Ярослав Гашек - Похождения бравого солдата Швейка во время мировой войны. Часть вторая
— Занятная авантюра, — заметил Ванек, который за вином всегда любил вставить красивенькое словцо.
Повар Юрайда принялся философствовать, что фактически отвечало его бывшей профессии. Перед войной он издавал оккультический журнал и серию книг под названием «Загадки жизни и смерти». На военной службе ему удалось примазаться к офицерской полковой кухне, и очень часто, когда он, бывало, увлечется чтением старых индийских Сутер Прагуа Парамита («Откровения мудрости»), у него подгорало жаркое.
Полковник Шредер ценил его, как полковую достопримечательность. Действительно, какая офицерская кухня могла бы похвалиться поваром-оккультистом, который, заглядывая в тайны жизни и смерти, удивлял всех таким филе на сметане или рагу, что смертельно раненый под Комаровым поручик Дуфек все время призывал Юрайду,
— Да, — сказал ни с того, ни с сего Юрайда, еле державшийся на стуле: от него на десять шагов разило ромом, — когда сегодня не хватило на господина полковника и когда он увидел, что осталась только тушеная картошка, он впал в состояние гаки. Знаете, что такое «гаки»? Это состояние голодных духов. Я сказал ему: «Господин полковник, хватит у вас сил к преодолению предопределения судьбы: а именно, что на вашу долю не хватило телячьей почки. В карме предопределено, чтобы господин полковник сегодня вечером получил божественный омлет с рубленой тушеной телячьей печенкой».
— Милый друг, — обратился он вполголоса после небольшой паузы к старшему писарю, сделав при этом широкий жест и опрокинув все стоявшие перед ним на столе стаканы. — Существует бесплотие всех явлений тел и вещей, — мрачно произнес после этого движения повар-оккультист. — Форма есть бесплотие, и бесплотно есть форма. Бесплотие не отделимо от формы, форма не отделима от бесплотен. То, что является бесплотием, является и формой, то, что есть форма, есть бесплотие.
Повар-оккультист скрылся за завесу молчания, подпер рукой голову и стал созерцать мокрый залитый стол.
Писарь из штаба мычал что-то дальше, не имевшее ни начала, ни конца:
— Хлеб исчез с полей, исчез с полей, исчез… И в таком настроении он получил приглашение и пошел к ней. Праздник Троицы бывает весной.
Старший писарь Ванек барабанил по столу, пил и время от времени вспоминал, что у продовольственного магазина его ждут десять солдат во главе со взводным. Вспомнив это, он улыбался и безнадежно махал рукой.
Позже, вернувшись в канцелярию маршевой роты, он нашел Швейка у телефона.
— Форма есть бесплотие, а бесплотие есть форма, — произнес он с трудом, завалился одетый на койку и сразу уснул.
Швейк продолжал все время сидеть у телефона, так как два часа тому назад ему по телефону сказал поручик Лукаш, что он все еще на совещании у господина полковника, но забыл разрешить ему отойти от телефона.
Потом с ним говорил по телефону взводный Фукс, который все это время с десятью рядовыми не только напрасно прождал старшего писаря, но даже двери продовольственного магазина нашел запертыми. Наконец он куда-то отошел, и десять рядовых один за другим вернулись к себе в казармы.
Время от времени Швейк забавлялся тем, что снимал телефонную трубку и слушал. Телефон был новейшей системы, недавно введенной в армия, и обладал тем преимуществом, что в него можно было вполне отчетливо слышать все телефонные разговоры по целой линия.
Обоз переругивался с артиллерийскими казармами, саперы угрожали военной почте, полигон крыл пулеметную команду.
А Швейк, не вставая, сидел да сидел у телефона…
Совещание у полковника продолжалось.
Полковник Шредер развивал новейшую теорию о полевой службе и особенно подчеркивал значение минометов.
Он перескакивал с пятого на десятое, говорил о расположении фронта два месяца тому назад, на юге и на востоке, о важности тесной связи между отдельными частями, об удушливых газах, об обстреливании неприятельских аэропланов, о снабжении солдат на фронте, и потом перешел к внутренним взаимоотношениям в армии.
Разговорился об отношении офицеров к нижним чинам, нижних чинов к унтер-офицерам, о перебежчиках, о том, что пятьдесят процентов чешских солдат политически неблагонадежны.
— Да, господа, что ни говорите, но Крамарж, Шрейнер и Клофач…[103]
Большинство офицеров при этом думало, когда наконец старый пустомеля перестанет нести эту белиберду, но полковник Шредер продолжал городить всякий вздор о новых задачах новых маршевых батальонов, о павших в бою офицерах полка, о цеппелинах, о проволочных заграждениях, о присяге.
Здесь вспомнил поручик Лукаш, что в то время когда весь маршевый батальон присягал, бравый солдат Швейк к присяге приведен не был, так как в то время сидел в дивизионном суде.
И, вспомнив это, он вдруг рассмеялся.
Это было что-то вроде истерического смеха, которым он заразил нескольких офицеров, среди которых сидел.
Смех этот обратил на себя внимание полковника, который только что перешел к опыту, приобретенному при отступлении германских армий в Арденнах. Спутал все это и закончил:
— Господа, здесь нет ничего смешного.
Потом все отправились в офицерское собрание, так как полковника Шредера вызвал к телефону штаб бригады.
Швейк дремал у телефона, когда его вдруг разбудил звонок.
— Алло! — послышалось в телефоне. — Здесь полковая канцелярия?
— Алло! — ответил Швейк, — здесь канцелярия 11-й маршевой роты.
— Не задерживай, — послышался голос, — возьми карандаш и пиши. Прими телефонограмму.
— 11-й маршевой роте…
Затем последовали одна за другой в удивительном хаосе какие-то фразы, так как в телефон одновременно говорила 12-я и 13-я маршевые роты, и телефонограмма совершенно растворилась в этом хаосе звуков. Швейк не мог разобрать ни слова. Наконец все утихло, и Швейк разобрал:
— Алло! Алло! Так прочти ее и не задерживай!
— Что прочесть?
— Что прочесть, дубина! Телефонограмму!
— Какую телефонограмму?
— Чорт тебя побери! Глухой ты, что ли? Телефонограмму, которую я продиктовал тебе, балбес!
— Я ничего не слышал, кто-то здесь еще говорил.
— Осел ты, — и больше ничего! Что ты думаешь, я с тобой дурачиться буду? Примешь ты телефонограмму или нет? Есть у тебя карандаш и бумага? Что?.. Нет?.. Скотина! А я что буду делать, пока ты найдешь? Ну и солдаты пошли!.. Ну так как же будешь ты готов или нет? — Готов говоришь! Наконец-то раскачался! Так слушай: «11-й маршевой роте…» Повтори!
— 11-й маршевой роте.
— «Ротному командиру…» Есть?.. Повтори!
— Ротному командиру!
— «Явиться завтра утром на совещание…» Готов?.. Повтори!
— Явиться завтра утром на совещание.
— «В девять часов». Теперь подпись. Обезьяна! Повтори!
— В девять часов. Теперь подпись. Обезьяна…
— Дурак! Подпись: «полковник Шредер». Скотина! Есть?.. Повтори!
— Полковник Шредер скотина…
— Наконец-то, дубина! Кто принял телефонограмму?
— Я.
— А чтобы тебя чорт подрал! Кто это «я»?
— Швейк. Что еще?
— Слава богу, больше ничего. Тебя следовало назвать Дубинским. Что у вас там нового?
— Ничего нет. Все по-старому.
— Тебе, чай, все это нравится? У вас сегодня кого-то говорят, привязывали.
— Всего навсего денщика господина обер-лейтенанта: он у него обед слопал. Не знаешь, когда мы отъезжаем?
— Да, брат, это вопрос!.. Сам старый болтун этого не знает. Спокойной ночи! Блох у вас там много?
Швейк положил трубку и принялся будить старшего писаря Ванека, который свирепо ругался, а когда Швейк начал его трясти, заехал ему в нос. Потом перевернулся на живот и стал брыкаться на постели.
Швейку все-таки удалось его разбудить, и тот, протирая глаза, повернулся к нему лицом и испуганно спросил:
— Что случилось?
— Особенного ничего, — ответил Швейк, — я хотел бы с вами посоветоваться. Только что мы получили телефонограмму, что господин обер-лейтенант Лукаш завтра в девять часов должен явится на совещание к господину полковнику. Я теперь не знаю, как мне поступить. Должен ли я пойти передать ему это сейчас немедленно или завтра утром. Я долго раздумывал: следует ли мне вас будить, ведь вы так хорошо храпели… А потом решил, куда ни шло; ум хорошо, а два лучше…
— Ради бога, прошу вас, не мешайте мне спать, — завопил Ванек, зевая во весь рот, — идите туда утром и не будите меня!
Он перевернулся на другой бок и тотчас опять заснул.
Швейк сел опять около телефона и, положив голову на стол, задремал. Его разбудил телефонный звонок
— Алло! 11-я маршевая рота?
— Да, 11-я маршевая рота. Кто там?
— 13-я маршевая рота. Алло! Который час? Я не могу никак созвониться с телефонной станцией. Что то долго не идут меня сменять.
— У нас часы стоят.
— Значит, как и у нас. Не знаешь, когда трогаемся? Не говорил ты в полковой канцелярии?
