Георгий Марчик - Наследник фаворитки
— Тебя надо судить сразу по трем статьям, — сердито говорил Алик, протыкая прутиком один за другим желтые листья на земле у скамьи.
— Почему? — дерзко спросил Юраша, глядя прямо в глаза приятелю. В трудные минуты жизни глаза его смотрели, как у всех людей, прямо.
— Ты совершил три проступка. Украл. Испохабил мою идею. Во-вторых, приехал сюда и, в-третьих, — и это, заметь, самое непростительное! — впутал в наши дела милицию. Убил бобра, называется. Ну?
Юраша молчал, ибо ему нечего было сказать в свое оправдание.
— А где, кстати, угнанный мотоцикл, усатый красавчик? Он нам может пригодиться.
— Я выбросил его, — понуро сказал Юраша, непроизвольно втягивая голову в плечи. — Мотоцикл — улика. Они могли записать номер. Я его не угнал, а просто взял у кого-то напрокат.
— Ай-ай-ай, — сокрушенно причмокнул языком Алик, — какая гениальная логика! Они могли записать номер, поэтому надо выбросить весь мотоцикл. А почему же вы, господин перестраховщик, не выбросили заодно и свою пустую голову? Ведь ваша физиономия с оторванным усом еще более веская улика.
— Усы я сбрею.
— Ах да… Усы он сбреет… А чем же вы будете прельщать легкомысленных женщин? Ведь они по вашей пошлой роже сразу же догадаются, что вы законченный дебил, то есть дегенерат. Извини, я оговорился. Нет, ты не законченный, ты недоразвитый дегенерат шизоидного типа. Врезать бы тебе пару раз по усам дохлой кошкой. Но, боюсь, тебе и это не поможет.
— Еще одно оскорбление — и я выбью тебе зубы, — Юраша усиленно задышал, и пористая кожа на его скулах покрылась румянцем. — На Севере за одно слово «козел» отрубили бы голову…
— Скажите пожалуйста, испугался! — мягче произнес тонкий психолог Алик. — Ладно, так и быть. Прощаю лишь потому, что у меня безвыходное положение. Не пойду же я доносить на тебя. А теперь обсудим наши планы, которые ты едва не погубил своим безрассудным поведением. Знаешь ли ты, щучий сын, что я вместе с этим призраком пою старинные романсы?
— Ну и что? — Юраша недоверчиво уставился на Архипасова левым глазом.
— Ну и ничего… Завоевываю доверие. Думаешь, зря на Западе завещают все состояние любимым животным? А если оно подыхает, ему ставят памятник. Неужели эти люди полоумные? Нет, они в своем уме. В чем же дело? В преданности и бескорыстной любви. То же практикуется и в отношениях между людьми. И тогда ближайшие родственники остаются с носом. А все достается какой-нибудь приблажной дуре, которая тихой сапой втерлась в доверие к отлетающей в небеса душе. Но боюсь, эта бабка переживет нас с тобой. Видел бы ты, как она смеется. Раскрывает рот и не издает ни одного звука. Настоящая улыбка смерти. Можно окочуриться от страха. Случается, ночью я просыпаюсь в холодном поту.
Юраша с сомнением взирал на приятеля.
— Ты, конечно, извини, но я опять ничего не понимаю.
— Сейчас поймешь, — с веселым воодушевлением продолжал Алик. Все-таки он был рад Юраше. — Если она не захочет покинуть этот мир по собственной воле, я приведу в исполнение, то есть реализую, свою заветную идею. Все хорошо, пока не поздно.
— Ты хочешь убить ее? — испуганно трепыхнулся Юраша.
— Нет, дружок, — загадочно улыбался Алик. — Она полетит туда, махая крылышками, на вполне законных основаниях. Но ты едва не разрушил здание, которое я соорудил с таким трудом. Нам временно придется перейти на нелегальное положение.
Юраша бессмысленно хлопал ресницами и смотрел на Алика. Пока он не понимал, куда ведут гениальные зигзаги философской мысли его напарника.
— Дело в том, — продолжал Алик с видом полководца, выступающего перед решающим сражением на заседании военного совета, — что старуха заподозрила неладное. Она слышала, как ты назвал меня по имени, и это не выходит у нее из головы. Посему я сегодня же покидаю ее двухкомнатную гробницу, где вот этими руками навел идеальный порядок. Скажем, меня срочно отзывают из отпуска. Пусть немного успокоится.
— А на что мы жить будем? — с наивной непосредственностью заговорившей дворняги спросил Юраша.
Эх, этот Юраша, ну какой же он бестолковый, тупой, недалекий человек, никакой фантазии, игры воображения. Просто жалкий эпигон. Алик не рассердился, напротив, взял его за руку и посмотрел в его глазки долгим добрым взглядом:
— Ешь больше рыбы, дружок.
— Это еще зачем? — нахмурился Юраша.
— Будешь… догадливее. В рыбе много фосфора. Все очень просто — завтра же мы начнем продавать камешки.
— Как, уже? Ты уже? — язык Юраши начал заплетаться. Это было похоже на шок.
— Нет, еще не уже. Но скоро, очень скоро, — мягко и проникновенно, словно домашний врач любимому пациенту, говорил Алик. — Рано или поздно наследство будет нашим. Значит, можно считать, практически оно уже наше. А если так, — Алик вкрадчиво усмехнулся, — ну кто, спрашивается, помешает нам продать один-два камешка? Заранее. Ведь нам жить не на что. Денежки получим сейчас. А камешки вручим владельцу несколько позже. Зато сделаем ему соответствующую скидку. В этом и заключается точный психологический расчет. Даже самая осторожная рыбка клюнет, если есть стоящая приманка, а крючка не видно.
— Алик, ты Иммануил Кант. Ты бы мог стать великим философом, — вырвалось у Юраши. — Ты настоящий гений.
— Увы, никто не ценит таких людей, как я. Впрочем, еще не все потеряно. — Лицо Алика стало задумчивым. — В одном ты прав, дружок: талант и инициатива — это большая сила, такая же, как… — он не нашел нужного сравнения и выразительно посмотрел в глаза воспрянувшего духом Шарикова.
— Алик, я не выбросил мотоцикл. Я продал его за сто пятьдесят рублей. Можешь распоряжаться ими, как хочешь, — самоотверженно признался Юраша.
— Ах, шалунишка! — растроганно воскликнул Алик. — Совесть у тебя есть?
— А что это такое?
Оба рассмеялись.
— Ну и славно, — облегченно вздохнул Алик. — Ну и ладненько.
— Алик, а кто купит камешки? — озабоченно спросил Юраша.
— Вот в этом-то вся закавыка, дружок. Мы сами должны найти покупателя и прельстить. Чтобы он сразу выложил наличными крупную сумму… Для начала потолкаемся у ювелирной комиссионки.
Весь день они без устали прогуливались по Садовой, толкались в магазинах. Это был тот беззаботный образ жизни, по которому оба так истосковались. После небольшой разведки Юраша по наущению Алика пустил пробный шар.
— Ну и фраер вон тот чувак! — кивнув в сторону Алика, Юраша доверительно нагнулся к одному типу, который давно крутился у магазина и, судя по всему, был перекупщиком валюты. — Первый раз в жизни встречаю такого.
— А что? — не понял тот, поправляя пенсне на своем одутловатом приват-доцентском челе.
— Получил в наследство камешки и хочет поскорее сбыть их. Были бы у меня деньги, я бы накрыл его как миленького.
— Минуточку, — сказал человек в пенсне с видом естествоиспытателя, поднявшего сачок, чтобы поймать редкую бабочку. — А какие у него камешки?
— Бриллианты, алмазы. Его тетя еще с того времени сохранила драгоценности, — Юраша подмигнул, как заговорщик. — Да у нас об этом вся улица знает.
Видит бог, Юраша держался молодцом. Насмешливо и независимо.
— Так-так-так, — быстро сказал лысый перекупщик в пенсне. — Вся улица, говорите, знает? Нуте-ка попросите его подойти.
Когда Алик приблизился, личность «приват-доцента» уже каким-то чудом преобразилась в профессорскую.
— Пожалуйста, говорите тихо, — сказал он, тараща глаза и пальцами протирая запотевшие стекла пенсне. — У меня идеальный слух. Итак, у вас была тетя… Впрочем, минуточку. Не лучше ли нам пройти во дворик? Там чудесный воздух да и обстановка располагает к серьезному разговору.
Во дворике действительно можно приятно отдохнуть, поговорить на деловую тему. Здесь на клумбе и газончиках росли со вкусом подобранные львиный зев, резеда, настурции, астры, табак, левкои. А несколько пышнокронных молодых каштанов, тронутых осенней желтизной, завершили картину прелестного райского уголка.
Они сели на деревянную скамью под деревом.
— Ну-с, — начал «профессор», изучая Алика взглядом строгим и пытливым, словно тот и в самом деле был только что пойманным редкостным экземпляром бабочки, — у вас была тетя. У тети были камешки. А вы оказались счастливым наследником. Что же вы намерены делать дальше?
Ни одна жилка, ни один самый мелкий мускул не дрогнули предательски на добродушном, простецком лице Алика. Зато Юраша выказывал некоторую нетерпеливую неуверенность — ерзал на скамье и оглядывался, высматривая путь к возможному отступлению. Дворик был, как ловушка, закрыт со всех сторон стенами домов и глухим забором. За ним высилось три или четыре похожих на громадные цапли строительных крана. Юраше показалось, что его и Алика постоянно, как волков, преследует иная, отвергнутая ими жизнь. Она постоянно напоминает о себе людьми, стройками, новыми домами, фильмами, газетами, спутниками, фестивалями, загоняет вот в такие огороженные дворики, темные подъезды, чужие затхлые квартиры, заставляет жить двойной жизнью, бежать куда-то в пустоту неизвестности, поминутно оглядываясь и боясь чего-то…
![Александр Дюма - Воспоминания фаворитки [Исповедь фаворитки]](/uploads/posts/books/19343/19343.jpg)