Pelham Wodehouse - Брачный сезон
Они все еще уговаривали Эсмонда не проявлять мягкотелости, когда возвратился Дживс и привел с собой Китекэта. Эсмонд бросил на него враждебный взор.
– Медоуз?
– Да, сэр. Вы желали поговорить со мной?
– Я желал не только поговорить с вами, – язвительно ответил Эсмонд. – Я желал посадить вас на тридцать суток без права замены штрафом.
Я услышал, как Доббс всхрапнул, и всхрапнул, похоже, от удовольствия. У меня даже сложилось впечатление, что, если бы не железная полицейская выучка, он бы сейчас издал восторженный вопль. Потому что как Эсмонд Хаддок имел зуб на Гасси за попытку примазаться к Тараторке, так и полицейский Доббс имел зуб на Китекэта за попытку примазаться к горничной Куини. И оба они были сильные мужчины, сторонники жесткого обращения с соперниками.
На лице Китекэта выразилось недоумение.
– Как вы сказали, сэр?
– Вы слышали. – Эсмонд посмотрел еще враждебнее прежнего. – Сейчас я вам задам несколько простых вопросов. Вы сегодня на концерте выступали в роли Пата в клоунаде?
– Да, сэр.
– В зеленой бороде?
– Да, сэр.
– И в клетчатом костюме?
– Да, сэр.
– В таком случае вы попались, сэр, – официальным тоном сказал Эсмонд, и четверо теток сказали: «Да уж конечно, дело ясное», а тетя Шарлотта пошла еще дальше и спросила с большим чувством, неужели тридцать суток – это предел, допускаемый правилами? Она читала одну книжку про жизнь в Соединенных Штатах, так там даже за сравнительно пустяковые нарушения дают девяносто.
Тетя Шарлотта пустилась в рассуждение на тему о том, что современная жизнь в Англии движется в сторону плановой американизации и что она, Шарлотта, например, целиком и полностью – за, так как нам многому следует поучиться у наших заокеанских кузенов, но тут вдруг начался краткий повтор эпизода во вспугнутым фазаном из сцены Доббса и Куини – это поднялась со стула Гертруда Винкворт, перепорхнула через гостиную и упала на грудь Китекэту. Она, бесспорно, немало позаимствовала у Куини, так как имела возможность наблюдать ее в работе, во всяком случае, общий рисунок роли у нее был такой же, как прежде у дочери Силверсмита. Единственная разница состояла в том, что там, где горничная говорила: «О, Эрни!» – ее дублерша твердила: «О, Клод!»
Эсмонд Хаддок вытаращил глаза.
– Эй, алло! – произнес он и добавил еще три «алло» по привычке.
Казалось бы, человек в положении Китекэта, под угрозой посадки на целый календарный месяц, будет чересчур взволнован, для нежностей, я бы нисколько не удивился, если бы со словами: «Да, да, конечно, но только в другой раз, ладно?» – он разнял обнимающие его Гертрудины руки. Но ничуть не бывало. Прижать ее к сердцу оказалось для него делом одного мгновения, и притом видно было, что в его глазах это – забота первостепенной важности, а уделять внимание мировым судьям ему сейчас некогда и не до того.
– О, Гертруда! – воскликнул Китекэт. – Сейчас, одну минуту, – отмахнулся он от Эсмонда. – О, Гертруда! – снова повторил он, адресуясь к той, которую держал в объятиях. И в точности так, как до него в аналогичном случае поступил полицейский Доббс, принялся осыпать ее запрокинутое лицо жаркими поцелуями.
– И-ик! – как одна тетя, сказали все четверо. И можно понять их недоумение и растерянность. Довольно необыденная ситуация – когда родная племянница ведет себя по отношению к гостящему лакею так, как их племянница Гертруда вела себя в данный текущий момент. Так что если они и икнули хором, то, я бы сказал, имели на это полное основание. Жизнь они прожили замкнутую, огражденную от веяний внешнего мира и к таким новшествам были не подготовлены.
Эсмонд тоже оказался немного не в курсе.
– Это что такое? – задал он вопрос, которому гораздо уместнее было бы прозвучать из уст полицейского Доббса. Я даже заметил, что Доббс бросил на него ревнивый взгляд, должно быть уязвленный нарушением авторского права.
Таратора вышла вперед и продела руку Эсмонду под локоть. Видимо, сочла, что настало время для откровенного мужского разговора.
– Это мой брат Китекэт, Эсмонд.
– Где?
– Вот.
– Вот это?
– Да. Он приехал под видом слуги из любви к Гертруде, очень трогательный сюжет, если хочешь знать мое мнение.
Эсмонд наморщил лоб. Выражение лица у него стало приблизительно такое же, как в день моего приезда, когда я ему объяснял, в чем суть моего анекдота.
– Давайте разберемся, – проговорил он. – Давайте все расставим по местам. Значит, вот этот субъект – не Медоуз?
– Нет.
– И не слуга?
– Нет.
– Но он – твой брат Китекэт?
–Да.
Лицо Эсмонда просветлело.
– Теперь я понял, – сказал он. – Все ясно. Здравствуйте, Китекэт. Как поживаете?
– Хорошо поживаю, – ответил Китекэт.
– Ну, и отлично, – радушно произнес Эсмонд. – Замечательно.
Тут он запнулся. Должно быть, из-за дружного лая своры теток, да еще он зацепился шпорой за ковер, ему почудилось, будто он на охоте, с губ опять едва не сорвался охотничий возглас, а рука вскинулась кверху, словно чтобы огреть плеткой лошадь по самому полезному месту.
Тети сначала лопотали не вполне внятно, но постепенно в их гомоне прорезался некоторый смысл. Они, оказывается, старались внушить Эсмонду, что не важно, если даже Китекэт – и Тараторин брат, тем непростительнее его преступление, пусть же Эсмонд не отступается и вынесет ему суровый приговор.
Возможно, их аргументы произвели бы на Эсмонда большее впечатление, если бы он их выслушал. Но он не слушал. Его внимание было направлено на Китекэта и Гертруду, которые воспользовались свободной минутой, чтобы осыпать друг друга жаркими поцелуями.
– Вы с Гертрудой собираетесь пожениться? – спросил Эсмонд.
– Да, – сказал Китекэт.
– Да, – сказала Гертруда.
– Нет, – сказали тети.
– Погодите, – сказал им Эсмонд, подняв руку. – Что для этого требуется? – обратился он опять к Китекэту.
Китекэт ответил, что, на его взгляд, самый верный путь – это немедленно рвануть в Лондон, чтобы утром пройти через все формальности. Лицензия у него уже есть, выправлена загодя, объяснил он, и он не предвидит никаких трудностей, которые не могла бы разрешить добрая старая контора регистрации браков. Эсмонд с ним согласился и предложил им воспользоваться его автомобилем, Китекэт сказал, что это очень благородно с его стороны, а Эсмонд сказал: «Пустяки».
– Будьте добры, помолчите, – добавил он, обращаясь к теткам, которые к этому времени перешли на леденящий душу вопль, какие издают в Ирландии феи – предвестницы беды.
Вот когда снова выступил вперед Доббс.
– Э-э… гм, – сказал он.
Эсмонд нисколько не растерялся.
– Я понимаю, что вы хотите сказать, Доббс. Вы, вполне естественно, жаждете арестовать виновного. Но подумайте сами, Доббс, как мало у вас данных в доказательство вашего обвинения. Вы говорите, что преследовали вскарабкавшегося на дерево человека при зеленой бороде и в клетчатом костюме. Но видимость была плохая, и потом, согласно вашим же собственным показаниям, вас беспрестанно поражал небесный гром, что не могло не сказаться на остроте вашего восприятия, и вполне возможно, что вы ошиблись. Вот вы говорите: при зеленой бороде и в клетчатом пиджаке, а не мог он быть бритый и в костюме спокойного синего цвета?
Эсмонд замолчал, дожидаясь ответа, и видно было, что полицейский Доббс задумался.
Главным проклятием в жизни деревенского полисмена, не дающим спать по ночам и вызывающим сыпь на коже, является постоянный страх, как бы не ляпнуть что-нибудь и не накликать немилость мирового судьи. Полисмен хорошо знает, что бывает, если попадешь в немилость к мировому судье. Тебя начинают подстерегать, выжидать, когда ты оступишься, и рано или поздно поймают на каком-нибудь промахе, и ты схлопочешь выговор при всем честном народе. Для молодого полисмена хуже нет, когда судья смотрит холодно и говорит что-нибудь эдакое, начинающееся словами: «Должен ли суд понять вас в том смысле, что…» – и кончающееся юридическим «фе!». Доббсу было ясно, что в данном случае выступить наперекор Эсмонду значит навлечь на себя именно такие беды.
– Ну, так как же, Доббс? – спросил Эсмонд.
Доббс вздохнул. Не существует, я думаю, духовной муки острее, чем мука полицейского, который изловил преступника, а потом у него на глазах вся работа идет насмарку. Но Доббс покорился неизбежности.
– Возможно, правда ваша, сэр, – проговорил он.
– Ну конечно! – дружески воскликнул Эсмонд. – Я так и знал, что вы сами поймете, если вам толком объяснить. Мы ведь не хотим, чтобы за нами значился необоснованный арест, верно?
– Верно, сэр.
– Еще бы! Я лично судебных ошибок терпеть не могу. Китекэт, вы освобождаетесь из-под ареста с незапятнанной репутацией.
Китекэт сказал: «Ну, и прекрасно», – а Эсмонд сказал, что рад доставить ему удовольствие.
