Слава Сэ - Весь сантехник в одной стопке (сборник)
Я поковырял осетра, плюнул в фонтан и ушёл подальше от компании. Заложил широкий круг вдоль забора. Навстречу с пихт и елей взлетали немногие уцелевшие комары. Такие же одинокие и затравленные, как я, они вызывали сочувствие. Не настолько острое, впрочем, чтоб поить их собой.
Своих домашних насекомых я убиваю сам. Я сам защищаюсь от явлений природы. Девчонки от них лишь визжат. Им что стрекоза, что тарантул – всё одинаково страшно. Кот насекомых различает, но из всей палитры предпочитает исключительно мух. Наверное, за то, что они богаты белком и весёлые. Скучные худые комары достаются мне.
Ос когда-то ловили вместе. Кот прыгал вверх элегантно, хватал осу осторожно, чтоб не ужалила. У меня был другой подход. Я не против ос до тех пор, пока они не объявляют мою черешню своей собственной. Тут я встаю из кресла и требую поднять мне веки. У меня прекрасный замах и резкий, с выдохом, удар. Я многому научился, вожделея Марию Шарапову на канале евроспорт. Если точно рассчитать, оса не успевает понять, откуда в небе тапок.
Как-то раз мы с котом погнались за одной осой. Мы оказались на равном расстоянии от нее. Федосей прыгнул, я взмахнул и – хрясь! Прямо в бедную кошачью морду. Кот впервые тогда сказал матерное слово при детях. С тех пор он ловит только мух. Иногда ещё пауков, сошедших с небес на землю. А на всё полосатое и жужжащее у него теперь идиосинкразия.
Вернёмся к комарам. Прогресс создал сетки на окна и генераторы зелёного дыма. Но все эти хитрости нужны слабакам, умеющим вспомнить, зачем припёрлись в магазин. Мой метод создан настоящими мужчинами ещё в каменном веке. Я ложусь голым поверх одеяла лицом к опасности и жду. И выставляю перед собой ладони, как опасный Буратино. Моя поза не означает, что я дурак, хоть и не отрицает этого.
Комары видят во мне еду. Им и в голову не приходит, что на самом деле я – смертельная ловушка. У меня огромный опыт и тысячи побед нокаутом. Я знаю все их повадки, могу притворяться парализованным и вкусным одновременно.
Комары тоже бывают разные, впрочем. Большинство – опрометчивые нахалы. Садятся, жрут и тут же гибнут. Но встречаются среди них и тревожные подлецы. В борьбе с такими мне мало выглядеть равнодушным. Нужно стать бревном, дышать как бревно и думать как бревно. Я всё это прекрасно умею. Внешне сонный и вялый, я способен молниеносно шлёпнуть себя по морде. И, конечно, это самая беспокойная фаза моего сна.
К утру приходит посттравматический синдром. Две бездушных дряни, синестезия и сенсибилизация, дурачат мои осязание и слух. Враги давно мертвы, а я всё хлещу себя по лицу и по плечам, не могу уняться. Всё чудится, они пищат и приземляются, пищат и приземляются. Индейцы Гондураса называют такое расстройство «юпутка», что значит «бежать по лесу, ощущая прикосновения призраков». Так вот, после войны за сон меня мучает юпутка. Хорошо, хоть осы по ночам не летают. Засыпать, всласть нашлёпавшись ос, было бы ещё труднее.
Воображение – удивительная штука. Я вдруг представил, как лежу в незнакомой спальне, шлёпаю комаров. За окном этакая летняя северная полуночь. А рядом Катя. Свернулась и спит. Из-под одеяла только нос виден. Зато какой нос! Прекрасный, обгоревший, конопатый. Воссоздать по нему всё скрытое под одеялом проще, чем по пятке донны Анны. Мне страшно нравится тот диалог дона Гуана и Лепорелло.
Дон Гуан:
Её совсем не видно
Под этим вдовьим черным покрывалом,
Лишь узенькую пятку я заметил.
Лепорелло:
С вас довольно. У вас воображение
В минуту дорисует остальное;
Оно у вас проворней живописца,
Вам все равно, с чего бы ни начать,
С бровей ли, с ног ли…
Я закрыл глаза и правда увидел кудри, веснушки, ключицу, колено. Попу увидел, а как же без неё. Очень скоро воображаемая Катя предстала такими мелкими подробностями, каких, возможно, на ней и нет. От драконов вряд ли, а от комаров я бы точно её защитил.
Стал представлять дальше, как она просыпается. Потягивается, чмокает меня в щёку. Потом завтрак. Не такой, как сейчас, приправленный сарказмом, а весёлый, с мытьём костей общим друзьям и планами купаться после обеда.
Я открыл глаза. Видение не пропало. Тряхнул головой. Созданная воображением красота шла ко мне по гравийной дорожке и улыбалась. Настоящая Катя шла ко мне. Одна, не спеша, куталась в шаль. Наверное, хозяин одолжил в честь прохлады. Сюда она приехала без всяких одежд из прошлого века.
– А чего вы тут один? Хандра напала?
Сказала так и села рядом. Лет через двадцать, если захочется её вспомнить, буду вспоминать вот такой, глядящей серыми, невозможными глазами – прямо на меня.
Чтобы обрести надежду, мужчине нужны сорок пять секунд. Этого времени хватает для нескольких наблюдений и одного вывода. Наблюдения такие:
1. Катя не случайно сюда пошла. Наверное, меня искала.
2. Когда увидела, то улыбнулась. Люди просто так не улыбаются. Например, я сам никогда так не поступаю.
3. Она подошла и села рядом, хоть места вокруг навалом.
4. Сидит уже почти минуту.
Вывод очевиден. Фортуна повернулась ко мне передом. Детей мы назовём Таня, Женя, Андрей и Светлана Севастьяновна. Катя рассказала, как дела в миру. Зеленоволосая Жанна немножко выпила и упала в фонтан. Алёшины друзья прыгнули следом и теперь там конкурс мокрых дураков. А Катя сбежала, чтоб её не затолкали. С них станется.
Я не понимал, о чём она говорит, смотрел на её лицо, губы, волосы. И улыбался, как настоящий, с огромной справкой идиот. И тут из кустов полезли гости. Свита догнала свою принцессу. Орава увидела нашу скамейку, развернулась и пошла фалангой.
– Ага, сумерничаете? Дай-ка я присяду, – сказал Алёша и влез между мной и Катей. Сволочь. Никаких представлений о принципах рассаживания. Если скамейка трёхместная, то девушка должна сидеть в центре. Только так она может выбрать, кто ей роднее. Удивительно, с какими мерзкими типами приходится сотрудничать. Если бы не мозгокрут Кеша, в жизни бы не связался.
Алёша пошутил, Катя рассмеялась. И прижалась к конкуренту, склонила голову, а он к ней. Вроде невинно, но где, скажите, эта грань между невинностью и бесстыдством? На красиво выгнутую Катину шею сел комар. Потоптался, прицелился и ввёл хоботок прямо в сонную артерию. Она комара не чувствовала. Выброс эндорфинов у неё, как же. А я всё видел и молчал.
Июль, жара
Лиза первой укатила на маленькой своей машинке. Кеша тут же скис.
– Чем чаще они обижаются, тем быстрей приходят в себя, – сказал он мне, хоть я ничего такого не спрашивал.
Возвращались порознь. Некрасову повезло, к нему в машину уселось всё самое приятное – Катя и подруги. Мне достались угрюмый Раппопорт и пьяные театралы. Прощаясь у трамвайного кольца, они меня обнимали, трясли руки, звали на премьеру. Велели звонить какой-то Клавдии Степановне. Услышав пароль «Я от Коли», эта женщина теряет контроль и мечет в просителя лучшие билеты. Телефона не оставили. Тут из-за поворота вырулил трамвай, господа артисты побежали в его сторону неровными зигзагами.
– Всё-таки я гений, – признался Кеша, глядя вслед театралам. Он сам не ожидал такого успеха. Катя проваливается в Алёшу, будто не психология ею руководит, а сама судьба.
– Может даже, у них выйдет продержаться года три, – сказал мозгоправ.
Увлечённые интригой, мы позабыли, что у нас не треугольник любовный, а целый параллелограмм. Вдруг приехал Генрих. Его манера парковать авто поперёк проезда теперь показалась мне милой.
Возвращается муж из командировки – дома пусто. Жена телефон не берёт, вместо неё два мужика в доме. Неудивительно, что у мужа мрачное лицо.
Я представил Генриху Иннокентия. Дескать, светило гештальта, мастер суггестии, лучший в Прибалтике толкователь сновидений. Если приснилась свадьба или ещё какой кошмар – всё к нему. Хлопком в ладоши погружает в транс военных эпилептиков, оперных истеричек и африканских носорогов. Может вернуть нервное равновесие одной лишь доброю улыбкою. Генрих отказался.
Кеша назвал меня балаболом, отправился готовить кофе. Он считает, это лучший способ разрядить неловкость. Выбрать калибр помола, досыпать сахар, капнуть в жезву три капли холодной воды и напряжённо следить за пенкой… Ему точно было интересно. А нам – всё равно неловко. Я заговорил на общие темы:
– А мы тут на пикник ездили. Шашлык был… Осётр… Катя скоро приедет. Наверное. В магазин заскочила.
– Да-да, конечно, – сказал Генрих. На чемпионате траурных голосов он точно стал бы чемпионом. Кеша поставил перед ним чашку. Сказал, что приготовил кофе по особому колумбийскому рецепту. Наврал, конечно. Генрих молча положил сахар и ложкой вращал с таким дребезгом, будто не размешивал, а сверлил.
