Владимир ВОЙНОВИЧ - Москва 2042
Тут влетела взволнованная секретарша и сказала маршалу что-то на ухо. Берий Ильич тоже заволновался, вскочил на ноги, схватил трубку красного телефона.
— Да, — сказал он. — Взрослый на проводе. Так точно! Слушаюсь! Сейчас будем.
Он положил трубку и повернулся ко мне очень возбужденный.
— Нас вызывает Горизонт Тимофеевич.
— Кто? — удивился я.
Он удивился еще больше.
— Вы что, до сих пор не знаете, кто такой Горизонт Тимофеевич? — И посмотрел на Дзержина.
Дзержин посмотрел на меня. Я пожал плечами.
— Горизонт Тимофеевич Разин, — объяснил маршал, все еще волнуясь, — является председателем Редакционной Комиссии и, по существу, можно даже сказать и так, наместником Гениалиссимуса на Земле. Слушайте, вы уж, пожалуйста, с ним не спорьте. Что он будет предлагать, на все соглашайтесь. В крайнем случае потом мы что-нибудь отобьем. А ну-ка, я на вас посмотрю. Вид у вас, конечно, так себе. Ну, да ладно. Поправьте воротничок и пойдем. А ты подожди нас здесь, — сказал он Дзержину.
Наместник Гениалиссимуса
Мы опять шли по каким-то залам и переходам. Автоматчики вытягивались в струнку, щелкали каблуками и брали на караул.
Секретарем у председателя Редакционной Комиссии был пожилой генерал-полковник. Но суетился он, как сержант.
— Ага, это вы! — сказал он, нервно суя мне руку. — Горизонт Тимофеич как раз после процедуры, так что он может с вами поговорить. Прошу вас.
Открыв дверь в кабинет, он первым туда вошел, но тут же остановился, пропуская нас с Берием Ильичем. Наконец-то первый раз в Москорепе я увидел старого человека! Да еще какого!
Он сидел в инвалидном кресле не за столом, а почти посреди кабинета. Из-под кресла выходили, тянулись к задней стене и уходили в нее два — желтый и красный Шланга. Старик, сидевший в кресле, представлял собой полную развалину голова набок, язык вывалился, руки висели, как плети. Из левого уха у него торчал толстый провод с микрофоном в виде рожка. Старик, кажется, спал. Но как только мы вошли, стоявшая рядом с ним медицинская сестра воткнула ему прямо сквозь брюки шприц. Он дернулся, проснулся, хотел выпрямить голову, но она упала на другую сторону. Глаза, однако, остались почти открытыми.
— Кто такие? — спросил он, разглядывая нас всех недовольно.
Маршал живо подкатился к нему, схватил рожок и, приложив его к губам, почтительно сообщил:
— По вашему приказанию Классика к вам привел.
— Ага, — сказал Горизонт, еле ворочая языком — Клафика. Ну, подойди, Клафик, подойди-ка фюда.
Я приблизился и взял из рук маршала рожок.
— Здравствуйте! — прокричал я в рожок.
— А нифего, — прошамкал председатель, — нифего фебя фуфствую. Видифь, у меня тут два фланга. По волтому первифный продукт подается, а по крафному вторифный отфафываетфя, так что органивм действует. — Он хотел опять поднять голову и даже достиг в этом некоторого успеха, но не успел удержать ее, и она упала на грудь. Впрочем, сестра приблизилась к нему сзади, поставила голову вертикально и осталась ее придерживать.
Кажется, старик оживал все больше. В глазах его даже появилось что-то вроде любопытства ко мне.
— Так вот ты какой! — сказал он с видимым одобрением. — Хороф, хороф. И фколько тебе годов-то?
— Скоро сто будет, Ваше Высокопревосходительство! — прокричал я в рожок.
— Молодой ефе, — заметил председатель. — А мне вот уве фто фетыре, а тове ефе нифего. А фто это ты в таком фине ходифь?
Я осмотрел быстро свою одежду.
— Если вы фином называете мои штаны, Ваше Высокопревосходительство, то я тут совсем ни при чем. Такие выдали. А я-то приехал в хороших штанах, в нормальных.
— Да что вы такое говорите! — сердито зашептал генерал-полковник. Горизонт Тимофеевич говорит не в фине, а в чине.
— Да, — сказал Горизонт Тимофеевич Берию Ильичу, — надо его повыфить, он вфе-таки наф клафик.
— Будет исполнено! — прокричал Взрослый в рожок. — Майора ему дадим. Или даже полковника.
— Вафем полковника, — сказал Горизонт. — Генерала. Ты, крафавица, — попытался он поднять глаза к сестре. — Головку-то мою так не дервы. Когда я киваю, ты ее немнофко так отпуфкай.
Но сестра на него не понадеялась и сама покачала его головой.
— Хорофо, — одобрил ее действия председатель. — Хватит. Знафит, ты фоглафен убрать там вфяких Фимов и таких вот профих?
Не зная, о чем он говорит, я оглянулся на Взрослого и увидел, что тот мне оживленно подмигивает. Я опять ничего не понял и кивнул головой.
— Ну и правильно, — сказал председатель, и сестра покивала его головой. — И хорофо. Вфе лифнее надо вфегда убирать, а не лифнее… — не договорив фразы, он заснул, вывалил снова язык, и сестра положила его голову набок.
Я посмотрел на маршала, тот на генерал-полковника, генерал развел руками и сказал:
— Это все! Горизонт Тимофеевич дал указание и теперь отдыхает.
Сестра взяла кресло за спинку и, подбирая шланги, покатила его в глубь кабинета. А мы трое, ступая на носках, вышли в приемную.
Книга, которую я не писал
— Уфф! — выдохнул из себя Берий Ильич и вопросительно посмотрел на генерал-полковника.
— Все хорошо, — улыбнулся тот. — Горизонт Тимофеевич был в очень хорошем настроении и замечаний сделал немного.
— Да, конечно, — согласился маршал. — Замечания вполне приемлемые.
То же самое он сказал и Дзержину, который встретил нас вопросом:
— Ну как?
— Так что вы все поняли? — спросил он меня. — Требования совсем небольшие: побольше снов, поменьше ненужной реальности и никаких Симов. Согласны?
— Нет! — сказал я.
— Как?! — подпрыгнул маршал, а Дзержин схватился за карман.
Впрочем, тут же руку он отпустил, приблизился ко мне и нежно сказал:
— Соглашайтесь, дорогуша, здесь не принято не соглашаться.
Я занервничал и схватился за голову.
— Слушайте, — закричал я. — Что вы ко мне пристаете? Что и где я должен поправить? О каком романе вы говорите? О каком Симе? Если вы имеете в виду Карнавалова, то я с ним был знаком и даже ездил к нему в Торонто. Но взглядов его я никогда не разделял и письмо его нынешним вождям выбросил на помойку.
— Это мы знаем, — улыбнулся маршал и переглянулся с Дзержином. — А теперь выбросьте и его самого.
— Откуда? — спросил я.
— Из романа, дорогуша, — улыбнулся Дзержин.
— Да из какого романа? — спросил я устало. — Вы понимаете, что я никогда никаких романов о Карнавалове не писал.
Я опустился в кресло и достал сигарету. Мои руки дрожали, и, когда я прикуривал, я никак не мог спичкой попасть в коробок. Между тем в кабинете установилось какое-то странное, тяжелое и зловещее, я бы сказал, молчание.
— Ну хорошо, — сказал наконец Берий Ильич. — Вы так взволнованно и так убедительно говорили, что я вам почти поверил. Но есть же все-таки факты. А факты, как говорят, упрямая вещь. Хорошо. Ладно. Сейчас мне придется вам кое-то предъявить.
Он тяжело поднялся, подошел к сейфу и, загораживаясь от меня плечом, стал крутить замок с шифром.
— А у Вас, Берий Ильич, — развязно сказал Дзержин, — сейф, я вижу, ну точно, словно в Швейцарском банке.
— Так он швейцарский и есть, — отозвался маршал. — Тут даже и написано: Маде ин Швейцария.
Сейф открылся. Маршал там шуровал что-то довольно долго, наконец достал какую-то книгу в темной обложке и выложил передо мной:
— Узнаете?
Я взял в руки книгу и стал ее разглядывать. Прочел название, перевел потом взгляд на фамилию автора и увидел, что там стоит моя собственная фамилия.
В этом не было бы ничего удивительного. Каждому автору приходится иногда держать в руках книги, которые он написал. Но в том-то и дело, что я, как мне помнилось, никогда ничего подобного не писал.
— Ну и что вы скажете? — услышал я голос маршала.
— Минуточку, — сказал я.
Я осмотрел суперобложку, перевернул титульный лист, прочел выходные данные. Там стоял год 1986. А я уехал из Штокдорфа в восемьдесят втором. А в восемьдесят шестом я еще фактически даже не жил.
Это какая-то несуразица, пробормотал я и заглянул в начало книги. Там я нашел описание своего разговора с Руди, посещения фройляйн Глобке, похищения меня арабами, встречи с Букашевым. Все подробно и достоверно и, главное, написано в моей собственной манере. Я ничего не мог понять. Я готов был представить, что за шестьдесят лет кто-то мог изучить все подробности и на основании донесений агентов и других архивных данных сочинить какой-нибудь подобный роман. Но чтобы кому-то удалось настолько проникнуть в мои мысли и так подражать моему стилю, в это уж я поверить не мог никак, потому что, между нами говоря, мой стиль просто неподражаем.
Я заглянул в середину книги, и в глаза мне бросилась глава, которая называлась: Новое о Симе.
