Александр Федотов - Макароны по-флотски (сборник)
Благодарный карась понял. Он хлопал глазами и только счастливо кивал, даже не думая возражать.
Морпех
Матрос должен быть ближе к кухне, дальше от начальства, а когда что не ясно – ложиться спать.
(Поговорка)
На киче пребывало два контингента арестантов. Большинство, такие же как и я, сидели здесь по всяким мелочам: за водку, за макароны, за самоволку, но дальше по коридору были другие. Там в угловой камере сидели настоящие зэки, военнослужащие-уголовники, попавшие сюда за уголовные преступления: разбой, грабежи, избиения, убийства. Они сидели здесь, дожидаясь суда, транспортировки в тюрьму или «касатки», то есть решения по своей кассационной жалобе. Это были серьезные ребята. Они сидели здесь не как мы – сутки, неделю, от силы две, они сидели месяцами. Большинство из них ждала зона, и им было всё «по-барабану»: и годки, и конвой. Они-то по-настоящему и держали кичу. Их не пускали ни на двор, ни на работы. Из камеры их выводили разве что на допрос или в гальюн. Но они использовали эти моменты относительной свободы на всю катушку для утверждения на киче своего главенствующего положения.
В тот день я был в наряде на кухне. После свинарника кухня казалась санаторием с большой буквы: и еды навалом, и работа не в напряг Еду на киче не готовили, её привозили с воли, и вся наша работа заключалась в том, чтобы разложить по мискам и развести по камерам привезенную провизию, а затем собрать и вымыть грязную посуду. В дополнение ко всему я еще выполнял функции хлебореза. Мне доверяли нож, и в мою задачу входила еще и нарезка хлеба. На кухне нас было трое: два карася и годок. Естественно, при таком раскладе мы вдвоём делали работу за троих. Но даже вдвоём мы обычно укладывались до того времени, когда народ привозили с работ, и у нас ещё оставалось минут сорок или полчаса свободного времени, чтобы посидеть, ничего не делая, с полузакрытыми глазами, блаженно откинувшись на обшарпанную кухонную стену или хлебный стеллаж.
В тот момент, когда от пинка распахнулась обитая железом камбузная дверь, шли как раз те самые заветные полчаса. Мы подскочили от неожиданности. На пороге стоял зек, небритый, с испорченным оспой лицом. У него за спиной что-то робко лопотали два конвойных карася. Видно, они сопровождали зека по коридору в гальюн, а сейчас возвращали его назад, в камеру. Зеку на них было ровным счетом наплевать. Он их просто не замечал.
Презрительно прищурясь, он обвел нас троих быстрым пытливым взглядом, ища главного. Скользнув по нашим бритым наголо карасевским головам, его взгляд остановился на рыжем чубе, оставленном Полупидором на голове нашего годка. Лицо переписавшегося старшего по камбузу стало белое, как мел. В эту секунду он бы многое отдал за то, чтобы у него на голове не было бы сейчас этого статусного чуба. Сделав свой выбор, зек левой рукой сгреб годка за грудки, а правой ударил его в нос. Удар был такой силы, что годок отлетел назад, опрокидывая на своем пути стеллажи и полки. Размазывая по лицу кровь и сопли, годок, кажется, не понимал, за что его бьют. Он сделал неуверенную попытку подняться, но второй удар в челюсть снова отбросил его назад. Годок шмякнулся головой об пол. Зек наклонился и презрительно потрепал тупо моргающего годка за перемазанную кровью щеку:
– Ещё раз, сука, мало мяса положишь – убью. И курева чтобы родил.
Не говоря больше ни слова, зек развернулся и вышел, уводя за собой наделавших в штаны конвоиров. Как я потом узнал, подобные процедуры зеки проводили регулярно, при каждой смене кухонного начальника. Как бы то ни было, но с этого момента зеки стали получать от нас двойную порцию мяса и сахара, а от других, через нас, вместе с едой и часть сигарет, настрелянных на свинарнике и во время прочих работ.
Того морпеха привезли к нам вечером этого же дня. По киче пошёл базар, что кого-то посадили за изнасилование. До полного разбирательства его поместили в камеру предварительного заключения, к зэкам. В ту же ночь его «опустили». Сопротивляться одному против пятерых было бесполезно. Зеки драли его по кругу, всей камерой, заткнув ему кляпом рот и перекинув через трубу около стены. Драли, кто как: кто символически, а кто по-взрослому, на глубину. В ту ночь я долго не мог заснуть: прислушивался к приглушённым звукам, возне и сопению из глубины коридора. Наутро Полупидор, узнав о происшедшем, отсадил морпеха в одиночку. Но это уже ничего не меняло. С этого дня у нас на киче появился свой Пидор.
Для нас работавших на кухне это означало новые правила, которые были в срочном порядке доведены до нас зеками через подручные средства связи:
1. Пидору выделялись отдельные гнутые вилка и ложка, отдельная щербатая миска и отдельная зелёная эмалированная кружка;
2. Посуда пидора должна храниться отдельно от прочей посуды, ни под каким видом нельзя даже подумать о том, чтобы помыть её в одной мыльной воде с общей посудой;
3. Каша ему полагалась без масла, суп без гущи.
Все эти правила нами неукоснительно соблюдались.
Через пару дней я раскладывал еду по подносам, старательно наваливая мясо годкам и также старательно нацеживая жижицу в отдельную щербатую миску на отдельном подносе. Поглаживая нывшую скулу, наш кухонный годок следил за строгим выполнением ритуала. Последним делом я запрятал под кусками хлеба десять сигарет, их передали для зеков караси из свинарника. Я погрузил подносы на тележку и выкатил её в коридор. Выйти в коридор без конвойного – одна из привилегий тех, кто работает на кухне. На полпути к зэковской камере я в первый раз увидел нашего Пидора. Это был белесый пацан в морпеховской форме с сержантскими лычками. Он стоял в одиночной камере, припав лицом к решетке, и улыбался жалкой белозубой улыбкой.
Я остановился и, стараясь не дотрагиваться до него, как будто он прокаженный, осторожно протянул ему поднос с едой через специальный вырез в решётке камеры. Морпех заметил мое к нему отношение и, окинув взглядом поднос с жижицей, не переставая жалко улыбаться, попросил:
– Слышь, паря, скажи ребятам, чтобы не дурили…
– Я не могу, я еду не разливаю, я хлеборез, – соврал я, поспешно отводя глаза от его заискивающей улыбки; толкнул тележку и покатил по коридору к следующей камере.
– Хлеборез, эй, хлеборез! – взывал он ко мне вслед, прильнув к ржавой решётке камеры.
Я не обернулся.
В тот вечер у нас на кухне случилось ЧП. Карась, который дежурил со мной вместе по кухне, по ошибке запустил зелёную пидорскую кружку в общий бак с мыльной водой.
Лицо годка пошло красными пятнами. Он знал, что ему за это будет от зеков.
– Ты, чё, сука, сделал!!! – он с треском залепил карасю здоровенную оплеуху. Карась даже не думал защищаться или оправдываться, это тебе не мяса зекам не доложить, это серьезно – закон зоны.
Надо было думать, что делать. Мы покумекали и всё-таки нашли выход. На наше счастье, эмалированные кружки у нас были двух цветов: белые и зелёные.
– Короче, – полушёпотом протянул годок, – пидорская кружка была зелёная, мы выберем ему новую зелёную кружку, но с этой минуты зекам будем наливать только в белые. Секете?
Мы секли.
– Мы, трое, тоже, естественно, будем пить только из белых, – продолжал годок.
Этого он мог и не говорить.
– И последнее: то, что здесь произошло, останется между нами, никому ни слова.
Об этом нам тоже можно было не напоминать.
* * *Я просидел на киче две недели, ровно в два раза больше, чем средний закоренелый пролетчик. Дополнительные семь суток мне добавил Полупидор за то, что при досмотре у меня в кармане нашли сигарету. По возвращении с кичи на корабль меня, карася, с уважением сажали в круг годков и расспрашивали, как там и что. Слушали с раскрытыми ртами все, что я имел сказать. Я рассказывал всё, как было на самом деле. Не упоминал только про упущенную пидорскую кружку и о том, что дополнительную неделю на киче я получил по моей же собственной просьбе. Я сам упросил старшину кичи сказать Полупидору, что он, как будто бы, нашел у меня при досмотре в кармане сигарету. Упросил, потому что жизнь на киче, если сравнивать с жизнью карася на корабле, просто лафа. На киче я мог спать. Спать ночью семь часов, без перерыва и побоев. А чего ещё надо! Жалко только, что к концу второй недели за еще одну «случайно найденную» сигарету, Полупидор суток мне уже не добавил. Заподозрил неладное, скотина.
Чилим
Положительные эмоции – это эмоции, которые возникают, если на все положить.
(Фольклор)
Электрик БЧ-5 Жека Видовский, по кличке Чилим, появился на нашем крейсере в 1985 году. Его перевели с другого корабля, как это обычно бывало, за пролёты. Жека был местный, Владивостокский парень, с Чилимы, за что, собственно, и получил свою кличку. Через своих многочисленных знакомых в Дальзаводе он сразу же наладил поставку на корабль горячительных напитков и даже «особой травки» к большой радости сослуживцев, которые тут же и с большим удовольствием вместе с ним всё, что поставлялось, и приходовали. Чилим любил жизнь во всех её проявлениях, за что, собственно, и платился. В связи с некоторой разницей в мировоззрении, он не слишком сошелся характером с Большим Замом. Этим обстоятельством во многом и объяснялся тот факт, что за широкими плечами Чилима числилась не одна ходка на центральную Владивостокскую кичу.
