Александр Щелоков - Я — начальник, ты — дурак
«Любая кривая, короче прямой, на которой может встретиться командир».
«Получив приказание, не спеши исполнять. Подожди — не последует ли команда „Отставить!“
«Ешь — потей, работай — мерзни, на ходу тихонько спи».
«Никогда не оставляй на завтра то, что можешь съесть сегодня».
Точное следование заповедям, сколь бы они ни были мудрыми, часто приводит к обидным проколам.
Караульная служба — не мед. А если ее нести часто, когда как говорят «через день на ремень», то солдаты невольно начинают искать как обходиться с наименьшими для конкретных условий потерями.
Стоять зимой на посту в Забайкальской степи — сущее наказание. Холод и сильный ветер заставляют человека физически страдать. Ко всему, простояв пару часов на сильном морозе, часовой возвращался в караульное помещение, где ему почти сразу приходилось разбирать, чистить и насухо протирать оружие. Дело в том, что попав в тепло, стальные части автомата, рожки магазинов покрываются сизым налетом изморози, которая затем превращается в капли воды. Если оружие оставить не протертым насухо, то через час влага просыхает и на металле остаются бурые разводы ржавчины. За такое небрежение к военному имуществу можно схлопотать «рябчик» от строгого командира.
Сержант Сисюкин был парнем великомудрым. Перед тем, как уйти на пост, он густо смазал автомат оружейной смазкой — пушсалом, как называют ее в артиллерии. По его мнению после мороза металл, обработанный таким образом, не станет отпотевать и вместо того, чтобы тратить время на чистку и протирку автомата, можно будет перекурить и подремать.
В принципе расчет был разумным. Если бы не… Это «не» проявилось во время нахождения на посту и предугадать такую возможность не могло самое изощренное воображение.
В полной темноте к складу ГСМ подошла стая волков — три серых зубастых зверя размерами с добрых телков. Сперва они посидели возле ограды из колючей проволоки, рассчитанной на то, чтобы на территорию склада не забредали коровы местных жителей, и отнюдь не способной задержать диверсантов и волков. Потом, изучив обстановку, должно быть решили, что человеком, которого они видели, запросто можно подзакусить, прошли внутрь ограды и стали сжимать вокруг часового кольцо.
Автомат — есть автомат и тот, кто держит его в руках, в минуту опасности обретает повышенный процент смелости и нахальства. Сисюкин даже представил, как будет сдавать пост очередному часовому, гордо поставив ногу на тушу побежденного хищника.
Волки медленно приближались.
Сисюкин передернул затвор ППШ. Поднял автомат и направил ствол на зверя, который был слева от него, чтобы потом, рассыпая пули веером, быстро перенести огонь на того, что подходил справа.
Нажал на спуск. А вот выстрела не последовало. Взведенный в боевое положение затвор даже не шелохнулся в затворной раме. Пушсало, которого Сисюкин щедро наквецал в автомат, на морозе застыло и стало походить на резину. Даже мощная боевая пружина не могла сдвинуть затвор с места и заставить произвести выстрел.
Чтобы выстоять два часа на трескучем морозе и не околеть, поверх полушубка часовые надевали постовой тулуп тяжеленное скорняжное сооружение, сшитое из овчины и рассчитанное на двухметрового дылду. Стоять с такой тяжестью на плечах было не легко, но от неудобства никто не отказывался. На пост караульные приходили в шапках, валенках, полушубках, а тулуп всегда был на месте. Сменяющийся вылезал из него, принимавший пост влезал на его место.
Одетый в тулуп, часовой не обладал свободой движений. Тяжелое одеяние сковывало каждый его шаг. Чтобы понять, что ему грозило, Сисюкину хватило нескольких секунд. Он выскочил из тулупа, как ящерица из старой кожи, в два прыжка достиг лестницы, которая вела на верхотуру цистерны и забрался туда.
Светила тощая луна. Холодный ветер заунывно посвистывал в колючей проволоке ограды.
Волки, обнюхав пустой тулуп, попробовали его на зуб, но ни одному из троих он не понравился. Тогда они уселись под цистерной. Задирая морды к луне и фигуре человека, сидевшего на крыше серебристого бака, они временами подвывали, то ли намекая Сисюкину, что от своей цели не отступятся, то ли досадовали, что время тянется так долго.
Когда по истечении положенного времени на пост пришел начальник караула со сменой. Волки, завидев людей, быстро исчезли в степи. А часового нигде не казалось. Пустой тулуп валялся на земле. Где же он сам?
Вдруг сверху раздался тощий голос полуживого сержанта.
— Я здесь…
Снимали часового с цистерны общими усилиями. Сам этого сделать он не мог: не гнулись ни руки, ни ноги.
— Товарищ старшина, а крокодилы летают?
— Рядовой Петров, ты сказывся, чи шо? Цего николы не бувае.
— А вот товарищ майор говорил — летают.
— А я тоби шо казав? Летают, але нызенько, нызенько…
— Товарищ майор говорил: высоко…
— Звычайно бувае, але тильки когда крокодил швидко разбежиться…
СЛАДОСТНАЯ ПРЕРОГАТИВА ВЛАСТИ
«Я начальник — ты дурак» — эта мысль, облеченная в слова и обостренная до крайности афористичной формой, в армии вслух произносится редко, однако втайне она исповедуется командирами всех степеней, вне зависимости от их образования, национальности и имен. Носит ли ваш начальник нежно-птичью фамилию вроде Лебедя, Грача, Воробьева, или подчеркнуто хищную — Волкова, Медведева, Львова, в определенных обстоятельствах все они, наделенные властью и правом командовать, вспоминают о необходимости считать своих подчиненных дураками.
«Я начальник — ты дурак», — эта фраза, давшая название книге, универсальная формула армейского хамства, которое в равной мере присуще любой армии мира, основанной на единоначалии
Чтобы подчинить человека, заставить его выполнять свою волю, многие командиры стараются унизить нижестоящих по чину, и повторять это столько раз, пока те не смирятся с необходимостью молча переносить оскорбления.
Не стоит думать, что это какой-то особый стиль, присущий советской или российской армии. Принцип унижения ради подчинения универсален. В американской армии старшекурсник военного училища имеет священное право морально мордовать младших, чем все они без исключения с охотой и страстью пользуются. Сержант линейного подразделения ни во что не ставит достоинство подчиненных, унижая их со всей присущей своему должностному положению изощренностью.
Унижение действием — это прерогатива сержантского состава. «Упал — отжался!» — любимое занятие младших командиров у нас и унтер-офицеров зарубежных армий. Но «упал — отжался» — это грубая схема. В жизни все выглядит куда изощреннее, более тоньше и потому внутренне унизительнее.
* * *Генерал идет по пою боя и видит лежащую голову.
— Командир полка, что такое?
— Голова, товарищ генерал!
— Вижу, что голова. Но почему с бородой и почему не пострижена?
— Так то ж голова ваххабита.
— Отставить стричь, пусть лежит!
«ЕТВОЮМАТЬ, ГЕНЕРАЛ!»
— Етвою мать, генерал! Что вы там копаетесь?! Бегом ко мне!
Усиленный мощными репродукторами мат прогремел над полем Центрального аэродрома в Москве. Несколько тысяч участников парадной тренировки — от слушателей военных академий до суворовцев и нахимовцев — вздрогнули и замерли изумленно.
В сером кабриолете с открытым верхом у микрофона, который оказался включенным — умышленно или случайно сказать было трудно, — стоял командующий парадом генерал армии Кирилл Семенович Москаленко. И это его мат гласил пространство.
Хамство — один из атрибутов единоначалия, поскольку, если зреть в корень, единоначалие есть узаконенное право на самодурство.
Доза хамства, с которым приходится сталкиваться каждому, кто носит военную форму, зависит отнюдь не от высоты ступеньки, на которой обосновался тот или иной начальник, а только от его внутренней сдержанности, определяемой воспитанием и мерой удовольствия, которое получает командир от унижения подчиненных.
С особой силой хамство проявляется в характере быстро делающих карьеру командиров, поскольку власть никогда расцвету нравственности ее носителя никогда не способствовала и способствовать не будет.
Старшина сверхсрочной службы Копосов солдат любил. Говорю это без иронии. Для человека, отдавшего все свои интересы службе, рота была семьей и домом. Крепкий, срубленный природой из прочного материала, он всегда бы туго запоясан и стянут портупеей. На черных с красными кантами погонах лежала желтая буква «Т» из перекрещенных лычек. Голос у Копосова — труба. И владел он им в совершенстве: команды подавал протяжно, тоном ровным, спокойным, без пережима:
— Бата-ррейя, равняйсь!
Солдаты рывком бросали головы в сторону правого плеча, так быстро и дружно, будто их сдувало порывом ветра. Любо-здорово видеть командирскому глазу такое однообразие. Но существовал еще и строгий старшинский принцип: «я не знаю, как должно быть, но вы всегда все делаете неправильно». Короче, если тебе подчиненные угодили с первого раза, то ты плохой командир. Копосов впитал в себя понимание этой истины с давних пор и традицию не нарушал никогда. Потому как ни старайся, с первого раза угодить ему никто не мог.
