Александр Щелоков - Я — начальник, ты — дурак
Сидели мы в канцелярии и с кем-то из командиров взводов, двигали шахматишки. Вдруг вошел старшина. Служил он срочную службу и потому жил в казарме.
Вошел, снял фуражку, сел, устало положив руки на стол.
— Вот уволюсь, товарищ старший лейтенант, еще лет десять кошмары сниться будут.
— Что случилось? — спросил я, догадываясь, что настроение старшине испортило какое-то свеженькое событие.
— У двух новеньких простыней нет. То ли утащил кто, то ли сами промотать успели. Только когда? Весь день на виду были.
Известие приятности не содержало. Что греха таить, в те трудные годы разное случалось. Пропадало и постельное белье в казарме. У нас в батарее, правда, такого еще не было. И вот…
— Пойдем взглянем.
В казарме тускло светили керосиновые лампы. Два солдата — рядовые Рыгзенов и Цижипов — лежали на голых матрасах, подложив под головы подушки без наволочек.
— Будите, — приказал я старшине.
Тот мигом растолкал обоих.
Солдаты вскочили, ошалевшие, растерянные, не зная, как стоять подчиненным перед командиром, если он одет, а они босиком и в одних подштанниках.
— Где простыни?
— Какой такой простынь? — удивленно спросил Рыгзенов. (Он произносил: «Хахой тахой?»)
— Хахой, хахой, — завелся старшина. — Такой, который утром выдавали!
— А! — вдруг воскликнул Цижипов и что-то по-бурятски сказал Рыгзенову. — Вы белый тряпха ищете? Здесь она!
Он приподнял изголовье матраса и достал оттуда аккуратно сложенные простыни и наволочку. Пропажа нашлась, но легче пока не стало. Надо было разобраться, зачем же солдаты припрятали постельное белье.
— Хах зачем?! — спросил Цижипов с нескрываемым удивлением. — Разве тахой чистый тряпха хорошо спать? Он быстро весь грязный будет. Мы думали, его беречь надо.
Простыни и наволочки — это элементы культуры быта, знакомые в те времена далеко не всем бурятам, и не по ним мы судили о людях. Главное — образование в рамках неполной средней школы, умение рассыпать и собирать цифры, так нужное артиллеристу, у ребят было твердым. Вот почему некоторое время спустя Рыгзенова и Цижипова направили в полковую школу. Оттуда оба должны были вернуться в батарею командирами орудий. Только случай распорядился по-своему. Цижипов простудился и заболел.
Воспаление легких и последовавшее за ним осложнение надолго задержали солдата в госпитале. Он отстал от курсантов и вынужден был возвратиться в батарею не доучившись. Его назначили наводчиком орудия, присвоив звание ефрейтора.
Чуть позже, пройдя курс обучения, расчет орудия, в котором служил Цижипов, принял младший сержант Рыгзенов.
Примерно неделю спустя дивизион выехал в летний лагерь. Определенного места для него нам не отводилось. Просто наметил командир точку на карте, и батареи двинулись в степь. Отъехали от гарнизона положенное число километров, остановились. Разбили палатки, поставили орудия на козлы, накопали ровиков для удовлетворения требований гигиены, и вот солдатский поселок готов.
Вокруг, куда ни глянь, — голая, выдутая ветрами степь. В любую сторону, хоть поезжай, хоть иди пешком, на сотни километров не встретишь приличного города. На юге в пыльном ореоле высился контур горы Цаган-Ундур. Многое забывается, но названия высот, их отметки помнят военные, за годы службы поскитавшиеся по разным полигонам. Горы Шестапа, Гуран-Ундур, Цаган-Ундур, Отот, Дюлафератот… Разной высоты, одинаково голые, отделенные тысячекилометровыми расстояниями одна от другой, они имеют общее качество — стопроцентную бесплодность, которая позволяет военным из месяца в месяц, из года в год, из десятилетия в десятилетие долбить раскинувшиеся вокруг пустоши артиллерийскими снарядами, минами, бомбами, утюжить их танками.
И вот на виду Цаган-Ундура начались плановые занятия. И всякий раз, когда их проводили командиры орудий, в расчете младшего сержанта Рыгзенова возникали неурядицы. Наводчик ефрейтор Цижипов игнорировал командира. Команды исполнял лениво, нехотя. Ходил у орудия вразвалочку, то и дело пререкался. Если рядом был офицер, все шло нормально. Стоило ему отойти, как Цижипов менялся.
Терпеть такое не было смысла, и пришлось серьезно поговорить с Рыгзеновым.
— Даю вам два дня, — предупредил я младшего сержанта. — Если за это время не наведете порядка в расчете, командиром орудия станет кто-то другой. Можете вы заставить Цижипова подчиняться?
— Могу, — твердо ответил Рыгзенов. — Через два дня сроку порядок будет готов.
На другой день — в воскресенье — у солдат после обеда было свободное время. Люди разбрелись по степи. Одни загорали на солнце, другие гоняли мяч, третьи, укрывшись в тени палаток, читали, писали письма.
Рыгзенов и Цижипов ушли к Цаган-Ундуру, контуры которого зыбко струились в степном мареве.
Вернувшись через час, может быть, через полтора, оба скрылись в палатке.
Несколькими минутами позже ко мне пришел с докладом дежурный по батарее.
— Что-то неладное, товарищ старший лейтенант, — сообщил он. — Пришли Рыгзенов и Цижипов. Оба избитые, в синяках. Боюсь, в степи с пастухами подрались. Как бы ЧП не случилось.
Оставлять без внимания такой доклад было нельзя.
— Зовите Рыгзенова, — приказал я.
Через минуту младший сержант стоял передо мной. Следы проступка были на лице в полном смысле слова. Правая щека ободрана. Левый глаз заплыл фиолетовым фингалом.
— Экий красавец, — сказал я. — Вас что, пчелы искусали?
— Нет, не пчелы. Другой тахой причина.
— Какая же?
— Мы подрались, однако.
— Кто «мы»?
— Я и Цижипов.
— Младший сержант Рыгзенов и ефрейтор Цижипов. Так?
— Не так. Просто Рыгзенов и просто Цижипов.
— Допустим, но что за причина?
— Вы так приказывали.
Ответ, был неожиданный и, скажу прямо, для меня опасный. Вот ляпнет такое где-то Рыгзенов, ведь затаскают по политотделам — не оправдаешься.
— Значит, я вам приказал драться?
— Так точно. Вы сказали: «Можете вы заставить Цижипова подчиняться?» Я выполнил приказ и его подчинил.
— Как это «подчинил»?! Разве по положению солдат не обязан подчиняться сержанту?
Довольная улыбка проплыла по лицу Рыгзенова. Небитый глаз засветился.
— За это я его бил. Крепко бил. Теперь он подчиняется.
— Вы понимаете, что сделали? Командир бьет подчиненного. Это преступление. За такое в трибунал отдают.
Рыгзенов рукавом вытер вспотевший лоб.
— Трибунал, однако, такое дело не станет брать. Свидетеля нету. Я скажу: сам упал. Очень крепко упал. Щеку царапал. Все болит. Слава богу, живой остался.
— А Цижипов разве не свидетель? Он ведь избит?
— Он не свидетель. Всегда скажет: сам упал. Все лицо разбил. Тело болит…
— Слава богу, живой остался, — добавил я. — Так?
— И то правда. Могло хуже быть.
— Разве врать хорошо?
— Зачем врать? Я отцу-командиру всю правду сказал. Честно, как есть. А трибунал — не мой командир. Ему много знать не надо.
Нехорошо это. На батарею ЧП записать могут. Зачем такое делать? Батарея у нас хорошая. Командир хороший.
— Хитрите?
— Нет, говорю как подумал.
— Слушайте, Рыгзенов, вы не ребенок. Должны понимать, как называется, если командир бьет подчиненного.
— Я знаю, как называется. Рукоприложение. Только и он меня бил. Оба дрались.
— Видите, еще хуже! Солдат бил сержанта.
— Зачем хуже? Мы дрались добровольно. Для выяснения себя. Оба дрались.
— Как это «для выяснения себя»? Будьте добры, объясните.
— Простой вопрос. У нас в аиле Цижипов был самый сильный парнишка. У него кулаки, как молоток. Всех себе подчинял. Его не послушай — по шее получишь. Раз! И готово. Сразу будешь подчиняться. Я тоже там ему подчинялся.
— Почему?
— Как не понимаете! Потому что он самый сильный был. Любой парень заломать мог.
— У вас что, в аиле такой порядок?
— Так точно, тахой.
— Значит, и председателю ваши колхозники без драки не подчинялись?
Рыгзенов взглянул на меня с нескрываемой иронией.
— Как можно так говорить? У нашего председателя авторитет большой. Попробуй подерись! Он барана поднимет и целый день нести будет. Здоровый мужчина. Как медведь, однако.
— Значит, Цижипов вам не подчинялся, потому что считал вас не командиром, а аильским парнишкой?
— Так точно, — заулыбался Рыгзеаов, довольный тем, что наконец-то пробил бестолковость старшего лейтенанта и тот начинает понимать житейскую мудрость по жизни, а не по уставам. — Так точно!
— Почему же он подчиняется мне, старшине, другим офицерам?
— Вы просто не наши люди. То есть наши, но не из аила. Мне ему гордость не позволяла подчиняться.
— Доложили бы. Мы бы его в другой взвод перевели.
— Зачем перевели? Мой солдат — я сам должен его воспитывать.
— И затеяли драку?
— Так точно.
— Но он же сильнее вас. Понимаете, на что шли? Если бы он вас победил, что тогда было делать? Цижипова ставить сержантом, Рыгзенова — ефрейтором?
