Владислав Егоров - Путь к вершине
Уже захмелевший егерь Исмаил обрадованно улыбнулся:
— Очень замечательный рыба — сазан. Только мало-мало ее остался. Нутрий всю сожрала. Очень плохой зверь.
Михаил Ибрагимович, на которого первый стакан, казалось, не произвел никакого воздействия, бросил на егеря гневный взгляд и, повернувшись к Сергею Петровичу, сокрушенно развел руками:
— Товарищ Исмаил — бесстрашный воин и передовой производственник. Согласно рекомендациям центральной прессы, как ветерана всегда приглашаем его в президиум. Но, понимаете, детство товарища Исмаила проходило еще до революции, и поэтому он имеет пробелы в образовании и не понимает, что нутрия — очень перспективное животное.
На этом инцидент был исчерпан. Расул Агаевич произнес второй тост, тоже весьма обязывающий, но, слава богу, стаканы на этот раз были налиты лишь до половины. По третьей выпили за служебные успехи московского гостя, потом Сергей Петрович поднял стакан за радушных хозяев, последовали тосты за здоровье «всеми нами уважаемого Расула Агаевича», «чуткого руководителя Михаила Ибрагимовича», «новатора текстильной промышленности товарища Рашида», «героя войны, который и сейчас твердо держит винтовку в руках, товарища Исмаила»… Пили ли за здоровье двоих неизвестных, между прочим так и не расстегнувших пиджаки во время всей трапезы, Сергей Петрович впоследствии не мог вспомнить.
Отложилось только у него в памяти, что, когда шофер Алик усаживал их с Расулом Агаевичем в газик, появился вдруг директор заповедника Михаил Ибрагимович, который еще задолго до окончания застолья уже храпел на атласных подушках, и сунул в руки Сергею Петровичу какую-то птицу, повторив несколько раз:
— Согласно традиции. Наш самый ценный реликт.
Утром на тумбочке у кровати Зубков обнаружил
деревянную подставку с надписью по-латыни, но самой птицы не оказалось. Наверное, во время тряски, когда выезжали из «Камышовой долины», она отклеилась от подставки и вывалилась где-то по дороге. Сквозь хмельную дрему Сергей Петрович отметил, что Алик несколько раз останавливал машину и захлопывал заднюю дверцу, которая на чересчур уж крутых ухабах открывалась сама собой.
…Примерно через год после описываемых событий теперь уже советник юстиции Сергей Петрович Зубков пришел на традиционную встречу выпускников школы. Одноклассников набралось всего человек семь. Стали судачить, почему не пришел тот, другой, вот даже всегда аккуратная староста Рита Шишкина не явилась. Тут Нёма Зонденвейер, который чуть запоздал, и поэтому решили, что он, наверное, уехал к тетке, пропел басом:
— «Где же ты, моя Пенелопа?»
Сергея Петровича будто в бок что-то толкнуло.
— Послушай, Нёма, — сказал он. — Ты же орнитолог. Тут мне одну птицу подарили. Чучело. Названия не запомнил. Два латинских слова и одно вот, кажется, «пенелопа».
— А, наверное, «anas penelope», — протянул Нёма.
— Точно! — обрадовался Сергей Петрович. — И что, очень редкая птица?
— Да что ты, обыкновенная дикая утка. Водится практически на всей территории Союза.
После этих небрежно брошенных слов стало почему-то Зубкову нестерпимо грустно.
* * *
Собственно, на этом рассказ кончается. Все, что хотел сказать автор, он сказал. Но, не исключено, найдутся читатели, которым позарез надобно знать, а как все-таки с судьями, из-за которых поехал в командировку Сергей Петрович Зубков. Так вот, факты, как говорится, подтвердились. Взятки они действительно хапали. Но и палку по отношению к ним тоже перегнули. Сергей Петрович составил на этот счет обстоятельный доклад, положительно оцененный руководством. Судьям сроки скостили, и все они постепенно вышли на свободу. А один, очевидно по недоразумению, даже выбран в местный комитет.
ДОЧКА ВЫХОДИТ ЗАМУЖ
Ирочка Бычкова решила выйти замуж.
— Приговор окончательный и обжалованию не подлежит, — сказала она матери. (Ирочка была девушка с юмором.)
Татьяна Викторовна поначалу не придала серьезного значения словам дочери, на секунду только подняла голову от вязанья:
— За кого же? Уж не Толик ли сделал предложение?
Толик был Ирочкин однокурсник, долговязый конфузливый юноша, влюбленный в Ирочку и чуть ли не каждый день посвящавший ей свои новые стихи («Ужасно графоманские», — утверждала Ирочка). Но, несмотря на эту свою влюбленность, он ну никак не годился в женихи. Милый мальчик — за таких замуж не выходят, с такими только дружат. И Татьяна Викторовна искренне радовалась этой дружбе, потому что она оберегала ее неопытного ребенка от нехороших компаний, ведь на курсе, так считала Татьяна Викторовна, наверняка были уже развращенные циничные молодые люди из тех, что вместе с родителями подолгу жили за границей, а там можно набраться чего угодно.
— Представь себе, не Толик! — с вызовом бросила Ирочка, негодуя, что мать так безучастно отнеслась к ее заявлению.
Тут Татьяна Викторовна встревожилась, даже отложила в сторону вязанье:
— Так кто же он, твой избранник?
— Зовут его Володя, но это имя тебе ни о чем не говорит. Мы познакомились с ним у Ленки на дне рождение. Он ее какой-то дальний родственник.
— Постой-постой, — недоуменно сказала Татьяна Викторовна. — Но ведь у Леночки день рождения был всего неделю назад.
— Любовь с первого взгляда, — торжественно произнесла Ирочка. — Надеюсь, ты веришь в такую любовь?
— Выпороть бы тебя! — не сдержалась Татьяна Викторовна, но тут же умерила гнев, увидев, как дочь упрямо поджала губы.
«Да, характер у Ирочки строптивый, если встретит сопротивление, назло будет упорствовать, хотя, может, в душе и признается потом в своей неправоте. Поэтому надо взять себя в руки, сделать вид, что ничего особенного не случилось, а там дочка перебесится, как говорится, и все встанет на свои места». И, приняв такое решение, Татьяна Викторовна уже спокойно (внешне спокойно, конечно, а внутри-то творилось черт знает что) спросила:
— Так кто же все-таки этот Володя?
— Скоро узнаешь, — все еще дуясь на мать, сухо ответила Ирочка. — В шесть часов он придет свататься. — И удалилась в свою комнату.
У Татьяны Викторовны появилось желание ворваться, не войти, а именно ворваться к дочери, крикнуть ей, что она неблагодарное, злое, жестокое существо, и отшлепать как следует. Чтоб поняла наконец, что она еще сопливая девчонка, что не может, не имеет права решать свою судьбу без матери. Потому что единственное, что осталось в жизни у матери, это она, ее дочь, ее Ирочка. Но вместо всего этого Татьяна Викторовна ушла на кухню, принялась чистить картошку и чистила ее долго-долго. И все это время плакала — беззвучно и без слез.
Ровно в шесть раздался звонок, и Татьяна Викторовна, открыв дверь, увидела на пороге невысокого, чуть лысеющего брюнета — шляпу он уже снял и прижимал ее к груди в церемонном поклоне. Потом брюнет вручил хозяйке букет очень красивых хризантем, надел шляпу и, освободив таким образом руки, подхватил стоявшие на полу большую коробку с тортом и элегантный портфель-дипломат и вступил в квартиру. Там он передал коробку и портфель Ирочке, которая уже стояла в прихожей и лучезарно улыбалась, и стал аккуратно, не спеша снимать пальто.
Татьяна Викторовна застыла с букетом в руке, совершенно не соображая, как ей себя вести и что говорить, потому что в голове стучало одно и то же: «Господи! Он же, наверное, вдвое старше Ирочки». Из этого столбняка вывел ее жизнерадостный возглас дочери:
— Володя! Ты произвел на маму обалденное впечатление.
— Ирочка, что за слова?! — строго сказала Татьяна Викторовна, сразу придя в себя, — Что о тебе подумает Владимир… з-э… — Она не заканчивала фразу, ожидая, что он подскажет свое отчество.
— Надеюсь, вы меня будете звать просто Володей, — улыбнулся он.
— Да, конечно, — смутилась Татьяна Викторовна и, стараясь сгладить возникшую по ее вине неловкость, засуетилась. — Что же мы стоим в прихожей? Пожалуйста, проходите. Надеюсь, не откажетесь поужинать с нами.
— Ну, мама, ты в своем репертуаре! — Ирочка бросила на мать осуждающий взгляд. — Человек только пришел, и ты сразу тащишь его за стол. Мы сначала поболтаем с Володей у меня, послушаем музыку, а потом уж можно и твоей картошки поесть.
— Ириша, ты не права, — укоризненно покачал головой Володя, — Родителей вообще нельзя критиковать. Учти на будущее, когда вместе с моими будем жить.
— Конечно, если хотите, послушайте сначала музыку. — Татьяна Викторовна вконец растерялась от бестактности дочери, а еще больше от уверенных слов Володи о будущем их совместном житье с Ирочкой где-то у его родителей и оттого, как он спокойно называет ее дочь по-своему — Иришей.
«Значит, у них уже все решено, — горестно подумала Татьяна Викторовна, — и меня ставят перед свершившимся фактом. И уже ничего не изменить, потому что этот Володя, напоминающий чье-то телевизионное лицо, но не из постоянных, а так — виденное раз или два на экране, так вот он — не какой-то там влюбленный студент, сочиняющий юношеские стихи, а взрослый, уверенный в себе мужчина, которому пришла пора жениться и который решил жениться, и вот он идет к этой цели твердо и неумолимо». И на глазах у нее навернулись слезы, но они не заметили этого, потому что видели только друг друга.
