Юрий Абросимов - Пожитки. Роман-дневник
Врач, осмотрев Sofi, сказала:
– Тем не менее кал не с прозеленью. Значит, дисбактериоза еще нет.
Сказала и ушла, а Sofi покакала зеленым калом. Замечательно!
Мы даем ребенку специальные ферменты перед каждым приемом пищи, а также порошкообразные бактерии для конструктивной, располагающей обстановки в кишечнике. Внутренний Боливар моей жены иной раз не выносит даже одного. Как-то раз Девушка сидела на кухне, вооружившись молокоотсосом (необходимо сцеживать немного молока, чтобы растворить в нем медикаменты). Сцедила, сколько полагается, приподнялась, собираясь идти в комнату, и… упала, потеряв равновесие. До отвращения медленно опрокинулась на бок с табуретки, нелепо раскинув руки, в попытке остановиться. В одной руке был зажат молокоотсос, в другой – колбочка с соской и драгоценной белой жидкостью внутри. Пропало все. В последний момент, когда казалось, что аварию можно предотвратить, колбочка ударилась об пол, соска отлетела в сторону, молоко разлилось по затоптанной кухонной плитке… Девушка осталась сидеть на полу ко мне спиной. Я услышал странные звуки – похожие на смех и плач одновременно (в принципе сейчас можно ожидать чего угодно). Но в этот раз я ошибся: принял всхлипы за смешки. Минуты две, наверное, несчастная усердно смачивала мое неуклюжее, дружески подставленное плечо слезами, соплями и слюнями, потом закрылась в ванной, чтобы сцедить очередную порцию, а я вымыл на кухне пол. Если вы думаете, что мыть полы теплым материнским молоком легко, то… В общем, это, наверное, хороший тест на извращенность. Мои худшие ожидания подтвердились. Я не извращенец. Совсем.
Услышанное произвело на присутствующих такое впечатление, что Вета милостиво разрешила нам с Рональдом слегка «оформиться». Спустя какое-то время к нам потеряли интерес и оставили на кухне вдвоем; такая пропасть возникает обычно между простыми людьми и философски настроенными.
Пребывавший в задумчивости Рон, указав мне на пустую водочную бутылку, заявил:
– Вот… вот и нету там больше ничего…
– Нету, – сокрушенно вздохнул я.
– Но ведь это неправильно!
– Еще бы!
– В-вечер продолжается. Так?
– С-само собой.
– Значит!.. Разве можем мы сказать, что водка кончилась, если есть еще одна бутылка?
– Ни в коем! Случае…
– Что «ни в коем случае»?
– Не можем сказать.
– Что ее нет? Водки?!
– Да.
– Правильно. Хотя… Вета не знает…
– Это проблема, согласен.
– Стой, стой! Подожди, – беспокойно заворочался Рон. – Но тогда что же… мы будем делать вид, что… водки нет?!
– А как?
– Но ведь это неправда!!!
– Чистая неправда! Истинная! – пламенно подтвердил я.
– Вот… Неправда… Я же не против чего-то. Просто такая жизнь. Мы допили, а у тебя там… еще есть. Что ж нам, скрываться, что ли?.. Лично я – за правду.
В ту секунду перед нами материализовалась жена Рональда.
– Это вы о чем?
Интуиция ее сработала безупречно.
– Веточка… – замялся Рон.
Он судорожно размышлял – сказать или нет. Настал один из важных моментов, от которых в жизни зависит очень многое.
– Веточка, – он все ж таки отважился признаться, – я… правды хочу.
– Правды?! А-а, ну это еще ничего.
Для подстраховки я вызвался лично сопровождать Рона в поисках правды. И действительно! Мы очень быстро ее нашли. И половину ее, ради отвода контролирующих глаз, перелили из новой бутылки в старую. И довольно интеллигентно – с тостами и паузами – выпили. А потом я попытался вычерпать правду до дна, но был застигнут на месте преступления Ветой. Впрочем, мудрости ее хватило, чтобы заменить казнь укоризненным взглядом.
Во время трапезы Рон, иногда заметив взгляд жены, начинал ласково ворковать:
– Веточка, ты зам… мечательно выглядишь…
– Ой, Рональд! – в сердцах отмахивалась та. – Только не надо мне эту херь говорить!
Рон моментально успокаивался. Мы выпивали следующую. Потом долго курили на балконе, беседуя о человеческой судьбе. Потом Рональда заинтересовал стеклянный шарик на металлической подставке, ранее подаренный нам кем-то из бесчисленных гостей. Следовало формулировать вопрос, потом раскручивать шарик, а в нем при движении загорались и гасли разноцветные огоньки – каждый предполагал вариант ответа: «да», «нет», «никогда» и так далее. Шарик останавливался, огоньки еще бегали какое-то время, и в итоге последний из них оставался гореть, означая выбранный судьбой или непонятного свойства механизмом внутри шарика ответ.
Выслушав мои пояснения, Рон отважно раскрутил игрушку.
– А что там? – спросил он, сдвигая очки на лоб. – Я не вижу.
– Желтый. Остался гореть желтый.
– И что это означает?
– «Нет».
– «Нет»?
– Да. В смысле, ответ его такой. А чего ты спрашивал-то? – поинтересовался я.
– Это… личное, – нехотя ответил Рон.
Он выглядел как человек, которому теперь придется отменять важнейшее из ранее принятых решений.
– А ну-ка, я еще раз попробую…
Он снова крутанул шарик.
– Зеленый! – с готовностью подсказал я.
– Так. А он что означает?
– «Скоро».
– Скоро?!! – воскликнул Рон, пораженный до глубины души. Он отшатнулся от шарика – так, словно перед ним была гремучая змея.
– Так, Рональд, – раздался голос Веты. – Посмотри на меня. Я хочу знать, в каком ты состоянии.
Ее повелительный тон исключал малейшую надежду.
Гости начали собираться. Я вызвался их проводить. Перед сном стоило проветриться.
Снег, шедший на улице, укрыл дорожку перед нашим домом ровнейшим, никем не тронутым слоем. Мир стал абсолютно белым и чистым. Мы шли по нему, оставляя следы.
И я думал, пытаясь сравнивать. И я сравнил произошедшее вот с чем. Когда человеку дарят много подарков, иногда под них приходится отводить целую комнату. Совершенно невозможно сразу во всем разобраться, необходимо постепенно, один за другим, распаковать свертки, коробки и прочее, оценивая каждую вещь, определяя ей свое место, и только лишь тогда возможно понять, насколько богаче ты стал и что на самом деле означает то или иное подношение.
Перед выходом на улицу Девушка спросила:
– Ну, ты не жалеешь? Ты понял что-нибудь?
Ее интересовало мое сердце. Не толкнулось ли оно каким-то особым образом вблизи ребенка оттого, что я беру его на руки.
– Знаешь, – ответил я, – пока я могу сказать только одно: я все запоминаю. Ничего не будет упущено. В свое время я тщательно осмыслю дары, заархивирую и расположу. А теперь я лишь чувствую в общем. Что получил очень много, и оно чрезвычайно ценно.
Девушке понравилось. Она испытывает хорошо объяснимое счастье, которое, впрочем, не имеет ничего общего с животным удовлетворением самки, выполнившей биологическую программу. Здесь, надо полагать, радость спасшегося . За вычетом суеты и ошалелости, присущих обыкновенному спасению.
День c самим собой
Случается бодун и Бодун. Пострадавшие от наших вавилонов поймут меня. Сегодня произошел Бодун. Характеризуется он не тем, о чем вы, может быть, подумали. Не-ет. При бодуне ведь что происходит? Ну, тошнит. Ну, голова ломит. Приходится, допустим, пробавляться пивком от зари до заката. Да-а! Примерно одна бутылка на два часа существования. И вообще следующий после культурного отдыха день обычно вычеркивается из жизни. По крайней мере, мой личный регламент таков. Девушка может сказать, что от меня воняло, как от бомжа, но это вовсе не означает, что я с прошлого года не мылся. Любитель посильной радости сочится характерным запахом по причине нормально функционирующей печени. Любой компетентный специалист выступит здесь понятым. Тем не менее, когда в паре с печенью начинает работать центральная нервная система, случается еще и Бодун – процесс застывания цемента, которым полнится орган с мыслями. Тошнота при нем не обязательна, головная боль – тоже. Вас просто берет на излом латентная истерика. Вы чувствуете непреодолимую потребность выть, взвизгивать, грызть землю. Причем, если одна рука начнет споспешествовать вам в овладении землей, другая должна сладострастно раздирать ногтями лицо. Пароксизм вакханалии наступает волнами. Может прыгать температура: вам тепло при лежании в снегу и страшно холодно дома, на мягком диване. Отдельно холодно, отдельно страшно. Содержимое головы (того, чем думают) варьирует химический состав. Голова кажется наполненной освинцованным гелием, при этом способность видеть превращается в сплошной оптический обман. Вы словно бы постоянно глядите на мир сквозь исцарапанное оргстекло метровой толщины. А главное – вам при Бодуне все все равно. И пахнет от вас уже не как от бомжа, а как от трупа, которому плевать на жизнь осознанно и с колокольни, чья высота прямо пропорциональна глубине могилы, куда труп был заботливо уложен друзьями и близкими.
Я не спорю! Нормальный, приличный, культурный человек, еще лучше – аристократ по крови, может и не пить. Ему это просто не нужно. Какие такие пертурбации и коллизии, огрехи и завихрения он будет вымещать с помощью алкоголя? Какой такой спиртосодержащий крест взвалит на себя и понесет в антитезу дрянности личной карьеры? Человек, достойный подражания со стороны любого другого человека, не ходит с утра пораньше на работу зарабатывать деньги, без которых он помрет с голоду. Такой человек не идет вечером с работы, болезненно морщась из-за тесных ботинок и запревая в одежде низкого качества. И уж тем более он с работы не бежит, поскольку нужно успеть заглянуть во все окрестные магазины, где продают скверную еду, требующую дополнительной обработки и приготовления. Он не возвращается в поганую конуру многоэтажки, способной выступать дьявольским надгробием на могиле самого понятия «Архитектура», слишком поздно вспомнив, что забыл купить в подъезд новую электролампочку взамен перегоревшей. Он не переступает порог своего затхлого жилья, с мучительным опасением в душе – затопило или не затопило, ведь сантехник работает в те же самые часы, а кран течет уже давно и с каждым днем все больше, а воображение человеческое бесконечно, и при каждом удобном случае оно рисует дивные картины нижних этажей, объятых неукротимыми потоками воды, стонущих соседей с выключаемым от переживаний даром речи, с избытками ущерба, не поддающегося учету, с разорением, долговой ямой и каторгой. Всецело достойный человек избавлен от обязанностей наемного служащего, сантехника, гувернера, автослесаря и повара одновременно. Он просто живет, следовательно, вправе утверждать: «Мы не работаем, мы находим себе занятие». Само собой, занятие не менее достойное, чем вся остальная жизнь. Такое занятие развивает, доставляет удовольствие, гармонизирует личность. Разумеется, тут можно и коньячку пропустить! Шестидесятилетней-то выдержки. Отчего же не пропустить? Коньячку-то? А вот мы – холопьи смерды – совсем другое дело. Наша жизнь, более похожая на существование, представляет собой сплошную кручину, серость, раздражитель и боль. Любая боль означает потребность в анестезии. Поэтому! Дайте нам жить, и мы оставим водку. Если же нет жизни, тогда налейте выпить. Не помните ли, что многие знания – к большой скорби? Не видите разве – тварь печальная сидит…
