Борис Привалов - Надпись на сердце
От автобусной станции вдоль улицы быстро шагали двое — молодой человек лет двадцати в костюме спортивного покроя, в шляпе из морской травы и сторож местной автобазы, коренастый дядя лет пятидесяти.
Сторож частенько подрабатывал возле автобусной станции — носил вещи приезжим. Так было и на этот раз: он сгибался в три погибели под грузом целой грозди разнокалиберных чемоданов.
Молодой человек томно поводил очами вокруг себя и старался не отставать от бодро шагающего носильщика.
Время от времени приезжий капризно покрикивал:
— Не бегите так, милейший. Я за вами не поспеваю! Вы, извините меня, просто какой-то пятижильный!
Сторож с трудом поворачивал голову назад, чтобы краем глаза увидеть хозяина чемоданов, и удивленно усмехался.
Потом поводил плечами, дабы чемоданы улеглись на спине плотнее, и начинал шагать еще быстрее.
Наконец юноша не выдержал и остановился в тени дуба — перевести дух.
Сторож, не снимая поклажи, вернулся назад и спросил:
— У вас, часом, не сердечная болезнь? Или, может, с легкими не лады?
— С чего вы взяли? — удивился молодой человек, отирая пот со лба носовым платком фантастической расцветки. — Я классически здоров.
— Ну, раз такое дело, — сторож скинул наземь все чемоданы, — торсами их и тащите... Вы помоложе будете, вам и вещи в руки.
И он решительно направился к автобусной станции.
— Провинция! — процедил презрительно юноша.
Эта сценка напомнила мне любопытное зрелище, которое я наблюдал на одном большом столичном стадионе.
Зал, где занималась специальная группа пожилого возраста — от сорока пяти лет и выше, — был оснащен всеми новейшими изобретениями для выработки здоровья. На снарядах и различных приспособлениях можно было сфабриковать любой бицепс, наладить работу брюшного пресса или согнать любое количество жира-паразита.
Руководство стадиона очень гордилось тем, что у них охвачены спортом и пожилые люди: обычно спортобщества обращают внимание только на молодежь, думая лишь о рекордах и забывая об основном — пропаганде спорта.
Пожилые спортсмены с завидной легкостью совершали подскоки на месте, прыжки через «коня» и даже упражнения на перекладине. Только одному из них явно не везло. То он срывался со шведской стенки и шлепался на мат. То он не успевал вовремя уклониться от висящей на ремне тренировочной боксерской груши, и она сбивала его с ног. То он, резко наклонившись, не мог разогнуться без посторонней помощи.
— Новичок, — извиняющимся тоном пояснил сопровождавший нас инструктор. — Вторую неделю всего у нас. Взяли по специальному решению.
И только тут я заметил, что «новичку» не больше двадцати пяти лет. Это был молодой человек, почти юноша.
— Врачи прописали ему занятия спортом, но по физическому развитию ни в одну группу своих сверстников он не подошел: не оказалось специальной группы стиляг. Единственно, что ему более или менее подошло, — это группа пожилых. Но, видно, у парня организм железный — я бы от его образа существования, от ничегонеделанья да иждивенческой жизни умер бы. От скуки. Или — от стыда.
...Вот этого-то пожилого юношу я и вспомнил, когда сидел на автобусной станции тихого яблочного городка Горбатова.
САМОЕ КРАСНОРЕЧИВОЕ
На берегу водохранилища идет торжественный митинг, посвященный пуску новой турбины. Перед деревянной трибуной — тысячи людей. Один за другим выступают ораторы, и репродукторы доносят их слова до самых дальних рядов.
Участники митинга ведут себя не то чтобы шумно, но и не тихо. То кто-нибудь обратится к соседу, не расслышав фразы с трибуны, другой кашлянет, третий выскажет свое мнение, десятый вскрикнет — наступили на ногу. Среди тысяч людей каждый миг происходит множество таких случаев. Понятно, что абсолютной тишины нет.
Корреспондент радио, который записывает этот исторический митинг на магнитофонную пленку, чтобы транслировать его вечером в «Последних известиях», во время каждой речи болезненно морщится и хватается за голову:
— Опять шумы! Грязный фон! Не получается качественной записи!
— Давайте определим, кто самый лучший, самый красноречивый оратор, — говорит звукооператор. — По тому, как будут его слушать.
Сначала первое место удерживает начальник строительства. Его выслушивают очень внимательно и провожают громкими аплодисментами. Затем выступает приезжий гость из столицы — еще больше внимания, еще больше аплодисментов.
Но абсолютная тишина наступает в тот момент, когда слово берет... турбина. Все с благоговением ждут ее вступления в жизнь.
Вот уже включены микрофоны, установленные в турбинном зале.
Вот начальник строительства приказывает включить рубильник.
Щелчок рубильника, тысячекратно усиленный репродукторами, проносится над мускулистой гладью воды и слышен на обоих берегах.
И, наконец, над замершими в молчании строителями раздается ровное гудение гигантской машины.
Это говорит сам товарищ Труд.
...А когда вечером в радиостудии (уже в который раз!) прокручивали эту запись, в микрофоне послышалось чье-то легкое покашливание и невнятное бормотание.
— Но этого же не было! — удивился я.
— Моя работа, — грустно сознался звукооператор. — Понимаете, в тот момент стояла идеальная тишина. И тут, на радио, мне никто не поверил, что тысячи людей могут так молчать. Меня даже обвинили в подлоге: мол, я записал турбину в комнате, а не на митинге. Вот и пришлось дать... гм-гм... некоторый фон.
СОЧУВСТВОВАТЕЛЬ
Кузьма Прохорович попал ко мне в Клуб прилипал не сразу. Для этого Кузьме Прохоровичу понадобилось лет пятнадцать.
Наметил я его кандидатом в действительные члены еще во время Великой Отечественной войны. Он в те боевые дни руководил, как он сам хвастал, «на полную мощность» какой-то организацией, имел, как положено человеку его круга, «броню» от призыва в армию. В обязанности Кузьмы Прохоровича входил ремонт разрушенных в результате бомбежек домов и вообще все прочие жилищные дела. Работа сложная и трудная. В том случае ежели ее, конечно, добросовестно выполнять. Но Кузьма Прохорович не торопился дело делать. Безответственные наскоки людей, оставшихся без крова, он вдохновенно отражал своей любимой фразой:
— Война, ничего не поделаешь, товарищи! Приходится потерпеть малость! Прежде всего — фронт. А уж потом наши тыловые дела-делишки и ваше в том числе. Понимать надо! Сочувствую всей душой и даже больше, но помочь ничем не могу! Вот так... Прощевайте!
Когда война закончилась, Кузьма Прохорович переменил работу.
На новой должности — в каком-то тресте — он освоился быстро и, привычно отбиваясь от посетителей, внушительно басил:
— Восстановительный период, товарищи, ничего не поделаешь. Приходится потерпеть малость! Прежде всего восстановление нашего разрушенного народного хозяйства. А уж потом все прочие дела-делишки и ваше в том числе. Понимать надо! Сочувствую всей душой и даже больше, но помочь пока ничем не могу. Вот так... Прощевайте!
Через несколько лет после отмены карточной системы я столкнулся с ним в некоем хитром учреждении, от которого зависели жилищные дела громадного района. Кузьма Прохорович выглядел по-прежнему блестяще, и его сочный, аппетитный басок по-прежнему бархатно вещал:
— Ничего не поделаешь, товарищи, все силы брошены на великие стройки. Придется потерпеть малость. Прежде всего ГЭС, лесозащита, мирное использование атомной энергии. А уж потом все прочие дела-делишки и ваши в том числе. Понимать надо! Сочувствую, сочувствую, дорогой товарищ мой, всей душой и даже больше, но помочь пока ничем не могу. Вот так... Захаживайте, всегда рад!
Совсем недавно услышал я Кузьму Прохоровича в приемной председателя одного крупного совнархоза. Самого председателя не было, и «сочувствователь», не знаю уж на каких правах, вел прием посетителей:
— Забота о народе, дорогой товарищ, прежде всего! Приходится нам всем потерпеть малость. Прежде всего больше товаров и продуктов населению, а уж ваши личные дела-делишки насчет того-прочего, чего купить в магазинах нельзя, — дело десятое. Понимать надо! Сочувствую, сочувствую, дорогой товарищ, всей душой и даже больше, но помочь пока ничем не могу... Потому сейчас главное — забота о вас, дорогой товарищ. Заходите, будьте здоровы, чадам и домочадцам привет... Следующий!
Если прежде я сомневался в Кузьме Прохоровиче — а вдруг человек исправится, осознает, перекуется, — теперь окончательно убедился: данного прилипалу только увольнение исправит. Сочувствую его семье и друзьям всей душой и даже больше, но ничем иным, пожалуй, помочь ему нельзя. Вот так...
СИЛА ЛЮБВИ
(Подслушанный разговор)
— Ниночка, я полюбил вас с первого взгляда, вы знаете. Раньше такая любовь считалась сомнительной, легкомысленной, но в наш век, век космических свершений, даже поцелуй со скоростью звука и тот не сегодня-завтра будет считаться скучным, вялым.
