Феликс Кривин - Пеший город
Дези не смущало даже то, что ноги старика пахли кошками. Кошки о них терлись, имея определенную корысть, а Дези терлась бескорыстно. Возможно, если бы старик ее прикармливал, у нее бы тоже появилась корысть, но строго кошачья ориентация старика спасала ее от любви по расчету.
Такая любовь была выше суетной ревности, и гроссмейстер Юра предлагал старику взять собаку. Он был готов оплачивать все расходы, только б его собачка была счастлива.
Но старик считал это неэтичным. Он не прочь был встречаться с Дези и принимать ее любовь, — но взять ее к себе? У него была совсем другая ориентация.
Дези понимала, что не может рассчитывать на взаимность. В ней не было ничего такого, за что можно было бы ее полюбить. И ростом она не вышла, и породой не взяла, — но ведь если тебя любят всем существом, разве важно, как это существо выглядит?
Может быть, старик просто не хотел становиться хозяином. Вокруг столько свободы, не стоит привязывать себя к поводку. Он кормил кошек отдельно от себя и любил Дези отдельно от себя. Он хотел оставаться свободным человеком.
Потом он куда-то исчез. Одни говорили — уехал, другие — женился. Паркуется где-то вдали от нас.
Кошки помяукали, да и забыли, а Дези долго не могла забыть. Все шныряла глазами по сторонам, тыкалась носом в землю, вынюхивая его следы. Но потом и она забыла и снова полюбила своего хозяина.
Беженец из страны Ю
Секретный сотрудник Альф под видом диссидента Алика бежал из страны Ю. в страну Зет. Секретная сотрудница Эн под видом студентки Ани провожала диссидента в побег.
Студентка Аня любила диссидента Алика, а секретная сотрудница Эн любила только свою работу. И секретный сотрудник Альф страсть как любил секретно сотрудничать, скрываясь под наивной кличкой влюбленного диссидента.
Вокруг простиралась страна Ю., такая родная, такая прекрасная, но совершенно непригодная для жизни.
Алик, — говорила студентка Аня, — как бы я хотела бежать с тобой! Но я не могу, у меня сессия.
Секретный сотрудник впечатал в свою тренированную память: «Она готова покинуть Родину». А диссидент воскликнул:
— Будь проклята эта страна, из-за которой мы должны расставаться! Секретная сотрудница впечатала в свою тренированную память: «Он нехорошо отозвался о нашей Родине». А влюбленная студентка пылко воскликнула:
— Я буду ждать тебя! Нет, лучше ты жди меня! Секретный сотрудник разразился в своей памяти целым монологом.
Диссидент Алик поцеловал студентку Аню, но что-то в этом поцелуе его не устроило. Он ведь не знал, что целует секретную сотрудницу. А студентка по ошибке поцеловала секретного сотрудника, которому тоже было не до нее, и подумала, что Алик уже мысленно там, а она остается здесь, и неизвестно, будут ли они когда-нибудь вместе.
Наконец они расстались. Придя домой, секретная сотрудница составила подробный отчет о проделанной операции, а влюбленная студентка всю ночь проплакала над этим отчетом. Она ведь не знала, кого провожала в побег. Впрочем, секретная сотрудница тоже об этом не догадывалась. Да и секретный сотрудник не знал, кто его провожает, у них там было все засекречено.
В страну Зет секретный сотрудник прибыл с группой туристов, среди которых было много секретных сотрудников, но даже руководитель группы об этом не подозревал, хотя сам был в высшей степени секретный сотрудник. А у диссидента Алика было свое на уме. Едва переступив границу на землю Зет, он тут же попросил политическое убежище. Секретный сотрудник при этом промолчал. Если б не его любимая работа, он и сам не отказался бы от убежища, потому что собственная его страна уже порядком ему надоела. Даже в его любимой работе она создавала ему массу проблем.
А страна Зет молчала. Она не замечала диссидента и не слышала его просьб о политическом убежище. Она была так же к нему равнодушна, как была равнодушна Родина, вырастившая из него диссидента.
Между тем в секретном сотруднике шла борьба между нелюбовью к родной стране и любовью к родной работе. Нелюбовь победила, как это всегда бывало в его профессии, и он присоединил свой голос к голосу диссидента.
Теперь они кричали вдвоем, взывая о политическом убежище, но никто их не слышал и не замечал. Лишь один совершенно спившийся секретный сотрудник, с трудом установив на них блуждающий взгляд, определил, что кричат два человека.
Стихи для ближнего боя
Полковник Стеценко командовал дивизией, дислоцированной в ваших местах. Генеральская должность, доверенная полковнику. И был в это время полковник статен, высок и румян — последнее для комдива не обязательно. И стихи писать не обязательно, для стихов имеются звания пониже. Поручик Лермонтов, унтер-офицер Баратынский, рядовой Полежаев.
Но полковник Стеценко писал стихи. А написав, явился к секретарю обкома, держа под мышкой папку армейского образца, в которой лежал всего лишь один листок, а на листке — одно-единственное стихотворение.
Секретарь обкома, матерый партийный волк, известный способностью принимать быстрые и безошибочные решения, на этот раз был озадачен. Он не мог припомнить случая, когда держал бы в руках стихи, а потому оставил папку у себя, чтобы поразмыслить, а может быть, даже и посоветоваться, пообещав полковнику с этим разобраться.
Такого не мог пообещать даже Белинский Пушкину. Но великий критик трудился в одиночку, а на секретаря обкома работал большой партийный коллектив. И буквально в тот же день папка со стихотворением бравого комдива проделала головокружительный путь от первого секретаря ко второму, от второго к третьему и в конце пути легла на стол директора нашего издательства.
Директор вызвал меня и вручил папку полковника. Конечно, сказал он, это не стихи, но что поделаешь, иногда приходится делать из нестихов стихи, а из нелитературы литературу.
Такова была задача редактора. Это не всегда получалось, но нам помогали читатели, которые постепенно привыкли к нелитературе, так что ее можно было почти не переделывать. Со стихами было трудней. В них слишком явно были выражены вторичные стиховые признаки, отсутствие которых превращало их в нестихи. Но уже все большее распространение получали стихи без вторичных признаков, не имеющие ни рифм, ни четкого ритма.
Я пригласил к себе комдива (неплохо звучит!) и доложил обстановку. Обстановка складывалась такая, что было трудно обойтись в поэзии без некоторых атрибутов, ставших в ней привычными на протяжении последних веков.
Надо обойтись — обойдемся, — сказал полковник. И добавил в разъяснение, что было для него совершенно необязательно: — Вас, наверно, удивляет, что командир дивизии пишет стихи? Я пишу стихи не потому, что мне так хочется, а потому, что за меня их никто не напишет. Другие стихи напишут, но эти — нет.
— А вам нужны именно эти?
— Да, эти. Потому что они нужны солдатам, которых мне предстоит вести в бой. Кто-то умеет писать стихи, а я умею водить в бой, и в данном случае это — главное.
— Умри мой стих, умри, как рядовой?
— Совершенно точно.
Весь мой небольшой редакторский опыт был на стороне полковника. И этот опыт говорил, что помочь солдатам стихами столь же естественно, как поэмой — колхозникам, новеллой — строителям и романом нашим доблестным металлургам. Поэтому я просто засел за стихи полковника и стал делать из нестихов стихи.
Да, именно это я и хотел сказать, — похвалил мою работу командир дивизии. — Но сказали вы, а это меня не устраивает. Я должен сам написать свои стихи.
Это было что-то новое. Обычно авторы не возражают, чтоб за них писали стихи. Но полковник сам привык водить в бой солдат, а не поручать это кому-то другому.
Через три месяца он принес стихи, которые отдаленно напоминали стихи. Еще через три месяца — стихи, которые приближенно напоминали стихи. А еще через три месяца — стихи, которые уже можно было печатать.
Потом комдива перевели в Москву, и его стихи стали появляться на страницах военных газет и журналов. Эти стихи водили в бой солдат, но куда водили — об этом можно было только догадываться. Может, в Чехословакию водили, в Афганистан. А недавно повели на город Грозный. Уж больно ты грозный, как я погляжу. Для стихов, которые ведут в бой солдат, нет никакого Грозного. Уже нет никакого Грозного.
Как нет и тысяч солдат, которых никакими стихами не вернешь к жизни.
Деза полковника
Наступал один майор из нашей действительности на соседнюю реальность, а когда наступил, явился по начальству и попросил военно-политическое убежище. Ему надоела действительная служба. Служба действительная, а зарплата какая-то недействительная. Квартира недействительная. А жена Маруся такая недействительная, что от нее не одним майором нужно бежать, а целым полком, целой дивизией. Был бы он полковником, он бы еще подумал, а майору что терять?
