Дорин Тови - Кошки в доме (сборник)
– А он ее того, – изрек он.
Продолжение потрясает меня и по сей день. На следующее утро Тимоти явился, безмолвно повис на нашей калитке, немножко покатался на ней, а когда обнаружил, что после его поведения за чаем я на него внимания обращать не желаю, стрельнул в Соломона, который рыл яму в саду. И промахнулся. Вне себя от бешенства, забыв церковный журнал, я вылетела из дома, намереваясь задать ему трепку, какую ему еще никто не задавал. Но когда я подбежала к калитке, Тимоти все еще стоял там и смотрел на Соломона, парализованный удивлением.
– Он мне сказал, – объявил он, даже не вспомнив, что ему следовало улепетнуть, – что было, то было.
Когда мимо уха Соломона в роли неподвижной мишени просвистел камень, он испустил громкий негодующий рев. Заинтриговала Тимоти не его способность разговаривать – он уже полмесяца жил рядом с Мими и привык к говорливости сиамских кошек, – а его бас.
– Почему, – пожелал узнать Тимоти, – у него голос не такой, как у Мими?
– Да потому, что он мальчик, – сказала я.
– А откуда я знаю, что он мальчик? – спросил Тимоти с возрастающим любопытством.
Ответ пришлось искать молниеносно.
– По его голосу.
Если бы кто-нибудь объявил, что проблему Тимоти может решить кот, я бы ни за что не поверила. И уж, конечно, не Соломон, который вот уже четыре года сам был проблемой из проблем. И все-таки решил ее он. Тимоти, у которого дома не было никаких животных, видимо, презирал кошек, если они были девочками, как Мими, но мысль о том, что Соломон – мальчик, совсем его заворожила. Соломон со своей стороны милостиво простил Тимоти тот камешек и пришел к выводу, что он очень даже привлекателен.
С этой минуты под боком у нас возникло общество взаимного восхищения, которое ничто не могло поколебать.
В некоторых отношениях польза была очень большой. С тех пор как Соломон был котенком, для нас оставалось непреходящим кошмаром забрать его в дом загодя, когда мы собирались поехать в город. Экскурсии Шебы на клубничные грядки оказались преходящей фазой и в истинно сиамском духе полностью прекратились, едва клубника сошла и владелец грядок перестал впадать из-за нее в ярость.
Соломон же – в любое время, но особенно если мы торопились на поезд – с завидным постоянством куда-то исчезал. Спал на лугу в теплую погоду, прятался у кого-нибудь в угольном сарае в сырую (или, что было равно возможно, сидел под дождем и наблюдал за чьими-либо утками), а в остальное время мог оказаться где угодно – в гостях у священника или же спешно удалялся в дальний конец долины.
В конце концов он являлся на мой зов, но срок этот варьировался от пяти минут, потребных, чтобы в последний раз понюхать маргаритку, до двух часов, в течение которых я металась по дорогам и тропам в своем городском костюме и резиновых сапогах, лихорадочно гадая, потеряла я свою работу или еще нет. И какое было чудо после появления на сцене Тимоти либо просто открыть дверь и узреть эту парочку, либо – если час был ранний и Тимоти еще не выходил – позвать мальчика и попросить его свистнуть в два пальца: Соломон тут же возникал, точно Чеширский Кот в Стране Чудес, и на его морде было написано новейшее выражение: «Тигр – Друг Человека».
Это обходилось нам в большое количество шоколада. Тимоти, перевоспитался он или нет, был не из тех, кто оказывает услуги из любви. Порой, забыв церковный журнал, мы поддавались гадкому подозрению, что не Соломон исчезал, а Тимоти его находил, но Соломон отсиживался, где ему было указано, чтобы Тимоти мог потребовать награду.
Ну и еще небольшой минус. Тимоти теперь упорно ходил гулять с нами. Мы и кошки – это было достаточно скверно. Мы, кошки и мальчишка в ковбойской шляпе, который время от времени пронзительно свистел, после чего один крупный силпойнт с энтузиазмом бросался «к ноге», а одна маленькая блюпойнт тут же садилась и говорила, что дальше не сделает ни шагу, – это было немножечко чересчур даже для нашей деревни.
Однако полного счастья ведь не бывает. Но Тимоти хоть убрал свою рогатку и начал интересоваться природой. И до того ею заинтересовался, что в конце концов Чарльз после особенно пикантного разговора о коровах прямо перед калиткой священника объявил, что больше никуда с нами не пойдет. Я больше подхожу для таких вопросов, сказал он, и они с Шебой, жалкие трусы, оставались дома и трудились над кухней. Вот почему в тот день, когда мы увидели кролика, Тимоти, Соломон и я гуляли в гордом одиночестве.
Для нас, натуралистов, это было волнующим событием. Со времени эпидемии миксоматоза я кроликов не видела, а Соломон их не видел никогда и на всякий случай сразу же очутился на дереве – а что, если это волк? Тимоти, который про них слышал, но живых никогда не видел тоже, тут же пожелал узнать о них все. Я прочла небольшую, но прекрасную лекцию о кроликах и их привычках, в заключение которой Тимоти объявил, что ему надо.
Посрамленная – видимо, он все пропустил мимо ушей, – но и радуясь, что мы хотя бы шли по лесу, а не посреди деревни, где он обычно испытывал эту потребность, я тактично повернулась к нему спиной. Наступила коротенькая пауза.
– Льется, – сказал Тимоти, что было совершенно лишним. – Прямо в кроличью нору, – возвестил он секунду спустя, а затем сообщил Соломону, очень громко и, очевидно, все-таки осваивая полученные от меня знания: – Кролики подумают, что дождик идет, – докончил он глубокомысленно.
Они великолепно гармонировали друг с другом. Сию секунду невыразимо трогательные – как в тот раз, когда Тимоти посмотрел круглыми глазами на крутой холм позади нас и сказал, что если они оттуда упадут, то станут мертвыми, верно? И улетят на небо, и никогда не будут есть ничего вкусного, потому что будут одними костями. Я торопливо высморкалась, а жена священника тут же пошла и купила ему три коробки пистонов для его пистолета. А в следующую секунду абсолютно невыносимые – как в тот раз, когда я обнаружила, что Тимоти стоит на голове у нас на лестнице, а ногами в резиновых сапогах выписывает сложные узоры на стене, Соломон же гордо восседает рядом, точно тренер. Так бы и отшлепала их обоих!
Все умилялись, видя их вместе. То есть все, кроме Шебы, которая, встречаясь с ними на дороге, подчеркнуто обходила их по широкой дуге и уверяла всех, что даже не знает, кто они такие, а когда возвращалась домой, мрачно предрекала, что скоро Соломон тоже возьмется за рогатку и оба они угодят за решетку. Все – даже старик Адамс – говорили, как замечательно это повлияло на Тимоти, а он добавлял, пусть его черт поберет, если он не подарит мальчишке котеночка, когда тот поедет домой. На что Шеба одобрительно пискнула и тут же предложила ему Сола.
Но как Соломон поведет себя, когда Тимоти вернется в город? Это нас очень тревожило. Говорят, что животные иногда удивительно привязываются к детям. Совсем недавно нам рассказали про сиама Огестеса, который в первом своем доме наводил на всех ужас. Орал, крал, дрался с кошками, терроризировал собак. В конце концов его пришлось отдать даром – лишь бы кто-нибудь его взял. Однако у его новых владельцев была маленькая дочка, и Огестес влюбился в нее так, что родители, когда ее положили в больницу для удаления миндалин, опасались не за нее, а за Огестеса, который лежал без движения на ее кроватке, говорил, что его сердце разбито, отказывался встать, отказывался есть и чуть было не умер. В конце концов ради него они при первой же возможности забрали девочку из больницы, и выздоравливала она в своей постели, где вместе с Огестесом ела мороженое и аррорут, а потом они вместе покинули кроватку и, когда мы в последний раз о них слышали, жили очень счастливо.
Но у Соломона же все будет по-другому! Даже если старик Адамс снова пригласит Тимоти, он вернется не раньше весны. Как, как, терзались мы, наш Сол справится, когда мальчик уедет?
Выяснилось, что превосходно. В первое утро Соломон сел у калитки, ожидая его. И сидел так, пока не заметил, что я в оранжерее пытаюсь выпустить синицу, которая каким-то образом там очутилась. И Тимоти вылетел у него из головы, пока он с энтузиазмом помогал мне ловить синицу, и остался забыт, когда я насильственно водворила его в дом под бешеные вопли и когда он сидел на окне, яростно ревя, что ему не дают быть Птицеловом.
На следующее утро он вновь показался мне загрустившим – сидел на садовой стене, а рядом с ним безмолвно сидела Шеба – из сочувствия, решила я, поскольку и у нее должно же быть сердце. Я даже вышла утешить его. И совершенно напрасно. Они в полном упоении следили за поросятами, которые вышли на соседний луг. Соломон обернулся ко мне поздороваться. «Я ведь знаю большую-пребольшую свинью, которая живет на ферме, – сказал он вне себя от возбуждения, а глаза у него были круглыми, как бутылочные крышечки. – Так вот!!! Она только что родила котят!»
Глава двенадцатая ВСЕ БОЛЬШЕ О ГОСТЯХ
Наши кошки не любили зиму. Шеба, чья шерсть была не очень густой, жаловалась, что зима холодная. И о наступлении холодов у нас в доме узнавали не потому, что лопались трубы и чернели георгины, а потому, что Шеба садилась то у того, то у другого электрокамина, ожидая, когда их включат. Соломон же, чья шерсть была как у бобра и кровообращение, видимо, работало с подогревом, наоборот, стенал, что его держат взаперти, а он так любит гулять!
