Пьер Данинос - Записки майора Томпсона
Как жаль, что столь светлые умы не занимают более высокого положения! Опыты войны показывают нам со всей очевидностью, что в мире существует небольшое число специалистов, которые бывают в курсе всего, все знают, все могут, но хранят молчание и открывают свои карты лишь в книгах, появляющихся лет через десять. Но каждый вечер около миллиарда людей на земле вручают другому миллиарду ключ — единственный — к пониманию международного положения, и в их числе вы не найдете политических деятелей!
P. S. Сегодня отправил свой последний ответ. Вполне естественно, что у меня, статистика, есть определенные преимущества, когда вопрос касается математических подсчетов… но, впрочем, я не питаю особых иллюзий. И тем не менее нет-нет, да и мелькнет у меня тайная надежда на победу. Даже наиболее скептически настроенный участник конкурса хоть недолго, да льстит себя надеждой получить первую премию, думая: «А почему бы и не я?» У Терезы подобного вопроса не возникает. Она продолжает утверждать, что я просто теряю время и что лучше бы я… Она считает, что все конкурсы — сплошная глупость. А этот особенно… Само выражение «средний француз», так же как и слово «мещанин», обладает способностью выводить ее из себя.
Когда я вспоминаю свои лаконичные ответы, я понимаю, что они имеют лишь весьма условное отношение к этим написанным мною страницам.
Я должен даже признать, что не все ответы соответствуют моим убеждениям. Ну как, например, когда вас просят назвать основную положительную черту французов, не указать сразу же на то, что признает за ними весь мир: здравый смысл? Он котируется наравне с безупречным вкусом.
Не знаю, есть ли еще на свете другие народы, обладающие безупречным вкусом, но, вероятно, только мои соотечественники сумели прославиться хорошим вкусом, постоянно равняясь на чужой. В доказательство можно привести хотя бы то, как обставлено большинство наших квартир. Моя природная склонность к статистике в сочетании со спецификой моей профессии, которая в те времена, когда я еще не был актуарием, вынуждала меня весьма часто бывать в различных квартирах в поисках возможных клиентов, привела меня к выводу, что:
в 82,4 % французских гостиных имеется весьма внушительное количество китайских, японских и индонезийских изделий. Когда представители желтой расы явятся сюда, они почувствуют себя здесь как дома. Можно подумать, что у каждого квартиросъемщика какой-нибудь двоюродный дядюшка воевал в Индокитае и вывез оттуда инкрустированный перламутром столик черного дерева или две бледно-зеленые вазы, разрисованные красными мандаринами. По крайней мере в те времена еще что-то привозили с войны;
72 % гостиных сочетают Северную Африку и Китай с помощью одного-двух марокканских пуфов из светло-желтой тисненой кожи;
в 65 % экзотический элемент дополняется непременным выцветшим курдским или персидским ковром красноватых тонов и коллекцией саксонского фарфора: арлекины, маркизы, пастушки, которые расставлены в художественном беспорядке на пропитанных пылью китайских салфеточках, покрывающих пианино или рояль (в зависимости от достатка хозяев). Эти инструменты, на которых лежат в ожидании унылой учительницы музыки, чья семья испытала на себе все пресловутые превратности судьбы, этюды Черни (Польша) или Клементи (Италия), производят грустное впечатление, и совсем уже тоскливо становится от пожелтевших фотографий, где запечатлено с полдюжины предков, навеки застывших в военной форме, в костюмах первого причастия или во время свадебной церемонии;
я должен признать справедливости ради, что в некоторых более обеспеченных и мнящих себя более современными семьях Китай, Северная Африка, Саксония и Иран явно уступают место всему английскому. В 32 % квартир, в которых я побывал, имелись так называемые «корабельные» кофры, а попросту говоря, два поставленных друг на друга походных сундучка, в лучшем случае принадлежавших какому-нибудь пехотному или кавалерийскому офицеру, а чаще всего вышедших прямо из мастерской краснодеревщика с левого берега Сены, специализирующегося на стиле «английского регентства». На стенах цветные литографии, изображающие сцены охоты на лисиц в графстве Саррей и приключения мистера Пиквика;
французский же элемент представлен в 92 случаях из ста 2 (двумя) креслами стиля Людовика XV, которые среди всех этих выходцев из Китая и Марокко утверждают непреходящую ценность французской национальной мебели и свидетельствуют о тайной привязанности к королевской власти. Некоторые из них подлинные, большей же частью это подделка, бывает, что встречаются подделки, выдаваемые за оригиналы.
Я не сомневаюсь, что вся эта мешанина, как она ни пестра, несомненно, свидетельствует о хорошем вкусе моих соотечественников. Впрочем, ведь речь идет здесь лишь о нескольких гостиных среди миллиона других. К тому же я могу и ошибиться[190].
Глава Х
Метаморфозы
Трудно поверить!
Свершилось невероятное!
Я стал «Средним Французом № 1»!
И обладателем двадцати миллионов. Конечно, если считать на старые франки, что для меня гораздо приятнее…
Кроме меня, еще тридцать два человека (из сорока тысяч) справились не только с основными вопросами, натолкнувшими меня на изложенные выше размышления, которые я постарался, разумеется, предельно сжато отразить в своих ответах, но и с дополнительными, особенно ценимыми на конкурсах, как в жизни ценят все, что сверх положенного. Они касались описания внешности среднего француза и потребления им различных продуктов. Из тридцати трех уцелевших кандидатов десять человек обладали всеми типичными приметами: шатены, метр семьдесят сантиметров, глаза голубые, преждевременная лысина, склонность к полноте и т. д. Мои способности статистика, согласен, помогли мне в известной степени дойти вместе с другими тридцатью двумя участниками до последнего тура, хотя и судьба была ко мне на этот раз благосклонна, как никогда. Однако то, что я оказался в числе лидирующей десятки, было или чудом, или счастливой случайностью, а может быть, и тем и другим сразу. Если в конце концов математические выкладки позволили мне попасть в самую точку с 420 чашками кофе и 35 кусками туалетного мыла в год, то, бесспорно, только случаю не менее, чем теории вероятности, я обязан тем, что выиграл, ответив «2,3» на вопрос: «Сколько в среднем детей во французской семье (возраст родителей от 29 до 50 лет)?» Я был почти уверен — двое. И даже немного больше. Но едва ли не наугад я поставил после запятой цифру 3. Через несколько дней после того, как я отправил свои ответы, сохранив это в тайне, Тереза сообщила мне, что ждет ребенка. Должен сознаться: в первую минуту новость эта отнюдь не обрадовала меня. Смятение было первой моей реакцией. Я сразу же позабыл и о конкурсе, и о своих расчетах, и даже о своем ответе «2,3». Многое я бы отдал, лишь бы избежать этих дополнительных забот.
Однако ночью запятая всплыла в моей памяти. Я разбудил Терезу и потребовал уточнений… Я хотел знать, как давно она убедилась… Оказалось, что как раз тогда… «Ты в этом уверена?» Мысль, что ты обязан своим успехом простой запятой, подсказанной женщиной, которая никогда не могла правильно расставить знаки препинания, представлялась слишком уж нелепой.
Мое огорчение постепенно перешло в надежду. Оставалось лишь узнать, соответствует ли указанное мной число общим статистическим данным по Франции за последний период и кто среди нас — десяти претендентов, идущих по правильному следу, — оказался ближе всех к истине…
Теперь-то я это знаю.
И вся страна знает…
* * *Какое странное чувство испытывает человек, привыкший, подобно мне, к безвестности, когда вдруг он оказывается, как принято говорить, в центре всеобщего внимания.
Мне казалось, что я во второй раз появился на свет. Случись мне где-нибудь прочесть сообщение, составленное в таких выражениях: «Доводим до сведения, что в возрасте сорока пяти лет родился господин Поль Бло», я бы не испытал особого удивления. Теперь, когда окружающие видят меня таким, какой я есть на самом деле, я начинаю подозревать, что прежде меня видели таким, каким я на самом деле не был. Совершенно очевидно, например, что лицо у меня изменилось. Теперь все стали замечать, что у меня есть рот, нос и даже появилось выражение лица. Одному из журналистов, нарисовавшему в «Пари-Франс» мой портрет, удалось даже обнаружить в моем взгляде, еще совсем недавно «тусклом», «огоньки иронии». «Господин Бло, — пишет он, — само здоровье, прямота, уравновешенность. Не является ли он со своими спокойными манерами, намечающейся полнотой и преждевременной лысиной живым воплощением среднего француза?» Подчеркивается также скупость моих жестов. Странно. Странно… Весьма странно видеть, как то, что прежде считалось заурядным, безликим, серым, оборачивается чувством меры, скромностью и, конечно же, здравым смыслом. Нужно ли говорить о том, что у меня находят здравый смысл? В моем лице поются дифирамбы сорока трем миллионам французов. Это всегда приятно.
