Виктор Шендерович - Изюм из булки. Том 1
При чем тут «осадить чехов»? У нас что, август 68-го?
Перед полуфиналом, разумеется, про хоккей никто уже не думал, только одно было на сердце: не опозорить Русь-матушку, порвать американцев. А после проигрыша — корреспондент государственного канала подстерегает только что отбросившего коньки хоккеиста Жамнова и спрашивает у него: это национальная трагедия?
И Жамнов, ума палата, говорит: да, конечно.
И захотелось мне написать хоккеисту письмо примерно следующего содержания:
«Дорогой Алексей! Спешу сообщить вам, что, пока вы играли за команду “Вашингтон Кэпиталз”, у вас на родине случилось две чеченские войны с общим счетом убитых и искалеченных за сто тысяч человек; население одевается частично на помойках и питается там же, жилища в зимнее время отапливаются нерегулярно, а в подъездах примерно раз в неделю убивают академиков.
И то, что вы и ваши товарищи по специальности деревянными клюшками запихнули в ворота ваших заокеанских коллег-миллионеров меньше резиновых изделий, чем они вам, является вашей маленькой корпоративной неприятностью. Не убивайтесь так…»
Афины-2004
Прошло два года, и прошли они не зря. Страна сильно укрепилась головой.
После победы российских волейболисток в полуфинале волейбольного олимпийского турнира комментатор НТВ-плюс успел поблагодарить за эту победу президента России.
Лучший друг физкультурников.
Приехали.
Здравствуй, Родина!
Часы с петушком и кукушечкой
Моим соседом по дороге в Нижний Новгород оказался дедуля из Курска — лет семидесяти, в тельняшке и с таким запасом провианта, будто он намеревался ехать до Владивостока.
Мне было добросердечно предложено поесть и налито пива.
Не помню, с чего начался наш разговор, но первый же дедулин тезис поразил меня в самое сердце. В досаде поминая неурожай картофеля на своих сорока сотках, дедуля вдруг в довольно сильных выражениях помянул Соединенные Штаты Америки.
Я поинтересовался: при чем тут Америка? Оказалось: курскую дедулину картошку извел колорадский жук (на метр в землю уходит, ничего с ним сделать нельзя!), а жука того, из названия видно, наслали империалисты, чтобы наш понизить урожай.
Остаток пути я потратил на изучение этой курской аномалии.
Особых усилий не требовалось — говорил дедуля сам, ровным тихим тенорком. Вот что я узнал. Что после войны дедушку не отпустили домой, а оставили (как оставляют вещь) еще на шесть лет служить на флоте; что жена горбатилась в колхозе за трудодни и потом, до самой пенсии, тридцать лет, как лошадь, за копейки, а теперь сильно заболела ногами; что душат налогами — работаешь, работаешь, а ничего не остается; что зять, дочерин муж, оказался трутень — только лежит на диване и пьет; что законы у нас мягкие, а надо бы таких расстреливать и вообще, чтобы знали! Что в Америке законы гораздо строже — на Клинтона недавно покушались, и покушавшегося расстреляли (я было не поверил, но дедуля отмел все сомнения — покушались и расстреляли, он точно знает); что при Сталине было тяжело, но справедливо, потому что с народом иначе нельзя; что из Курска в Нижний он едет в гости к внучкó и везет ему часы с петушком и кукушечкой.
Петушок этот прокукарекал еще до рассвета, в четыре часа пять минут. На пятом кукареку я проснулся окончательно и, лежа в полной темноте, прослушал их еще с десяток. Время я запомнил так хорошо потому, что бесстрастный женский голос из часов сообщал мне его после каждого петушьего крика.
Дедуля при этом продолжал безмятежно спать — прямо в тельняшке.
Утром поинтересовался: петушок был или кукушечка? Я сказал: петушок. Вот, очень довольный за меня, сказал он — и улыбнулся. Глаза у него были голубые, добрые до нежности. А еще есть кукушечка, сказал он.
За окном плыл жутковатый производственный пейзаж — какие-то трубы, ограды, коробки корпусов… Мы послушали, как кукует кукушечка. Внучкó везу, сказал дедуля. Внучок смышленый, обрадуется.
Умывшись и попив пивка, дедуля немного подумал и сделал сообщение на межнациональную тему: чеченцы, сказал, вредный народ, еще в войну нам вредили, и не надо с ними разговаривать, а надо так: всех русских оттуда вывезти, а на остальных бросить сверху бомбу. Какую бомбу? — спросил я. Такую, ответил дедуля и мысль свою охотно пояснил. Он когда на Дальнем Востоке служил, на японцев бросили бомбу — и все, и никаких разговоров.
— Японцы тоже вредный народ? — спросил я.
— Очень, — подтвердил дедуля и застенчиво улыбнулся.
Последняя остановка
Поезд остановился в Дзержинске, последней станции перед Нижним. Я набросил пиджак и пошел размять ноги — а заодно голову, поврежденную ночным кукованием и утренней политинформацией. Дверь вагона была закрыта, проводница в своем купе пила чай в компании со сменщицей.
— Откройте дверь, — попросил я.
— Зачем? — удивилась проводница.
— Так… — сказал я. — Подышать.
— Нашел где дышать! — сказала проводница.
Сказанное относилось к особенностям химического производства в Дзержинске, но годилось и для оценки жизни на Родине в целом.
Нашли, действительно, где дышать.
Внук есаула
Он только что проводил в «Шереметьево» своего «хозяина» с бабой и был в отличном говорливом настроении: «хозяин», видный подмосковный чиновник, дал ему на прощанье двести евро за немоту. (Баба, с которой он улетал, была отнюдь не женой.)
Шоферил мой собеседник всю свою сознательную жизнь. Были в этой жизни и золотые периоды…
— Когда немцы уезжали в начале девяностых — во время было! Они ж прилетали-то в «Домодедово», а улетали из «Шереметьево». Ну, в «Домодедово» их встречала братва — и чистили. Крепко чистили. Так мы им «трешку» объявляли до «Шарика»…
(Трешка, как я немедленно уточнил, — это три тысячи рублей.)
— Соглашались! Куда деться.
Он радостно смеялся.
Я спросил у него про сейчас (дело было в разгар кризиса). Что будет, спрашиваю, чем сердце успокоится?
— Да подвозил тут одну в шиншилле. Она говорит: через полгода их никого здесь не будет — все дочистят и сбегут.
Уже почти не сомневаясь в ответе, я спросил про рецепт спасения Родины.
— Сталин нужен. Сам не помню, но отец говорил: к праздникам все дешевело…
— А сами откуда, если не секрет?
— Так краснодарские мы. Дед — деникинский есаул был. У бабки шашка была, она еще прятала ее, там так и написано было: «от главнокомандующего Южным фронтом генерала Деникина»…
— И что дед?
Водила посмотрел на меня, как на иностранца.
— Расстреляли, ясное дело.
— Но Сталин — нужен? — уточнил я.
— Непременно.
Связь времен
Друг-журналист рассказывал поразительное.
Какое-то время своей жизни он был вхож в Кремль — и в буквальном смысле тоже.
И успел изучить устройство Спасских ворот.
Чтобы враги не прорвались в сердце земли русской, ворота эти оборудованы огромным количеством новейших прибамбасов: тут и хитрые замки, и камеры наблюдения, и какая-то сетка-ловушка… Все по последнему слову инженерной мысли!
А рядом, на всякий случай, со времен царя Ивана Васильевича лежит здоровенный деревянный клин. Чтобы без лишнего хайтека засандалить его под ворота — и шабаш!
В этом комплекте — вся наша внешняя политика.
Место для метеорита
Человек за рулем «Нивы» полчаса катил бочку на Америку и американцев. Ничего нового, готовый суп из старого пакетика: они бездуховные, жадные и наглые, а мы бедные, милые и душевные.
В конце получаса я поинтересовался, бывал ли он в Америке.
— А чо я там забыл? — ответил человек.
Потом, помолчав, поинтересовался:
— А вы были?
— Случалось.
— И что там: лучше? — ребром поставил вопрос хозяин «Нивы».
Я признался: лучше не лучше, но дороги ровные и полицейские взяток не берут.
Человек замолчал. Видно было, что зреет в нем какой-то асимметричный ответ, как у Горбачева — Рейгану. Я попытался предугадать поворот диалога, но жизнь в очередной раз показала мне, кто здесь настоящий драматург.
— А вот упадет на них метеорит, — угрюмо сказал человек, — и где твоя Америка?
Всюду заговор
Единый Государственный Экзамен придумали в ЦРУ, доверительно сообщила на родительском собрании завуч московской гимназии.
…Утренняя «летучка» в Лэнгли; люди с незапоминающимся лицами негромкими голосами обсуждают содержание вопросов по химии и литературе для средних школ Российской Федерации…
Незачем
В одной московской школе некоторое время (правда, не очень долго) работал учитель французского языка, который запрещал детям грассировать, а на вопрос «почему» отвечал:
