Милослав Швандрлик - Черные бароны или мы служили при Чепичке
Мазурек очень удивлялся аскетизму своих подчинённых, которые не просили увольнительных, как это бывало в других частях. Ему, как командиру, даже приходилось поломать голову, чтобы отчитаться перед Непомуками о шести положенных увольнениях. В будний день домой не ездил никто, за исключением рядового Тыживца.
Рядовой Тыживец то и дело совершенно легально ездил в Прагу по поводу своего развода или, наоборот, очередного примирения с женой. Его заваливали письмами друзья, наперебой сообщая ему об изменах жены. Тыживец рвал на себе волосы, угрожал самоубийством, и вызывал всеобщее сочувствие. Каждый раз он подавал заявление о разводе, адвокатская контора вызывала его на заседание, и там он с женой опять мирился. Так все повторялось вновь и вновь, и кое‑кто поговаривал, что Тыживец — остолоп, раз прощает жене такое поведение.
Однажды вечером Кефалин наткнулся на Тыживца в помещении, которое когда‑то должно было стать ванной. Тот стоял, прислонившись к стене, и всхлипывал.
— Что случилось? — спросил Кефалин.
Тыживец сначала промолчал.
— Она мне изменяет, — сказал он, наконец.
— Ты ведь уже давно знаешь! — удивился Кефалин.
Тыживец повертел головой.
— Где там, — вздохнул он, — это была такая уловка, чтобы я чаще мог к ней ездить. Эти письма мне посылал один приятель, который работает в адвокатской конторе. И все шло хорошо, пока я этого проклятого, подлого адвокатишку не привёл к себе домой. Теперь всему конец!
— Она в него влюбилась? — спросил Кефалин.
— Насчёт влюбилась не знаю, — горько сказал Тыживец, — знаю только, что она с ним спит, а это ещё хуже, чем если бы она в него влюбилась!
Лейтенант Троник вызвал Кефалина к себе в кабинет.
— У меня к вам, Кефалин, есть один деликатный вопрос, — слова лезли из него, как наждачная бумага, — Я хотел бы узнать ваше мнение, как комсомольца и ротного агитатора. Обещаю вам, можете говорить откровенно.
— Я попробую, — пообещал Кефалин, — но я не понимаю, о чём речь.
Троник тяжело вздохнул. — Что вы думаете о текущей ситуации? — спросил он патетически.
Кефалин задумался.
— Ситуация тяжелая, — сказал он, подумав, — западные империалисты…
— Я имею в виду не международную ситуацию, — прервал его лейтенант, — и вы это прекрасно знаете. Я говорю о ситуации в нашей роте. Мне кажется, и не только мне, что то, что происходит, не идёт на пользу сознательности личного состава. Я никогда не вмешивался в полномочия командира, и делать этого не собираюсь. У лейтенанта Гамачека, конечно, тоже были недостатки, но это… Что чересчур, то чересчур!
— Если бы вы, товарищ лейтенант, выражались яснее, — притворился дурачком Кефалин, — я и вправду не понимаю, о чём вы.
— Чёрт, Кефалин! — взорвался лейтенант, — Вы хотите сказать, что не знаете о невозможном поведении старшего лейтенанта Мазурека? Вы понятия не имеете о том, что его жена, к слову сказать, очень несознательная гражданка, его бьёт? Разве можно такие вещи молча сносить?
— Если он сам их сносит молча, — пожал плечами Кефалин, — почему это нас должно беспокоить?
— Командир должен быть образцом для подчинённых! — воскликнул лейтенант, — Бойцы должный видеть в нём пламенный пример! А это что за пример, когда жена его колотит, словно сноп? Она даже купила для него новый кнут!
Кефалин сладко улыбнулся.
— С этими примерами всё ужасно сложно, товарищ лейтенант, — сказал он, — Даже вот Юлиус Фучик не для всех пример! У карлинского виадука держал сырную лавку торговец Кочвара, и он всегда говорил:«Мне пан Фучик всегда нравился, очень хороший был покупатель. Любил сыр и часто ко мне заходил. Милый, приличный человек. Только я его каждый раз видел с новой девушкой, и таких людей нельзя ставить в пример молодёжи!»
— Кефалин, что вы мелете! — разозлился Троник, — Речь идёт не про взгляды реакционного спекулянта, а об очень важной политической проблеме. Я полтора года работаю с людьми, и в тот момент, когда вот–вот должны появиться положительные результаты, приходит такой командир. Я знаю, во что это может вылиться. У нас в»Соколе»когда‑то был преподаватель–гомосексуалист, который совращал подростков. Когда это вышло наружу, местные граждане забыли про Тырша и Фюгнера[39], и даже попытались поджечь здание»Сокола». Так реагируют простые люди, и с нам с ними приходится считаться. По командиру часто судят обо всей армии, и это надо в должной мере учитывать.
— Я всё равно не знаю, что нам делать, — сказал Кефалин, — В конечном итоге я лично против товарища старшего лейтенанта ничего не имею. Вот если бы он пил, или бил жену…
— Тогда всё было бы в порядке, — оборвал его лейтенант, — Потому что офицер должен себя вести, как мужчина. Чуть больше жёсткости — это всегда простительно. Но так… боже мой, Кефалин, неужели до вас не доходит?
— Пока нет, — сказал Кефалин.
— Как же так, — сетовал лейтенант, — вы, как комсомолец, должны были бы мыслить политически! Вы должны каждый частный случай видеть в общей картине. Как, например, Ясанек. Тот сразу обратил внимание, что поведение товарища старшего лейтенанта может привести к непредсказуемым последствиям. Мы живём в тяжёлых условиях, в окружении ряда товарищей, которые в нашу правду не верят даже приблизительно. Офицерский коллектив и члены комсомольского актива должны держаться так, чтобы их слова не расходились с делом. Учитель Анпош мне сказал:«Человеку порой бывает больно взглянуть правде в глаза! Но я это сделал, хотя я простой солдат!«Товарищ Бобр тоже очень огорчён и все остальные, независимо друг от друга, просили меня предпринять шаги в этом направлении. И я хотел бы знать, что вы на этот счёт думаете?
— Трудно сказать, — пожал плечами Кефалин, — меня это как‑то не очень волнует.
— А я, Кефалин, всё же думаю, — поднял указательный палец лейтенант, — что настало время перейти от оппортунистической пассивности к большевистской активности!
Лейтенант Троник и в самом деле не мог на всё это смотреть, и при первой же поездке в Непомуки проинформировал Таперичу. Тот, впрочем, не был особо потрясён.«Вон как», — сказал он задумчиво, — «Бьёт его, значит. Как будто бы остального всего мало! Лейтенант Зайох в Крумлове привязал солдата к дереву и плевал ему в рожу. Чрезвычайное происшествие! Чалигу тоже придётся посадить! И ещё кой–какие товарищи полетят с армии. Ну что, Троник? Я могу и лес рубить!»
Также и капитан Оржех не счёл случай Мазурека требующим немедленного решения.
— Видите ли, товарищ лейтенант, — сказал он, — а что мы, собственно, можем сделать? Приложим немыслимые усилия, чтобы избавиться от офицера, который, будем говорить откровенно, дурак, и которого бьёт жена. Хорошо. А кого нам пришлют вместо него? Вы же знаете, что командиров нам присылают по большей части в наказание. Поэтому я думаю, что тут нам нельзя действовать поспешно. Постарайтесь найти положительные стороны. Товарищ Мазурек, например, человек тихий и скромный.
— Зато его жена — нет, — жаловался Троник, — Она вечно недовольна и ругает его такими словами, что это политически невыносимо. Командир превратился в посмешище, а это самое скверное, что может быть!
— Товарищ лейтенант, — зевнул капитан, — нас ждёт еще немало задач, которые нам предстоит выполнить. Мазурек — это второстепенный вопрос. Я вот был в Праге, и там готовится то, чего я искренне опасаюсь. — Он сделал драматическую паузу и продолжал, — Никому об этом ни слова, товарищ лейтенант. Мы не имеем права поднимать панику, пока ещё ничего не решено. — Он снова многозначительно помолчал, и, понизив голос, зашептал: — Очень серьёзно рассматривается вопрос о том, чтобы действительная срочная служба в ЧССР была продолжена до трёх лет. По крайней мере, в большинстве боевых, и в трудовых частях тоже.
— Боже милостивый! — ужаснулся лейтенант, — Это же…
— Задачей всех нас, политических работников, — произнёс капитан Оржех, — будет решительное пресечение любых попыток мятежа!
Новость, с которой капитан Оржех познакомил лейтенанта Троника, не была вымыслом. К солдатам она начала просачиваться из разных мест, прежде всего от танкистов, работающих в канцелярии. Офицеры вдруг стали вежливыми, доброжелательными и осмотрительными. Но среди личного состава нарастало беспокойство.
Некоторые считали эту новость пустышкой. Ясанек объявил, что речь идёт о слухах, распространяемых западными империалистами, чтобы разлагать нашу армию, но большинство солдат готовились к тому, что приговор будет вынесен.
В обстановке всеобщей нервозности незамеченными прошли несколько нарушений дисциплины, которые в другое время привлекли бы всеобщее внимание. Цина избил одного сержанта–сверхсрочника, который позволил себе влезть без очереди в армейском магазине, бигамист Петранек окончательно решил принять магометанскую веру, а Цибуля переехал в съёмную квартиру к жене, откуда утром приходил на работу.
