничего не ела. Кефирчика стакан или же летом — томатный сок. И все. Семьдесят копеек в кассу. Потерянный для плана человек. (Я перехватил его презрительный взгляд в сторону моей бутылки с кефиром.) И вот сегодня вдруг — сами видите. Рублей триста счет. Как прорвало. Потому несчастье у нее — новый вид ткани промышленностью освоен.
Тут-то я и услышал повесть о терзаниях женщины с аппетитом.
Желтоглазая дама относилась к категории «мужниных жен», то есть основным ее занятием являлась трата зарплаты, которую послушный супруг сдавал в семейный котел. И, как многие из «мужниных жен», все свое свободное время (а у нее его было 24 часа в сутки) она тратила на «светский образ жизни»: выискивание подходящих фасонов для грядущего сезона, косметику, массажи, лечебную гимнастику, посещение премьер, модных футбольных матчей, подготовку к курортному вояжу и т. д. и т. п.
Неожиданно ко всему этому прибавилась новая забота: борьба за фигуру. Вообще-то дама с аппетитом утешалась тем, что не то в далеком Парагвае, не то в государстве Дагомея, по слухам, существует мода на, мягко говоря, полных женщин. Но совершенно случайно, «по большому случаю», желтоглазой толстухе предложили изумительный отрез. Какая-то экспериментальная мастерская, с которой был связан по работе ее муж, выпустила четыре с половиной метра пробной ткани. Сделанная из искусственного волокна, ткань эта была замечательна по расцветке. Материя всем понравилась, но решили принять меры к удешевлению ее себестоимости. Задача была не из легких — она требовала от химиков проявления максимума изобретательности: ведь следовало заменить дорогостоящее сырье дешевым. И пока мужья (а среди них и супруг дамы с аппетитом) вновь ставили опыты, искали заменитель, «мужнины жены», прослышав о волшебном материале, начали осаду. Толстухе повезло: ей удалось заставить своего влиятельного и бесхарактерного мужа приобрести экспериментальный отрез.
