Пэлем Вудхауз - Сэм стремительный
— Что невозможно?
— Да все это. Такая девушка, как вы, — изумительная, замечательная, чудесная девушка, как вы, не может полюбить (слово это, казалось, заключило в себе всю магию всех магов, и он ошеломленно повторил его)… полюбить… полюбить… не может полюбить такого типа, как я. — Он помолчал, угнетенный таким чудом. — Это… это нелогично.
— Почему?
— Ну, ведь тип… человек… тип… да не знаю я!
Кей засмеялась, и Сэм с ощущением невозвратимой утраты подумал, что вот — она улыбается, а он не видит этой улыбки. Другие будущие улыбки он увидит, но эту — нет, и ему почудилось, что ничто и никогда ее ему не возместит.
— Хотите кое-что узнать, Сэм? — Что?
— Ну, если вы станете слушать, я вам точно опишу, что чувствую. У вас когда-нибудь отбирали захватывающую книгу на самой ее середине?
— По-моему, нет.
— А со мной такое было. В Мидуэйзе, когда мне исполнилось девять. Я взяла ее почитать у кухонного мальчика, моего большого приятеля, и в ней рассказывалось про человека по прозвищу Цинциннати Кид, и он почти все время разгуливал в маске с огромным количеством револьверов. Я как раз добралась до середины, когда меня нашла моя гувернантка. Меня отправили спать, книгу сожгли, и я так никогда и не узнала, что же произошло в чулане со стальными стенами позади стойки в салуне «Голубой каньон». И терзалась из-за этого много лет. Ну так, когда вы сказали, что уезжаете, я вдруг поняла, что этот жуткий случай повторится и терзаться я буду до конца моих дней. Меня вдруг осенило, что жить стоит только ради одного: быть с вами, наблюдать за вами, гадать, какой будет ваша следующая сумасшедшая выходка. Как по-вашему, Тетушка Исобель сказала бы, что это любовь?
— Сказала бы обязательно! — убежденно объявил Сэм.
— Ну, в любом случае это мой вариант любви. Я просто хочу оставаться с вами годы, годы и годы, гадая, что вы сделаете в следующий раз.
— Я вам скажу, что я сделаю сейчас, — сказал Сэм. — Я вас поцелую.
Прошло некоторое время.
— Кей! — сказал Сэм. — Да?
— Знаешь что… Нет, ты будешь смеяться.
— Не буду, даю слово. Что ты хотел сказать?
— Твоя фотография… ну та, которую я нашел в рыбачьей хижине.
— И что?
— Я ее один раз поцеловал.
— Только один?
— Нет, — мужественно признался Сэм. — Если хочешь знать правду, то каждый день. Каждый Божий день и по нескольку раз в день. А теперь смейся!
— Нет. Я буду смеяться над тобой до конца жизни, но только не сегодня вечером. Ты жутко милый, и, наверное, — задумчиво продолжала Кей, — мне надо пойти и сказать дяде, если он вернулся, правда?
— Сказать твоему дяде?
— Он ведь любит знать, что происходит у него в доме.
— Но ведь это значит, что ты уйдешь туда, — в ужасе сказал Сэм.
— Только на минутку. Просто всуну голову в дверь и скажу: «Да, кстати, о Сэме, дядя. Я его люблю».
— Послушай, — сказал Сэм проникновенно, — если ты дашь мне слово чести, свое священное слово чести, что уйдешь не больше чем на тридцать секунд…
— Будто я смогла бы расстаться с тобой на больший срок! — сказала Кей.
Оставшись один в холодном унылом мире, Сэм вдруг обнаружил, что его начинают одолевать мрачные мысли. Опьяненный недавним чудом, преобразившим лик планеты, он упустил из виду то обстоятельство, что для человека, готовящегося связать себя священными узами брака, он не слишком обеспечен средствами для создания семейного очага. В кармане у него покоилось недельное жалованье, и на его счете в банке на Ломбард-стрит имелась небольшая сумма. Однако он отдавал себе отчет, что его никак нельзя счесть хорошей партией даже для самой нетребовательной из девушек. Собственно говоря, в этот момент он, подобно герою песни, мог предложить своей невесте только приятный характер и безумное желание преуспеть.
Обескураживающие выводы, когда молодому человеку только-только вручили ключи от рая; и Сэм погрузился в печальные размышления. Однако природный оптимизм не замедлил явиться к нему на выручку, и он вновь воспрянул духом, получая щедрое вознаграждение от банкиров, возликовавших на свой финансовый манер при виде пропавших ценных бумаг на предъявителя, возвращенных им через столько лет.
Он и думать не желал о том, что не сумеет отыскать этот клад. Бумаги спрятаны где-то в «Мон-Репо», а раз так, он их отыщет, даже если ему для этого — в прямом противоречии с пунктом пятым в его договоре об аренде — придется срыть дом до основания.
Исполненный великих намерений, он широким шагом направился к окну кухни. Там горел свет, и до него доносился рокочущий голос его верного служителя. Он постучал в стекло, штора взлетела вверх, и за стеклом возникло лицо Фарша. На заднем плане несколько раскрасневшаяся Клэр приглаживала волосы. Окно отворилось.
— Кто тут? — ворчливо осведомился Фарш.
— Только я. Фарш. Мне надо с тобой поговорить.
— А?
— Послушай, Фарш! Оторвись ненадолго и вернись в «Мон-Репо». Там надо заняться мужской работой.
— Э?
— Надо обыскать дом сверху донизу. Я только что узнал, что там полно бон.
— Да что ты говоришь!
— Это и говорю.
— Опасные штуки, — задумчиво произнес Фарш. — Возьмешь в руки, а она тут и взорвется.
И тут безмолвие ночи разорвал пронзительный крик.
— Сэм! Эй, Сэм! Быстрей сюда! — настойчиво требовал знакомый голос.
Принадлежал он Уиллоуби Брэддоку, а доносился откуда-то со второго этажа «Мон-Репо».
27. Доблестное поведение мистера Брэддока
Когда минут за десять до этого Уиллоуби Брэддок расстался с Кей и вышел на песчаную дорожку «Сан-Рафаэля», он находился в том состоянии духа, какого человеку редко удается достичь до тех пор, пока он не примется распивать вторую бутылку шампанского. Его душа была так взбудоражена, так закручивалась в смерче могучих эмоций, что он мог бы войти в любую больницу и никто не усомнился бы, что он горит в жару лихорадки.
Ибо мир обрел для Уиллоуби Брэддока невероятную яркость. После четверти века ничем не тревожимого пресного существования внезапно с ним начали происходить всякие странные и волнующие вещи.
Стоило ему вспомнить, что он стоял лицом к лицу и беседовал по душам с членом преступного мира, прервав его в процессе ограбления дома, а в довершение всего обнаружил лорда Тилбери, члена правления его клуба, насильственно преображенного в санкюлота путем изъятия у него брюк, — стоило ему вспомнить эти события, и он чувствовал, что наконец-то изведал жизнь в истинном значении этого слова.
Однако венцом захватывающих приключений этого дня стала новость, которую он узнал от Кей, когда она мимоходом упомянула о намерении миссис Липпет поселиться у воей дочери, как только Клэр сочетается браком с Фаршем Тодхантером. Словно кто-то, прогуливаясь с доблестным Кортесом, ткнул пальцем в сторону водного пространства, поблескивающего за деревьями, и небрежно обронил: «Кстати, а это там — Тихий океан». Именно эта новость более всего остального вызывала в душе мистера Брэддока непривычное пьянящее чувство нереальности всего окружающего, понудившее его застыть на месте, жадно глотая воздух. Много лет он верил, что лишь чудо способно избавить его от пиявистой преданности миссис Липпет, и вот чудо свершилось!
Он снял шляпу, подставляя пылающее чело прохладному ночному зефиру. На него нахлынуло сожаление, что он обещал в этот вечер отобедать у своей тети Джулии. Для тетки тетя Джулия была вполне на высоте, но обед под ее кровом не сулил никакой мелодрамы, а одурманенная душа мистера Брэддока требовала именно мелодрам, и ничего, кроме мелодрам. Его раздражала необходимость покинуть этот пригородный водоворот стремительных событий и вернуться в Лондон, такой в сравнении чинный и мирный.
Однако он обещал, а слово Брэддоков всегда было нерушимым. К тому же опоздай он, и тетя Джулия вскипит. Он неохотно направился к своему автомобилю и уже почти добрался до него, как вдруг вновь превратился в каменную статую. Ибо когда он собрался распахнуть ворота «Сан-Рафаэля», в калитку «Мон-Репо» воровато проскользнула неясная фигура.
В том состоянии душевного подъема, в каком находился Уиллоуби Брэддок, самый минимум вороватости неизбежно зародил бы в нем подозрения, а эту вороватость можно было смело назвать вороватостью высшей степени. Фигура съеживалась и кралась. Она извивалась и скользила, а когда свет уличного фонаря упал на ее лицо, оно показалось мистеру Брэддоку лицом обеспокоенным и напряженным, лицом того, кто понуждает себя к отчаянным деяниям.
И бесспорно, пришелец нервничал. Шел он настороженно, как не чересчур храбрый путешественник в джунглях, где, по его мнению, полно диких зверей с неприятной репутацией. Влекомый алчностью, Шимп Твист вновь направлял свои стопы в «Мон-Репо», уныло ожидая, что вот-вот из мрака на него, скаля клыкастую пасть, выскочит Фарш.
Он скрылся за углом дома, и Уиллоуби Брэддок, беззаботно махнув рукой на тот факт, что дальнейшая проволочка завершится опозданием к обеду в доме тети Джулии и головомойкой, которую устроит ему эта дама, любящая пунктуальность, бесшумно прокрался за ним следом как раз вовремя, чтобы увидеть, как он заглядывает в кухонное окно. Секунду спустя, словно ободренный своим подглядыванием, он открыл заднюю дверь и скрылся в доме.
